Подросток Ашим - Илга Понорницкая

Химичка застала Кирку стоящей на столе. В руках у неё был почти пустой Элькин ранец. Кирка, разгорячённая, продолжала выгребать что-то из кармашков и широко раскидывать по классу. Элька в это время, плача, собирала под столом уже разбросанное. Ей помогала Катя Котова, она что-то искала на полу, и что-то совсем мелкое сгребала ладошкой. Костя, растерянный, стоял в проходе. Он попытался поймать Кирку за ногу и стянуть со стола, но стоило дотронуться до её ноги, как она пиналась. Ещё двое ребят вертелись возле его стола — Иванов и Шапкин. Химичка не поняла, но, кажется, они были заняты тем, чтобы не дать никому отнять у Кирки рюкзак.

Все в классе все галдели, не слушая друг друга. Катушкин выкрикивал:

— Так, Кирка! Я тебя уважаю! Давай кидай!

Кто-то свистел.

— Помогите мне! Что вы все смотрите! — не в первый раз уже крикнула мальчикам химичка.

И когда Иванов и Шапкин вздрогули и уставились на неё, приказала:

— Снимите её сейчас же со стола! Дайте ей руку!

А сама бросилась за классной.

— Точно теперь всем скажу, точно всем скажу, — всхлипывала Элька, — пока Кирку выводили вон.

Кирка всё пыталась вывернуться, остаться в классе. Она хотела объяснить взрослым, что ей нельзя уходить. А то Элька скажет… Она точно, скажет… Слов Кирке не хватало, она точно позабывала все слова и теперь не узнавала саму себя.

И Мишке у неё тоже ничего не получилось объяснить. Он мимо неё в класс прошёл, когда взрослые сказали: садись на место.

А как до своего места доберёшься?

Элька, увидев, что он здесь, заверещала:

— Точно скажу, точно скажу! Твой папа не математик был! Его все знали, и на работу никто брать не хотел! Вот её папа сказал: «Такие работнички — смех один…»

И дальше она зачастила про какие-то железки. А Борька подтвердил — он украл, да. Только не железки, ключи…

— Мой папа умер… — опомнившись, сообщил Мишка.

— И ничего вам в наследство не оставил, все говорят, — закивала Элька. — А мамка и сейчас побирается, что, скажешь, нет? Она вот перед его папой плакала! Говорит: муж умер, а у меня детей много! И младшей надо особое лечение!

— А почему так много у неё? — хихикнул сзади что-то из девчонок. — Сейчас даже в третьем классе дети знают…

Мишка оглянулся. Было не понять, кто это сказал. Несколько человек на задних партах застыли, как на фотографии, среди общего шума. Зато Хича вдруг на его глазах вскочил с места, ссутулился, сунул руки в карманы и прошёлся вдоль ряда прыгающей походкой, заблеял:

— У меня детей много!

Его охватило веселье. Примерно так изображала маму Прокопьева его мама. А мамы своей он стыдился, страшнее всего для него было бы, если бы кто-то из одноклассников увидел её. Но теперь оказывалось, что мама и одноклассники заодно, и можно соединить несоединимое — его дом и лицей! И он будет ничуть не хуже, а даже лучше остальных. Ведь мало кто умеет сделать так, чтобы всем было смешно.

Он протянул руку, как будто за подаянием.

«Это что? Как это? Это же… он это мою маму показывает!» — ахнул Мишка.

Он кинулся к Хиче, но Ярдыков, сосед, уже вскочил и сбил того с ног. Хича полетел вперёд и задел Борьку Иванова. Борька резко обернулся к нему:

— Так ты толкаться?

Он оторвал Хичу от пола, приподнял и с силой толкнул вперёд, к доске, и Хича побежал к ней при всех— было не остановиться. Сзади кто-то загудел: «У-у-у-у…». Вытянутыми руками Хич ударился о доску, думая только о том, как сможет после всего обернуться назад. И тут же химичка влетела в класс с криком:

— Прокопьев? Ты опять?

— Это не он, это я, я! — закричал Данила Ярдыков.

Борька Иванов сердито отозвался:

— А что это только ты? Что врать-то? Ты бы так запустил его, как я смог?

Химичка вконец растерялась:

— Как это — запустил? Иванов, встань! Что ты говоришь? Как запустил?

Борька отвечает, точно оправдываясь:

— Ну… Придал ускорение…

— Прокопьев, — оглядывается назад химичка. — Прокопьев, пожалуйста, сядь на место. И ты, Лёша, садись.

— Мой папа говорит: «Что делать, город маленький», — Элька всё не хотела умолкать, даже при химичке, и в который раз уже кивала на Суркову: — Её папа спрашивает: «А как этот Миша учится?». Мы с Ленкой говорим: «Он лучше всех учится, больше таких нет в классе, очень умный…» И папа говорит: «Чего в жизни не бывает».

