Нацизм на оккупированных территориях Советского Союза - Егор Николаевич Яковлев

завершены приготовления к депортации евреев Европы – предположительно вместе с советскими евреями, которые уцелеют после военных действий и сопутствующих зверств – на обширные северные пространства России, а именно на территории, опустошенные голодом. Таким образом, хотя в данном случае и предлагалось территориальное «решение вопроса» – в отличие от резкого и системного массового истребления евреев Европы, для многих жертв оно так или иначе означало смертный приговор. Перед операцией «Барбаросса» никаких приготовлений к геноциду евреев не велось; но и еврейской «резервации» на советских территориях также предусмотрено не было (Longerich, 2001: 92). Какая участь могла ждать европейских евреев на территориях, где миллионы людей должны были погибнуть от намеренного усечения продовольственных запасов оккупационными немецкими войсками? Чиновники главного управления имперской безопасности, которым поручили планирование такого решения, прекрасно знали о том, что его результатом станет гибель людей. Поэтому налицо пересечение, а то и полное совпадение концепций, сформулированных планировщиками-агроэкономистами, и тех, что разрабатывались главным управлением имперской безопасности и другими отделами СС.

Теперь, когда ясно, как совещание 2 мая отразилось на германской экономической политике на оккупированных советских территориях, остался вопрос о влиянии утвержденного на нем курса на ход немецкого вторжения, которое началось 22 июня 1941 г. Следует отметить, что данная политика получила санкцию Гитлера и Геринга еще до совещания 2 мая. Встреча была нужна, чтобы получить подтверждение этого решения у чиновников соответствующих министерств, чтобы усилить взаимодействие между отделами и определить, хотя и в общих чертах, параметры стратегии. Кроме присутствовавших на встрече 2 мая (среди которых были наивысшие руководители экономической организации и будущий глава гражданской администрации оккупированных советских территорий) свое одобрение за несколько месяцев до начала вторжения открыто выражали Гитлер, Геринг, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер (1900–1945), начальник штаба ОКВ Кейтель, генерал-квартирмейстер сухопутных войск Эдуард Вагнер (1894–1944), ведущие гражданские и военные[67]. Согласие с руководством Германии было единодушным.

Хотя намерения устроить массовый голод были введены в оккупационную политику как важнейший ее фактор еще на раннем этапе, они были еще слишком непродуманными, и потому их нельзя было назвать «планом»[68]. Лучше всего здесь подошло бы слово «концепция», «замысел»: похоже, что у экономических стратегов не было ясного представления о том, как эти идеи внедрять. Было непонятно, где именно, и главное, какие меры применять на оккупированных советских территориях. При этом нет оснований сомневаться в том, что данному истребительному подходу в рамках официального курса придавалась огромная значимость, и в том, что он получил широчайшую поддержку[69].

Так или иначе, вскоре обнаружилось, что внедрение «политики голода», по крайней мере в изначально запланированном виде, невозможно. В условиях, когда количество войск на оккупированных территориях было ограничено, а военная ситуация стремительно ухудшалась, задача по огораживанию отдельных регионов и обречению миллионов на голодную смерть оказалась неосуществимой. В итоге жители СССР тысячами начали скитаться по сельским дорогам, разыскивая себе пропитание, и развился черный рынок (Gerlach, 1998b: 29–32), чего экономические стратеги так боялись и хотели избежать (IMG 1949. Bd. 36: 138). Исключением стал Ленинград, который морили голодом с 1941 по 1943 г. и в котором умерло 600 тыс. человек, но жертвы в таких масштабах были возможны только потому, что при осаде города в распоряжении оказались целых две немецкие армии (Gerlach, 1998b: 29. Fn. 48).

В результате того, что задуманное пошло не по сценарию, главными жертвами «политики голода» стали военнопленные, в которых и экономические стратеги, и военное руководство видели конкурентов немецких солдат в борьбе за скудные съестные запасы. Хотя до вторжения об их целенаправленном истреблении явно не говорилось, отвечавшие за политику отчетливо понимали, в каких масштабах вермахт будет брать пленных, и никак не подготовились к тому, чтобы их кормить и содержать (Streit, 1991: 76; Gerlach, 1999: 783; Herbert, 1999: 156). Таким образом, еще до начала претворения в жизнь плана «Барбаросса» в руководстве рейха существовало единодушное мнение о том, что советские военнопленные в значительной мере будут обречены страдать от недоедания. Поскольку советским военнопленным, естественно, ограничили свободу передвижения – чего не удалось сделать в отношении мирных жителей, – появилась возможность обречь на смерть именно эти изолированные массы людей. Таким образом, с точки зрения немцев, советские военнопленные идеально подходили на роль жертв политики изолирования больших скоплений людей; чтобы не кормить с оккупированных немцами земель, их обрекли на голод[70]. Тот факт, что в немецком плену умерло более трех миллионов советских граждан[71] (смерть большинства прямо или косвенно вызвана недоеданием), поистине ужасен, при этом прогнозируемое число жертв «политики голода», приверженность которой выразили 2 мая 1941 г. статс-секретари, должно было быть в десять раз выше.

Собрание статс-секретарей 2 мая 1941 г. и вермахт: документ к размышлению[72]

Клаус Йохен Арнольд, Герт Любберс

В 2004 г. в своей статье в «Джернел оф Контемпорари Хистори» Ричард Дж. Эванс обозначил некоторые тревожные тенденции в исследованиях национал-социализма: «С начала 1990 гг. историография Третьего рейха не стала более нейтральной и не приобрела научности, а напротив, этих качеств у нее убавилось. Историки, вместо того чтобы подходить к проблеме “без гнева и пристрастия”, все чаще пренебрегали анализом, аргументацией, интерпретацией, выводя на первый план моральное суждение. Историография нацистской Германии оказалась в значительной мере – и даже полностью – под властью риторики а-ля судебный обвинитель и проповедующий моралист».

Это утверждение Эванса вызвано, не в последнюю очередь, появлением все большего числа научных трудов, в которых сделан акцент на роли вермахта в национал-социалистической диктатуре. Во многих работах по данной проблеме, по идеологическим соображениям, авторы стремятся уничтожить самое ядро анализа, нередко доказывая, что, в частности, поведение солдат и офицеров полностью соответствовало национал-социалистической идеологии. В рамках данной тенденции часто наблюдаются пренебрежение хронологией и редукционистский подход к сложной совокупности обстоятельств. Недооценивается и то, как вели войну другие державы, и то, какова была жестокая реальность войны. Самые радикальные гипотезы строятся на основе отдельных разрозненных документов, а фрагменты текстов, предложения и отдельные слова интерпретируются не с позиции понимания современников, а исходя из критериев наших дней. С точки зрения вышеперечисленных проблем весьма показательна статья Алекса Дж. Кея, посвященная совещанию статс-секретарей 2 мая 1941 г. (Evans, 2004: 163).

Операция «Барбаросса» по нападению Германии на Советский Союз была первой, в рамках которой Третий рейх преследовал определенные экономические цели и имел определенные планы. В процессе подготовки данной кампании 2 мая 1941 г. была проведена встреча, о содержании которой известно только из набора протоколов, использовавшихся в качестве улик на Нюрнбергском процессе. В документе зафиксировано озвученное на встрече мнение о том, что если