Свадьбы - Владислав Бахревский

— Сыск!

Мужики и остолбенели.

Глава четвертая

Дворянин Иван Юрьевич Тургенев сидел посредине скотного двора на низкой, но с высокой спинкой, очень удобной скамеечке, сидел, грелся и чесал хворостиной розовый бок хряку по прозвищу Пузырь.

Было жарко, но в ту минуту, когда на двор приволокся взмокший от бега, потерявший маленько голову приказчик Ивана Юрьевича — Ивашка Немчин, — на его счастье, над поместьем явилась туча, заслонила солнышко и сбрызнула нехолодной, крупно просеянной влагой осоловевшее лицо хозяина. И хозяин, выслушав Ивашку Немчина, своего приказчика, не убил его тотчас, а вник в слова и трахнул Ивашку скамеечкой, на которой сей только миг нежился, шмякнул, стало быть, скамеечкой не по голове — тут бы и дух вон, — а по горбине. Горб у Ивашки зарос жиром, урону от удара приказчик не понес, а в голове его прояснилось, и он кинулся со двора усадьбы в городище, по дороге выхватив из ограды жердь.

— Ну, дьявол веснушчатый, петухом у меня запоешь!

Так он кричал, да как было не закричать.

Лет никак десять тому Иван Юрьевич Тургенев, дворянин, прибыл в Офремово городище и поселился тут. И стал богатеть. Был Иван Юрьевич человеком сердитым, но руку свою прикладывал только к собственной жене да к приказчику. Крестьян не обижал, а, наоборот, был лютым их защитником. Про то в округе знали хорошо и, коли крестьяне прибегали спасаться на земли Ивана Юрьевича, с него не спрашивали, по судам его не волочили. Пробовали, но охоту потеряли быстро. У жалобщика-то, мало того, крестьянин утек, глядишь — и сама усадьба сгорела, а то и весь хлеб.

А народу на Офремово городище приходило много. Земли здесь были славные, хозяин хозяйственный. Он хоть своего и не упустит, но зато уж и не выдаст. Бежали в основном из-под Курска. Татары житья не давали. Бежали с московских худых земель от ненасытных московских дворянчиков.

Иван Юрьевич прибыл на Офремово городище с одним, можно сказать, соколом. Любил с соколами охотиться — дворянин, — тут уж ему и вина не надобно, а за десять-то лет разбогател несказанно. Народу много, и еще идут, а Иван Юрьевич не гонит. Рад!

И вот первая беда. По челобитной московского боярина Никиты Одоевского с государевой грамотой на сыск прикатил в Офремово городище пристав с писарем и тремя стрельцами, а с ними человек Одоевского для опознания беглых.

Ну да слава богу, Иван Юрьевич вразумил приказчика, а то пропадай!

Перед церковкой пристав с одоевским холопом медленно обходил согнанных на площадь и выстроенных в ряд людей Тургенева.

Остановились перед кудрявым белоголовым красавцем. Холоп Одоевского присвистнул:

— А ведь ты, кажись, Егорий?

— Ваш? — спросил пристав.

— Да нет. В учениках на мыловарне жил, в Москве.

— Писарь, пиши! — и ойкнул вдруг: — Батюшки светы!

Было отчего ойкнуть. На площадь с охломонами Тургенева, сам с жердякой, влетел Ивашка Немчин. Двинул пристава. Убил бы! Стрельцы спасли. Ощетинились рогатинами, подхватили пристава, к лошадям — и деру!

Человека князя Одоевского у стрельцов выхватили, и кто чем! Кабы не поп — убили. Подняли чуть живехонького.

Георгий в суматохе головы не потерял. Не для того ушел из Москвы, чтоб в Офремовом городище на Тургенева спину гнуть, — исчез.

В тот шумный день кончилось тихое житье новых городов.

Младший сын Ширин-бея рыскал по русским украйнам. Отряд в триста сабель не иголка в стогу сена, но старый воин Абдул, советы которого для Ширин-бея были приказом, будто шапку-невидимку на отряд накинул. Молодому бею хотелось шума, пожаров, крови и добычи, но он знал: маленький человек Абдул — человек Маметши, стало быть, глаза и уши самого хана. Приходилось терпеть, и вскоре младший Ширин-бей возблагодарил аллаха за дарованное свыше терпение. У речки Липовицы, в Шацкой степи, увидели нежданный город. Тотчас отпрянули назад, а вперед по совету Абдула с десятком лошадей, якобы для торговли, отправился сам Абдул с малолетком Амет Эреном.

Русский свежесрубленный городок был как диковинпая игрушечка.

Татар в город пустили. Лошади были нужны, но стольнику Роману Боборыкину, который ставил город, хотелось еще и пугнуть крымцев. Пусть поглядят на крепость, пусть посчитают пушечки, а их по стенам — без одной сорок. На дюжих стрельцов поглазеть крымцам тоже ахти как полезно. Благо в Тамбове теперь каждый второй — стрелец или казак.

