Дочь пекаря - Сара Маккой

Она закрыла лицо и прошептала сквозь пальцы:

– Он чизкейк.

– Что? Чизкейк?! – вскинула брови Диди. – И, кстати. Я думала, что ты все это не ешь. Ты меня заставила усыновить теленка, господи прости!

Реба застонала. Как все сразу навалилось. Она сложила руки и зарылась в них головой, как на переменках в первом классе.

– Поговори со мной. – Диди погладила ее по спине.

Ребе было очень уютно в своем убежище. Лежишь, слушаешь собственное дыхание.

– Я теперь ем молочное. – Нужно с чего-то начать.

– Здорово. Мама будет рада. Она ужасно переживала, что ты не ешь ее сырные шарики. Во всех ее призовых рецептах либо крем, либо сыр, либо кусок говядины. – Голос Диди смягчился. – Как ты встретила Рики?

Реба положила подбородок на локоть.

– Писала статью об иммиграции в приграничных областях. Брала у него интервью на заставе, он там работает. Он был так непохож на вирджинских мальчиков. В ковбойских сапогах и стетсоне, и не потому, что так нарисовано в свежем каталоге «Дж. Крю»[62].

Сапоги в настоящей грязи и конском навозе.

Диди засмеялась, и Реба с ней.

– Считал, что я… утонченная – с Восточного побережья, мир повидала. Не верил, что можно сесть за руль и через два часа выехать к морю. Ему понравились мои фото с пляжа Сэндбридж – кому еще понравится этот престарелый Сэндбридж? Но Рики торчит здесь всю жизнь. Заперт в пустыне. Океана в глаза не видел. Представляешь?

Диди покачала головой.

– А главное, он так меня любил. Меня никогда так не любили. Так сильно, понимаешь?

– Не понимаю. Я даже не буду рассказывать, со сколькими кошмарными мужиками я встречалась. К твоему сведению, на свете куча идиотов, которым только и надо, что симпатичную мордашку и порезвиться. – Диди раздраженно передернула плечами. – Честно говоря, я завидую.

Реба выпрямилась:

– Не надо завидовать! Это совершенно ужасно.

– Очень жаль. Я уже от зависти позеленела. Я же видела фотку. Чувак просто супер. – Диди ухмыльнулась. – Убей бог, не пойму, почему ты мне не рассказала про предложение. Застеснялась?

– Да нет. – Реба уставилась на полную луну над скалистой вершиной горы. – Засомневалась. Не хотела никому говорить, пока сама не почувствую.

Пока не полюблю так же сильно.

Реба вытащила кольцо на цепочке.

– Красивое, – сказала Диди.

– Я его не ношу.

– Почему? Если б у меня был такой брюлик, его бы увидел весь город.

– Как-то неловко, – объяснила Реба.

Диди кивнула:

– И поэтому ты отказала?

– Наверное. Формально отказа не было. Просто поссорились, и он съехал. И вот уже больше месяца не общаемся. – У нее перехватило горло. Глаза обожгло.

– Так проще, верно? – сказала Диди.

Реба отвернулась, чтобы спрятать слезы. Сдержаться не удалось.

– Ты ему звонила?

Реба пожала плечами. Сколько раз она набирала номер – весь, кроме последней цифры? Вот кабы он сам позвонил, но он не звонил – и она не звонила, и безмолвные дни превращались в безмолвные недели. Она тосковала по нему на удивление сильно.

Диди взяла Ребу за руку и помассировала пальцы.

– Помнишь, как мама говорила, когда мы были маленькие? Если любишь человека по-настоящему, пойдешь за ним на край света; пожертвуешь всем, что есть, и жизнью тоже. Но это вовсе не значит, что надо резать вены из-за какого-то Санчо-с-ранчо только потому, что у тебя при нем сердце сильней стучит. – Она умолкла.

Реба знала, что они подумали об одном: мама так и поступила. Не в буквальном смысле, конечно, но всю жизнь они смотрели, как она умирает по чуть-чуть день за днем, пытаясь сохранить репутацию семьи снаружи и видимость нормальной жизни внутри. Мама даже себя умудрялась обманывать, но они-то знали. Они всегда знали.

– Когда выходишь замуж, надо понимать, во что ввязываешься.

Вот она, старая заноза, вышла на поверхность. Реба устала от нее. Хотелось вытащить, к добру или к худу.

– Думаешь, мама знала, во что ввязывается с папой?

Диди сморгнула. И снова. Угол рта дернулся. Тема болезненна для обеих.

– Папа был слишком мягкосердечный. Война разбила ему сердце, и никто, ни мы, ни мама, склеить его не могли. – Она вздохнула. – Иногда приходится и такое принять: что любимый от тебя уходит. Телом или душой. Смерть является в разных обличьях.

– Голодный волк, – прошептала Реба.

Диди взъерошила челку и продолжала:

– Я ни минуты не сомневалась, что мама его любит. Уж тут-то они были честны.

