Николай I - Иона Ризнич

не нужно. А так не бывает! Явным недостатком этой теории было замалчивание проблем, которые есть в любом обществе. Уваровым подчеркивались исключительно положительные черты, а отрицательные он принимать отказывался.

Однако Николая такая позиция вполне устраивала, и на долгие годы теория официальной народности стала основой национальной идеологии.

Учет и контроль

Николай Павлович любил армию. Ему нравился армейский порядок, армейская дисциплина, то, что в армии господствует строгая иерархия и каждый знает меру своей ответственности, знает, кому он должен подчиняться не раздумывая, а кем – командовать. То, что там все предсказуемо и понятно. Среди военных людей император чувствовал себя спокойно и уверенно. Эту армейскую систему Николай пытался распространить и на гражданских тоже. В его царствование армия стала считаться ядром общества, его элитой. «Мундир брал в полон балы и не дожидался лошадей. Для мундира родители сажали сына за математику и хлопотали с дочерью; для мундира лелеяла девица богом данную ей красоту; для мундира юноша собирался жить… Все благоговело перед мундиром или бредило мундиром», – несколько саркастически писал модный в те годы беллетрист Николай Павлов.

Уважение к мундиру поражало иностранцев. Француз Астольф де Кюстин особо отметил это в своих «Записках о России». В частности, описал такую сцену: он находился в гостях в одном из петербургских особняков, окна которого выходили на канал, причем в числе гостей был и некий военный инженер. «На улице послышался шум, и все общество бросилось к окну. Оказалось, что между лодочниками вспыхнула ссора, грозившая перейти в поножовщину. Но достаточно было появиться моему инженеру на балконе, чтобы сказалось магическое действие мундира. Всё моментально стихло».

Почти все высокопоставленные чиновники имели военные звания – все они были генералами, а бюрократическая система уподобилась военной.

Регламентировалось все, даже творчество. Введенный летом 1826 года цензорский устав был прозван «чугунным». Автором его стал чрезвычайно консервативно настроенный Александр Шишков. Согласно этому уставу, запрещались любая критика властей и обсуждения вопросов внешней политики. Также нельзя было пропускать в печать места, имевшие двоякий смысл, а под это определение можно было подвести что угодно. Вскоре выяснилось, что из-за цензуры почти ничего нельзя напечатать, поэтому через два года «чугунный» устав все же был заменен новым, более мягким. Но даже этот смягченный устав создавал много проблем. Так, один из цензоров по фамилии Гаевский, в 1836 году отсидев несколько раз на гауптвахте за то, что пропустил недозволенное, уже опасался даже публиковать некролог на кончину какого-то монарха. Его опасения были небеспочвенны. Когда в 1837 году в «Санкт-Петербургских ведомостях» была опубликована заметка о покушении на жизнь французского короля Луи-Филиппа I, граф Бенкендорф уведомил министра просвещения Уварова, что считает «неприличным помещение подобных известий в ведомостях, особенно правительством издаваемых».

Подобная атмосфера для людей творческих была невыносима. Бытовала анонимная эпиграмма:

В России дышит все военным ремеслом,

И ангел делает на караул крестом.[30]

Но до некоторой степени система строжайшего, порой даже мелочного контроля работала! Она позволяла отчасти преодолевать традиционные российские пороки – халатность, волокиту, казнокрадство.

Именно при Николае I началась разработка антикоррупционного законодательства, однако число чиновников, привлеченных к уголовной ответственности по статьям «мздоимство» и «лихоимство», никогда не было велико. Но все же они были! Примером того, как корыстолюбивый и непорядочный наместник понес наказания, может служить судьба князя Александра Дадиани, владетеля Менгрелии и в прошлом флигель-адъютанта самого Бенкендорфа. Произведенная в Закавказском крае ревизия выявила «множество вещей ужасных». «Везде страшное самоуправство и мошенничество. В числе прочих частей и военные начальники позволяли себе неслыханные злоупотребления», – докладывал государю Бенкендорф. Выяснилось, что князь Дадиани вместо учений «выгонял солдат и особенно рекрутов рубить лес и косить траву, нередко еще в чужих помещичьих имениях, и потом промышлял этою своею добычею в самом Тифлисе, под глазами начальства; кроме того, он заставлял работать на себя солдатских жен и выстроил со своими солдатами вместо казармы мельницу, а в отпущенных ему на то значительных суммах даже не поделился с бедными нижними чинами; наконец, этот молодчик сданных ему 200 человек рекрутов, вместо того чтобы обучать их строю, заставил, босых и необмундированных, пасти своих овец, волов и верблюдов».

Расплата последовала при визите в Тифлис самого императора в 1837 году, и она была страшной. Во время смотра войск государь принялся сам отдавать команды и тут же выяснил, что часть из них солдатам непонятна. Это послужило достаточным доказательством, что донос ложным не был. Николай тут же публично приказал сорвать с князя полковничьи погоны и аксельбанты. Дадиани предстал перед судом и по приговору был отправлен в крепость Бобруйск. Князь три года просидел под арестом в крепости и затем, лишенный чинов, орденов и княжеского звания, был сослан в город Вятку.

После этого происшествия черкесы принялись говорить, что ежели бы султан Николай не был уже повелителем, то его надо было бы избрать султаном.

В провинциальные города регулярно направлялись столичные чиновники с заданием произвести ревизию, то есть выяснить, как расходуются государственные деньги. О том, какое безобразие порой им доводилось обнаруживать, ходили анекдоты. Так, ревизор, неожиданно приехавший в Пензу, сел на извозчика и велел себя везти на набережную.

– На какую набережную? – удивился извозчик.

– Как на какую? – отвечал ревизор. – Разве у вас их много? Ведь одна только и есть.

– Да никакой нет! – воскликнул извозчик.

Оказалось, что, хотя на бумаге набережная строилась уже два года и на нее истрачено было несколько десятков тысяч рублей, на самом деле ее и не начинали.

Примечательно: комедия Николая Гоголя «Ревизор», посвященная как раз этой теме, была первоначально запрещена цензурой. А вот император посчитал, что пьеса полезна для государства. Ее поставили с личного разрешения монарха, который не только сам присутствовал на премьере, но и привез с собой наследника. Николай был чрезвычайно доволен постановкой и хохотал от всей души. Вспоминают, что после спектакля он сказал: «Тут всем досталось, а мне больше всех!»

Мало того, он велел посмотреть эту пьесу всем министрам, и на следующих представлениях, по выражению Александры Осиповны Смирновой-Россет, «партер блистал мундирами и орденами».

Григорий Гагарин. Сражение между русскими войсками и черкесами при Ахатле 8 мая 1841 года. 1842

Василий Садовников. Вид Дворцовой площади и Зимнего дворца в конце 1830-х – начале 1840-х годов. Литография. 1840-е

Неизвестный художник. Царскосельская железная дорога. Литография. 1837

Война и мир

 Михаил