На базаре коней у мнимых купцов купили быстро. Абдул цену просил умеренную. Дешевить не дешевил, чтобы русские не подумали чего, но и насмерть за копейку не стоял. Татары торговали конями русскими же, своих, крымских, не продавали, продашь — дома голову снесут. Татарский конь неказист, да устали не знает. В русские города крымцы на своих конях не ездили.

К Амет Эрену тоже покупатель подошел.

Дворянин, видать. Оружием увешан с ног до головы. Молоденький, Амет Эрену ровесник. За поясом у него нож торчал. Рукоятка костяная, в виде вставшего на дыбы медведя. Увидел русский, что татарчонок глаз с ножа не спускает, засмеялся, выдернул из-за пояса нож и Амет Эрену протягивает. Тот головой закрутил — отдарить нечем. А русский опять смеется:

— Бери! Считай, что это надбавка к плате за коня. Не подведет конь-то?

— Не знаю, — сказал честно Амет Эрен. — Мой конь не подведет. Этот — не знаю.

Абдул у них переводчиком. «Плохой же из тебя торгаш, — думает об Амет Эрене, — больно честен!»

— Ладно, — говорит русский, — все равно возьми, коли нравится, чтоб на душе у тебя было спокойней. Глядишь, в поле сойдемся, мимо стрелу пустишь.

— Нет, — замотал головой Амет Эрен, — я не промахнусь.

Злится. А русский доволен.

— Дарю тебе нож за честность. Коли от раны буду маяться, добьешь?

— Добью.

— Ну и на том спасибо! — сунул Амет Эрену нож в руки, взял коня за уздечку и ушел.

Амет Эрен рукоятку поглаживает и дрожит, будто его из проруби вытащили. Ух, какой злой!

Вечером Абдул говорил Ширин-бею;

— Город зовут Тамбов. В городе тридцать девять пушек, многие с именами — большие пушки.

Татарам было ведомо: русские строят засечную линию. Их удивило другое: солидность и мощность укреплений. Ставились не острожки, а города.

Оборонительный рубеж загораживал все южные дороги на Москву.

Отряд Ширин-бея покрутился возле нового городка Козлова, прошел линией надолбов от Тамбова до речки Черна- вы. Побывал у Чернавска, нового городка, поставленного между Ельцом и Ливнами на быстрой реке Сосне. Издали видели возобновленный Орел, а на прочность проверили в Офремовом городище.

Жизнь в порубежном городе, покуда татары или еще какие лихоимцы не набегут, сонная.

Солнце печет, а тени никакой. Тополей понавтыкали, да годок и для тополя не срок.

Домовитые стрельцы и стрельчихи на новые поселения привозили закутанные в рогожи корни яблонь, слив, груш. Кругом черноземы. Воткни костыль да полей — зацветет!

Саженцы принимались зеленеть, приживались, и, глядя на будущее богатство, на зеленую завтрашнюю благодать, ой как не хотелось войны, которая дана на голову человека, но которая и дерево не забудет и цветок не обойдет.

Ратный человек и одному спокойному дню радуется, а тут, ладно бы чужие, от своих двери запирай.

По делу бунта в Офремовом городище был прислан с двумя сотнями стрельцов основатель города Чернавска, егопервый воевода, дворянин Иван Бунин. Бунина прислал князь Иван Борисович Черкасский — командующий всеми силами украйных городов и начальник всех засечных работ.

Исполнительный, лютый до службы дворянин Иван Бунин, отличившийся на строительстве города Чернавска, был спешно прислан сюда не ради сыска беглых, не ради дворянина Ивана Тургенева, которого пора было приструнить, а ради большого царского дела. Предстояло сельцо Офремово записать за государя и велено было объявить: жители сельца отныне не крестьяне, а вольные казаки. И село Офремово отныне не село, а город Ефремов.

Иван Юрьевич как услыхал новости, так перво-наперво кликнул Ивашку Немчина, приказчика своего, и велел истопить баню. У Ивана Юрьевича так уж повелось — думать после бани. Прежде чем варить головой, голову надобно было, по его разумению, сначала помыть, выпарить из нее да вычесать всю муть, какая успела нарасти в суете жизни.

Пока Тургеневу ясно было одно — с Буниным воевать куда ни шло — повоевали бы, а вот с государем? Ну так ведь и смириться надо с умом. От разного смирения разный толк. За одно смирение наградят, за другое — выпорют.

— Натопить баню так, чтобы крыша трещала! — крикнул Иван Юрьевич вдогонку.

Горевать, конечно, было о чем. Ну да ведь пожили в свое! Опять же не с одним Тургеневым этак обошлись. Усерд и Яблонов вот уже почти как полгода городами объявлены, стрельцами заселены.