Она как будто оправдывалась теперь.

— А ты не поумнеешь, это безнадёжно, — бросил ей Борька Иванов. — И Хича не поумнеет.

— А мы посмотрим сейчас, какой ты умный, — пригрозила Мария Андреевна Иванову. — Проверку задания с тебя и начнём.

Мишку она не вызывала в этот день, и он просидел весь урок, не глядя ни на кого. К нему поворачивались и окликали его шёпотом со всех сторон, а сосед Данила то и дело толкал его под локоть и порывался что-то сказать, химичка осаждала его, а потом и вовсе велела встать возле доски и стоять до конца урока.

На перемене Мишка схватил ранец и раньше всех выскочил в коридор. Химичка кричала ещё: «Я никого не отпускала» — а он уже мчался на первый этаж, к раздевалке. Двери её были открыты, и он влетел, не тормозя, вовнутрь и сдёрнул с вешалки свой пуховик. У самого выхода его догнала тётя Люся, техничка. Она стала говорить, что впустила в раздевалку только двух старшеклассниц, у них была записка от учителя, а Мишке неизвестно кто разрешил забрать одежду.

— Не понимаешь? — спрашивала у него техничка, как у дурачка. — Я спрашиваю: кто тебе разрешил?

Но пуховик был уже на нём, и можно было ни с кем не разговаривать. Мишка отвёл её руку и наконец-то выскочил на крыльцо.

На улице было очень свежо, морозно. Мишка до самого дома шёл пешком и дышал зимним воздухом. У дома на рябинах ещё сохранились ягоды, и теперь здесь кружились хохлатые свиристели. Они зависали над гроздями, и крылья раскрывались у них, как вееры. Мишка постоял, понаблюдал. Птицы стряхивали снег ему на шапку. «Можно же… просто стоять, смотреть на птиц», — думал Мишка. Как мог, он старался отодвинуть от себя то нелепое, невыразимое, что услышал сегодня в лицее. И оно сначала терпело, отодвигалось, а потом навалилось на него разом с такой силой, что он не помня себя побежал домой.

Он запомнил, что в коридоре под ноги бросился котёнок — видно, играть хотел, — и чтоб не налететь на него, он отпрыгнул к стене и больно ушиб локоть. Сразу вспомнилось, как он сказал маме однажды: «До чего же тесно у нас!» — и мама ответила: «Что ты, нам повезло, что у нас большая кухня! Думаешь, все могут уместить в кухне столик для компьютера?». И теперь ему стало остро обидно, что мама так сказала. Что надо радоваться кухне, потому что у Моторина, например, она такая, что только два шага между столом и раковиной к окну, два шага обратно к двери… А им вот как повезло!

Мама вышла в коридор и приложила палец к губам. Сашка спала. Танька и Владька были в школе. И мама сейчас могла быть только его, Мишкина, как уже давно не было.

Мишка шагнул к маме и обнял её за шею. И заметил, что уже стал выше неё — заметно выше, может, сантиметра на два или на три.

Он давно уже её не обнимал. Но он помнил — если обнять её, то всё станет таким, как должно быть. И теперь он думал, что мама вот-вот сделает, чтобы всё было опять как раньше, до сегодняшего дня. До этой перемены, на которой сначала его вызвал к себе чужой учитель Николай Юрьевич… «Вот что я скажу тебе, приятель…» Хорошо, что он ничего у Мишки не ведёт, а то бы так и звал приятелем… А потом… Потом самое страшное было, и мама должна была сказать ему сейчас, что это всё неправда. А это и впрямь была неправда!

И мама сказала вначале то, что он и хотел:

— Миша, это… это была ошибка!

И он так обрадовался сразу, что и боялся поверить. Ну, конечно, всё, что говорили его одноклассники, никак не могло иметь отношения к папе. Мишка только подумал, что сейчас ему станет в одну секунду совсем легко, только вздохнул — а мама тоже набрала больше воздуха в грудь и продолжала:

— Папина ошибка. Он просто не знал, что делать. И он для нас хотел как лучше, для нас… Я тебе потом хотела всё рассказать, когда-нибудь… Не сейчас, потом…

Голос у неё дрожал, и у Мишки было ощущение, что ему говорят неправду. А мама действительно кривила душой — когда говорила, что хотела ему рассказать. На самом деле она хотела бы, чтобы он никогда не узнал того, что узнал сегодня. И не собиралась она сама ему это рассказывать!

— Твой папа всё равно самый лучший… — доказывала она ему теперь. — Им всем и не снилось, таких больше нет. Он просто не мог себя найти, своё место здесь. Он не нужен был никому… С этими ключами — да, было очень стыдно, он сам продавать понёс, а кто-то с работы увидел. И он сначала не сказал мне, лежит, молчит. Мне про ключи другие люди сказали. И я просто не знала, как мы это переживём.

И она добавила ожесточённо: