Подросток Ашим - Илга Понорницкая

И вдруг он подпрыгнул вместе со стулом:

— Это же Прокопьев! Он выходил из класса… Он мог меня удалить?

Михайлов ничего не понимал в программировании. Он не знал, в силах ли администратор вот так, безвозвратно, удалить с форума пользователя, который ему чем-то не нравится. Но подозрение в секунду разрослось у него внутри, заняв собой всё, и стало догадкой, а потом, тут же, уверенностью. Лешка растолкал всех, помчался по коридору искать Прокопьева. А тот шёл, не таясь, успокоенный, что всё у него получилось, и даже отнекиваться не стал, когда у него спросили прямо. Сказал, улыбаясь:

— Нет никакой Майракпак. И никогда не было.

Дежурная учительница Мария Андреевна, химичка, увидела от лестницы, что в конце коридора столпились ученики. Что-то происходило там. И когда она добежала и пробралась в середину, оказалось, что два лицеиста, схватившись друг с другом, в остервенении катаются по полу, и сверху оказывается то один, то другой. И тот, кто наверху, пытается ударить своего противника головой об пол, а нижний вырывается и сам тянет врага за голову, и пытается снизу пнуть коленкой в живот.

Химичка цепенеет на миг, а потом наклоняется к двум парням. Ей попадает чьей-то ногой по руке. Она отшатывается и с силой толкает Катушкина, оказавшегося рядом.

— Давай же, помоги мне… Что ты стоишь!

Потом оборачивается и выдыхает в лица детей:

— Что вы все стоите, смотрите…

Дерущихся растаскивают, и только теперь Мария Андреевна осознаёт, что это действительно Лёша Михайлов и Миша Прокопьев. Не поймёшь, кому из них больше досталось. Но Прокопьев выглядит победителем. Взгляд у него такой — уверенный, удовлетворенный… Он бы, мол, и ещё Михайлову наподдал, если бы не разняли, да ладно — и так хорошо вышло. А Михайлов дрожит и, если его не держать, готов снова кинуться в драку.

Мария Андреевна уводит его к себе в кабинет — успокаивать. Там в закутке у неё можно и чайник поставить. А Прокопьев, косясь на девочек, заправляет рубашку в штаны. Потом достаёт платок — у него чистый, мама положила. Он вытирает платком лицо, и на нём остаётся кровь. Мишка в удивлении глядит на пятно.

— Здесь ещё, — говорит ему Ленка Суркова.

Она берёт у Мишки платок и вытирает ему следы крови на лбу. Говорит, точно извиняясь:

— Это у тебя не разбито, просто из носа размазалось…

Потом она возвращает Мишке платок, и они вместе бегут на физику. Кирка встречает их отчаянным, полным злости взглядом. И Ленке становится ещё больней, чем когда Локтева ей нарочно говорит что-нибудь, чтоб она заплакала. Ленка мышью шмыгает на своё место. А Мишка идёт медленно, деланно спокойно. Хотя ему страшно: вдруг кто-то в классе узнает про Майракпак. Вот, Кирка узнает, в довершение ко всему, что про него уже выяснила. И что тогда будет?

— Мам, завтра у нас родительское собрание, — говорит Мишка с порога.

Так ей и надо. Пускай сходит, и его там будут ругать! И её тоже, за то, что не так воспитала его! И он в лицее дерётся — пускай ей будет стыдно перед всеми родителями!

Всю дорогу от лицея до дома злость рвалась из него. Он думал, как сразу же всё выскажет маме — какой позор писать письма Лёшке Михайлову! Кроме неё одной никто бы ему писать не стал! Да ему никто и не поверил, что он мог получать письма — тем более от неё, от Майракпак. И он готов был её письма всем показать.

Слова путались у Мишки в голове, прятались друг за друга и ускользали совсем, когда он пытался начать говорить. Он так и не сообразил, с чего лучше начать — вот и сказал про собрание. И только теперь увидел, что мама — в куртке и в сапогах, и Сашка тоже одета для улицы. Да, вспоминает он, Сашка с мамой сегодня едут к профессору. Тётя Маша, соседка, договорилась, что Сашку профессор посмотрит, во взрослой больнице.

— У Тани сегодня зоокружок, — говорит мама Мишке. — Она позже придёт. Проследи, чтобы Владька поел — борщ на балконе… И не забудь снова на холод выставить….

Мишка привычно кивает: выставлю. А мама спрашивает:

— Ты что ли, подрался?

Он не отвечает. И так видно же.

— В лицее или на улице? — уточняет мама.

— В лицее, — говорит он.

Мама обнимает его — он не успевает он неё отстраниться.

Надо вырваться, но он утыкается в мамин воротник. Мама спрашивает:

— Расскажешь вечером?

И дует ему на макушку.

