Свадьбы - Владислав Бахревский

Привели человека. Будто из воды достали, где встал, там озеро. Роста среднего, босой. Отец Борис поднял на него глаза. На переносице морщинка вдруг. Оплошавшие монахи бросились стаскивать с человека размокшую шапку. Сам-то человек скинуть не мог, за руки его держали.

Молоденький он был совсем, этот упрямый стучалыцик. Голова одуванчиком. Волосы белые, тонкие, вспорхнуть норовят. А глазами темен. Верхняя часть лица ангельская, а рот, как замок, маленький, стиснутый, силой не откроешь. Для такого ключ надобен.

— Татар много? — спросил отец Борис.

— Больше двух сотен.

Сказал ясно. Непуглив малый.

— Ты знаешь счет?

— Знаю.

— Татары далеко?

— В овраге. Версты до них три-четыре.

— Бог тебя не забудет. Зовут как?

— Георгий!

Губы у Бориса дрогнули, улыбнулся. С гордыней стучаль- щик-то.

— Дайте ему одежду, накормите. Дайте вина, не застудился чтоб…

Георгия увели.

Отец Борис поднялся с лавки.

— Разбудите людей, раздайте оружие! Доспехи мне!

Подошел к образам, зажег лампаду против иконы Дмитрия Солунского, прочитал молитву.

Принесли кольчугу, шлем и меч. Кольчугу отец Борис надел.

— Была бы у меня добрая сотня, сей бы миг выступили и на зорьке повязали бы мы крымцев одной веревкой. А тут сиди обороняйся.

Гаркнул:

— Позвать ко мне смотрителей ворот! Караулы поставить двойные. На малой северной башне четверым быть. Остальным спать, имея оружие при себе.

Ему возразили:

— Зачем на северную башню четверых ставить? Там река, круча.

— Зато стена низка. Запомните: умный враг в города врывается в самом неприступном месте.

— Заутреня скоро, — доложили.

— Служите с сокращениями. Я не буду. У меня совет.

* * *

Утром, как обычно, отворились ворота монастыря. Колокола церквей позвонили будничным звоном. В монастыре началась обычная бесшумная жизнь.

Как стая стрижей, вычерчивая строгий, точный полукруг, выскочила из балки конница. В отряде было не больше двух десятков. Цель — ворота.

За передовыми растекался по всему полю главный отряд. Прозевали монахи! Промешкали длиннохвостые!

Вот они, ворота! Вот он, монастырский двор!

И тут же опустилась за ретивыми всадниками железная решетка.

Площадь пуста. Из решетчатых окон — пищали.

Невидимый голос по-татарски сказал:

— Всем лечь на землю, не то перестреляем.

Конники не шевелились.

За толстыми высокими степами вой и гомон, а на площади озеро тишины.

Стоят конники, думают. Воины опытные. Видят — попались. Врага дразнить — себе вредить. Засуетишься — конец. Медленно покинули седла — и под коней! К воротам! Под каменный свод!

Два десятка бойцов не шутка. В сторожевой башне только пятеро вратарей.

Оцепенение охватило отца Бориса и его людей. Стояли, смотрели, как, закрытые конями, движутся к воротам умелые враги.

И вдруг на монастырскую площадь выскочил вчерашний пришелец. Палки и той нет в руках. Откинулся, запрокинул голову, сунул в рот четыре пальца и засвистел, приседая на растопыренных ногах, горбясь под тяжестью пронзительного звука.

Кони — на дыбы! Шарахнулись, поволокли всадников по широкому двору. Тут и взяли крымцев в плен.

Отец Борис подбежал к Георгию, обнял, поцеловал. И своим:

— Оружие парню! Какое захочет!

— Чего-нибудь подлиннее, — попросил Георгий.

Дали ему секиру.

* * *

Сунулись татары на приступ, а со стен — пушки залпом. Коней побило и людей. Пошли татары на мировую. Прислали под стены человека своего. Просили за выкуп вернуть пленных и лошадей.

— Убитых и раненых будете брать? — спрашивают со стены монахи.

— За убитых дадим полцены. За раненых выкуп как за живых.

— Что ж, готовьте куш! Убитых трое. За них денег не надо. Раненых перевяжем и выдадим. Ждите.

Амет Эрен с Абдулом тоже в плен попались. Амет Эрен целехонек, а Абдулу ухо пулей рассекло. Монахи рану промыли и говорят:

— Давай заштопаем ухо. Пригодится.

Согласился.

Сшили ухо. Мазями намазали, повязку наложили. Благодарный Абдул говорит монахам:

— Отведите меня к вашему игумену.

Отвели.

— Слушаю тебя. — Отец Борис татарина в келии своей как гостя принял.

— Мы хотели ограбить твой дом, — сказал Абдул. — Мы хотели увести твоих монахов в полон. Но ты и твои люди перехитрили нас. Вы могли бы убить меня и людей моего отряда, но вы лечите получивших раны. Потому прошу выслушать меня. Скоро, не позднее сентября, новый хан пойдет на Русь войной, мстить за Азов. Войска поведет третий брат хана — нуреддин. Ждите не менее сорока тысяч сабель. И еще хочу сказать: боюсь, что отпустите нас без выкупа. Знайте, мы ведем с собой двадцать человек полону… — И сам удивился: — Нас двадцать и их двадцать.

Отец Борис вздохнул, помолился образам.

— Теперь уже не двадцать, трое убито.

Спасибо Абдулу. Выменяли монахи у татар на пленных полон, а лошадей не отдали. Хорошие кони — таких скакунов не грех на племя оставить.

Отец Борис позвал к себе Георгия. Говорил с ним наедине. Сам сидел у стены между окон, Георгий стоял на солнце. Стеснялся. Отец Борис сказал:

— Я тебя хочу оставить в монастыре. В ратном деле ты смекалист, храбр и удачлив. Мне такие люди нужны. Отвечай не тая. Кто ты есть, откуда, куда путь держишь?

Георгий ответил прямо:

— Зовут Георгий. Сам из крестьянской подмосковной слободы патриаршего Троице-Нерльского монастыря. На отходе был, в Москве. Учился варить мыло и лить свечи. Четыре года учиться должен был, да скучно… Потянуло на волю.

— На Дон, значит, пробирался, в казаки?

— А где ж еще воля?

— Казак — это воин. Казак без коня не казак. Казак, не владеющий саблей, не казак вдвойне. Хотел в походы ходить, а пришлось бы волам под хвост глядеть.

— Я бы своего добился! — воскликнул Георгий,

Игумен улыбнулся.

— У тебя открытое сердце, мне подавно лгать нельзя. В монастыре тебя будут учить грамоте, языкам, ратному искусству. Нам нужны молодые, бесстрашные и проворные люди. Для чего — узнаешь после. А теперь говори: останешься или уйдешь?

— Останусь! Я готов учиться ратному делу.

— Прими же благословение мое!

* * *

Началась для Георгия новая, странная, непонятная жизнь.

А тем временем в Москву из монастыря мчался гонец.

— Ждите из Крыма незваных гостей.

Глава вторая

Был канун праздников святых апостолов Петра и Павла. Вечером большой колокол главной церкви монастыря возвестил всей округе о начале службы. Тотчас откликнулись зову большие и малые церкви окрестных сел.

Монахи собрались возле крошечной монастырской церковки Петра и Павла. Настоятель отслужил здесь великое повечерие.

Георгий службу знал плохо. В детстве пас лошадей. Подрос — бортничал, помогал монастырскому пасечнику. Пасечник, старик монах, был большой любитель книг, но человек суровый да. вспыльчивый. Поначалу он бил своего помощника за то, что тот не пожелал было учиться чтению. Потом бил за нерадение и мозговую тяжесть, а под конец, наоборот, за излишнюю ретивость и неумеренных! пыл, с каким Георгий, познав тайну грамоты, набросился на книги, забывая о пчелах и хлебе насущном.

Кончилось тем, что парня отправили на рубку леса. Был он к тому времени сильным и ловким. За год накопил деньжонок, заплатил монастырю целых три рубля откупу и ушел в Москву учиться доходному мастерству: варить мыло и лить свечи.

Хозяин мыловарни, хоть и занимался литьем свеч, в молитве был неусерден. И от учеников усердия не требовал.

Вот и получилось: монастырский крестьянин Георгий мог бы сосчитать все свои церковные службы по пальцам.

Дивился Георгий пышности облачения священников, обилию свечей, ароматическим курениям кадильниц, золоту иконных риз, ангельскому пению церковных гимнов, священному действу.

По окончании великого повечерия священник, дьякон и кадиловозжигатель подошли к митрополиту взять у него благословение. Митрополит благословил их, и тогда монастырь зазвонил во все свои колокола, и звон этот был велик, ибо один только язык большого колокола весил три пуда, а колокол с трудом раскачивали восемь глухих звонарей. Голос этого колокола был слышен за двадцать верст, а всего в монастыре колоколов было тридцать.

Закончилась служба рано утром.

Засыпал Георгий трудно: ломило спину от бессчетных поклонов, горели ноги от всенощного стояния, кружилась голова — душно было в церкви по причине многолюдности и обильпого благовонного курения, в глазах чудно сияли золотые образа, вертелось колесо огненного роя больших и малых свеч, уши были полны сладостным напевом и громоподобными раскатами дьяконовского баса. И все-таки Георгий заснул и проспал бы, может быть, сутки кряду, но его опять подняли, теперь к обедне.