Реба тоже не сомневалась, что любовь была. Реба помнила эту любовь. Помнила папины хорошие дни. Как они с мамой гуляли в лесу за домом: мама обмахивается кленовым листом, огромным, как медвежья лапа, а папа держит ее за талию. Как мама смотрела на него за столом, будто его смех – музыка. И ее улыбку, когда он принес домой букет подсолнухов. Когда Реба приехала в Эль-Пасо, изумилась: подсолнухи растут сами по себе, по краям люцерновых полей. Сорняки. Возможно, в иных краях такую же двойную жизнь ведут розы.

– Пожалуй, но и другого было очень много. Мама заслуживает «Оскара». – Реба прикусила губу, чтоб не дрожала. – Что в нашем детстве правда, что нет? Крыша едет. Вот так и у папы, наверное.

– Папа… у него бывали черные полосы.

– Черные полосы? – рассмеялась Реба. – Боже, Диди, ты бы еще сказала – «неудачные дни»! – Годы обиды лежали в ней штабелем дров, и Диди поднесла спичку. – Ты всегда так к этому и относилась. Уехала учиться с легким сердцем, будто в доме все высший класс. А все было совершенно не так. У папы была серьезная депрессия. Я нашла его медкарту. Ему делали электросудорожную терапию. Ты понимаешь, что это такое? – Она ткнула пальцем в висок. – Разряды тока прямо в мозг. Я, конечно, не знаю, но, по-моему, это куда круче, чем просто «черные полосы». А еще он делал разные вещи во Вьетнаме. Ужасные вещи. Я читала запись его сессии с психиатром – там он другой человек, мы такого вообще не знали. – Мысли обгоняли речь. – Помнишь… помнишь, как я сказала тебе, что он ударил маму? Ты ответила, что мне это приснилось. Приснилось! Это ты спала, а не я! Притворялась, что все у нас в порядке, а папе нужна была помощь, и он нашел себе помощника – бутылку виски! Но нет, всех это устраивало – либо притворяться, либо сбежать. Я рада за тебя. Ты уехала в свою школу, стала там Мисс Крутейшей Особой, а дома – кошмар, и у тебя хватало мозгов догадаться. Ты знала. Я точно знаю, что ты знала! – Ее лицо пылало. – Он убил себя, Диди! – Она подавила рыдания. – Мама уже перерезала веревку, когда я пришла из школы. Она звонила в полицию. Тебя не было. Ты не видела. А хуже всего, что он даже не выглядел мертвым. Как будто просто напился и уснул!

Она никогда не говорила о той ночи. Костер разгорелся до небес.

– Когда приехала «скорая», когда они сказали, что он мертв, – она закрыла глаза рукой, – я вздохнула с облегчением. С облегчением, Диди! Я так его любила, но я его боялась. Как это может быть – невозможно ведь любить то, чего боишься?

Слезы струились по щекам Диди, но Реба не могла плакать. Слишком сильно жгло внутри.

– Мы никогда об этом не говорили, – продолжала она. – А меня это пугает до сих пор. Во мне очень много от отца.

– Ох, Реба. – Диди взяла ее за руки. – Прости меня.

Взгляды сестер встретились. Костер уже не полыхал – просто горел.

– Я не хотела тебя оставлять. – Лицо Диди сморщилось. – Но я должна была вырваться оттуда. Я хотела освободиться от тоски. Я так боялась, все было так безнадежно.

Реба понимала сестру.

– А со мной почему не поделилась?

– Ты была маленькой. – Диди хлюпнула носом. – Хотела тебя защитить. Когда папа говорил о своих страхах, о демонах, ты так огорчалась. И я не хотела тебя пугать. Хотела, наоборот, успокоить, но было уже поздно. Я должна была уехать – чтоб самой не свихнуться. И еще я не хотела, чтобы ты переживала за меня.

– А мама? Она страдала.

– Мама понимала папу гораздо лучше, чем мы с тобой. – Диди пальцами вытерла потекшую тушь. – Юриспруденция научила меня: мы можем знать факты и не знать правды. Время, разные характеры, человеческие переживания – это все усложняет. – Правда есть правда, – прошептала Реба.

– И да и нет, – возразила Диди. – Я каждый день вхожу в зал суда со своей правдой, и меня не перестает удивлять то, что прокурор делает то же самое. Кто прав? – Она пожала плечами. – Спасибо, что я не судья.

– Значит, анархия? Опустить руки и жить в самообмане, прятаться от правды? Папу мы этим не спасли.

– Нет, – сказала Диди. – Это значит, что пусть судит Бог, а мне и тебе эта работа не по плечу. Хватит бояться теней, пора понять, что мир сделан из оттенков серого, из света и тьмы. Одного без другого не бывает. – Она сжала руки Ребы. – Папа был не прав, когда казнил себя за прошлое и этим лишал себя настоящего. Мы ничем не могли помочь – только любить. Невозможно заставить другого поверить в твою правду, невозможно заставить простить. Мы можем отвечать только за себя. – Диди прижала Ребу к груди. – Прости, что я тогда не была с тобой. Прости, что мы так долго не говорили о папиной смерти.