Мишка понимает теперь, что ему целый день к маме хотелось. Он должен был убедиться, что мама — это как всегда мама. Она не стала другой оттого, что писала Хичику… Да ведь стоп, она же не сегодня, она давно стала ему писать — Юджину. Тьфу, ну и взял же он себе имечко… Выбрал покрасивей, как девчонка…

Мишке теперь кажется: он с самого начала знал, что с этим пользователем что-то не так. О чём мама могла разговаривать с ним? О стихах? Мама любит стихи, иногда начинает читать вслух Мишке и Таньке, когда кто-то из них чистит картошку, а кто-то — лук.

«Смотрите, как здорово, — говорит мама. «Роняя лепестки, вдруг пролил горсточку воды камелии цветок». Это японский поэт, его звали Басё. А ещё он написал… Мне нравится: «Детством пахнуло — старый рисунок я отыскал…»

Стихи нескладные были, и Мишка удивился, что их вспомнил сейчас. Как будто не стихи, а просто слова. Но мама тормошила кого-нибудь из них:

«Это так хорошо, что и сказать нельзя. Это как будто не у нас, не здесь…»

Ясно, это было в Японии.

Про то, что не здесь, лучше всех понимал Владька. Мечтал же он жить где-нибудь, где едят с кучей вилок и ножей. Может, со временем он начал бы и нерифмованные стихи с мамой читать? Но пока он был ещё мал. А этот, Хича, что, любит читать стихи? И мама писала ему о том, о чём не могла поговорить с ними, дома?

— Что ты смотришь на меня так… жалобно? — спрашивает мама.

А сама Сашке шарф завязывает.

Мишка говорит:

— Меня обсуждать будут. Что я подрался. Галина Николаевна сказала, чтобы ты обязательно приходила.

Но мама качает головой.

— Зачем я пойду обсуждать тебя со всеми? Ты ведь и сам всё расскажешь мне…

Она снова обнимает его. И сразу отстраняется.

— Мы бежим, закрой дверь за нами. Я позвоню твоей классной, что не могу прийти. Да и зачем приходить? Можно же всё уладить по телефону!

И тут Мишкин мобильник звонит. Алла Глебовна не спрашивает — нет, скорей утверждает:

— Миша, ты удалил с сайта своего одноклассника, Лёшу Михайлова!

Он удивляется, что об этом надо говорить с учительницей. И она даже специально звонит после уроков.

Он мычит что-то в ответ.

— Можно ещё восстановить его? — наступает на него Алла Глебовна.

И Мишка отвечает, обороняясь:

— Нет! Всё уже!

Он и впрямь удалил Юджина безвозвратно. Никто теперь не вернёт его!

— Зачем ты это сделал? — не отстаёт от него учительница.

Мишка молчит.

— Он ведь… был Юждин? — говорит Алла Глебовна. — И он раскрыл себя… Ты удалил его уже после того, как он раскрылся. Вот если бы он отказался раскрыться, как эта ваша… Мойра-богиня судьбы, так, что ли? Вот её надо будет удалить, если до завтра не назовётся.

«Надо сказать маме, чтоб удалила себя, — думает Миша. — Пускай она лучше сама».

— Прокопьев, ты слышишь меня? — спрашивает Алла Глебовна. — Алло!

— Да, слышу, — говорит он.

— Почему ты молчишь?

И он не понимает, что говорить. Учительница обещает:

— Завтра все вместе обсудим.

И непонятно — с кем вместе и что обсуждать.

А ведь ещё и с мамой надо было говорить о Хиче!

Мама вернулась от профессора озадаченная — выходило, что Сашке ещё лечиться и лечиться. Надо записываться, чтобы её положили в больницу. А когда очередь подойдёт — надо будет отправляться в больницу вместе с ней. Сашка не из тех детей, кто сможет соблюдать распорядок и мирно спать по ночам. Но мама не знала, как оставить одних Мишку, Таньку и Владьку.

— Может, тётя Маша за вами приглядит? — беспомощно спрашивала она у Мишки с Танькой. — Как вы думаете, ничего, если я попрошу её?

И Мишка не представлял, как влезть в мамины мысли про Сашку и больницу и сказать: «Знаешь, твой Юджин — он хуже всех, это же Хича оказался!». Но мама сама стала спрашивать про драку, и про Хича. Она уже про него знала, и ей надо было знать, как именно он раскрыл себя, что говорил ребятам в классе. А потом мама сказала:

— Ему раньше было так плохо, что ты и не представляешь, как. Правда, Миша. Я очень надеюсь, что вам никогда так плохо не будет, тебе или ещё кому-то из вас…

И пока она открывала свой кабинет и проглядывала напоследок всё, что в нём было, она говорила, как будто извиняясь:

— Я бы тебе дала почитать письма, я понимаю, что тебе может быть это интересно, но здесь везде о нём, и я не могу… Я писала ему о нём…

А когда он поздно вечером решал в кухне задачи, мама заходила попить и мешала ему заниматься, спрашивала: