Женская месть - Эльмира Нетесова

— Анка сама исстрадалась, потому не разучилась сочувствовать. Сытые голодного никогда не поймут и не помогут. Последнее из зубов вырвут. Это точно. Мне на другой день как я сюда возвернулся, именно Анюта пожрать принесла, пусть не ахти чего, ну, что сама имела. Ты помнишь, мы вместе поели тогда. Уж очень кстати, ведь у меня в тот день и на хлеб не имелось. Это уж потом разжились. Люди не скупились, всего принесли.

— А помнишь, как мне женщина одежду своего сына принесла. Он погиб в аварии. Она меня пожалела, голожопого. Одела и обула с ног до головы. Я ей потом в доме целую неделю помогал с дровами, углем, сеном. И теперь удивляюсь, почему все беды и горести на хороших людей сыпятся. А дерьмо цветет и пахнет, ничего ему не делается.

— Всех, каждого судьба достает когда-то. Не сразу накажет, но никого не минет. Сам знаешь, Анька жила смирно. Ни на что не надеялась баба. А и ее Бог увидел, послал в дом хозяина, отца детям. Ее порадовал, помог. Других за грехи накажет. Вон моя Валька. Все теперь имеет, а нет ничего. Пусто в душе, а ведь пришла старость, холодная и одинокая как смерть. Разве это не наказание? Не приведись такой кончины, — перекрестился Захар.

— Да уж это точно, собачий удел такой финиш! — согласился Илья тихо.

Он ушел из дома Захария ранним утром, еле слышно, чтоб не разбудить человека, закрыл за собою дверь и заторопился к остановке автобуса.

Захар не спешил вставать. В такое раннее время к нему никогда не приходили люди. И мужик ждал, когда за окном получше рассветет и можно будет, не включая свет в доме, начать новый день.

Он снова стал дремать, как вдруг услышал слабый стук в дверь.

— Не могет того быть! — повернулся на другой бок, закрыл глаза, но стук повторился уже настырнее, смелее.

— Кого принесло в такую рань? — пробурчал недовольно и, одевшись наспех, открыл дверь.

В дом вошла Ивановна. Старую эту бабку знала вся окраина города. Она продавала на автобусной остановке цветы и зелень со своего участка, молоко и яички. Помнила почти всех жителей окрестных улиц и ее знали все. Бабка никогда ни с кем не ругалась, со всеми была ровна и приветлива, потому за долгие годы об Ивановне никто не сказал ни одного дурного слова.

— Захарий, прости, что подняла сранья. Но сил боле не стало, — вошла в дом следом за хозяином, колотясь от холода:

— Понимаешь, валенки мои наскрозь прохудились. От подошв сплошные дырки поделались. В таких ходить неможно. Ноги коченеют. Подмогни. Не то хочь сдохни. Куда деваться, коли в доме не живу. В сарае меня определили нынче. А там холодно до жути, — поежилась бабка.

— Давай чайку попьем, Ивановна, а то я только встал, проснуться надо, — предложил сапожник.

— Спасибо, мил человек! От чаю не откажусь. А то уже душа с кишками слиплась, приморозилась насмерть. Раней я на валенки галоши надевала. Да ить тож порвались вдрызг. Вернее, собака их изорвала. А другие не купляют мне. Ноги к ночи ледышками делаются. До утра не согреваются. Как на таких ходить? Это ж мука! — пила чай мелкими глотками.

— Бери пряники, Ивановна! — подвинул кулек хозяин. Гостья несмело взяла.

— Зачем же ты из дома в сарай ушла жить?

— А что поделаю? Внучонок новую жену приволок в дом. Прежнюю выгнал. Пила баба без просвету. Нынешняя курит, но самогон с горла не хлещет. С утра стакан первача выпьет и до вечера терпит, пока внук с работы не воротится. А уж тогда до ночи оба набираются. Я их совестила, да вот добрехалась на свою голову. Надоело им меня слухать. И невестка на меня заорала:

— Будет мне мозги засирать! Не нравится, мотай отсель, покуда целая! Не то кости изломаю в порошок! Ишь, указчица выискалась, старая грыжа!

— Сгребла в охапку и вытолкала в сарай. Не велела в избу заходить. Сказала, что вони итак хватает.

— А внук как? Почему в дом не вернул?

— Он жену слухает. Так и ответствовал, что мне старой не пристало с ими вместе в одной комнате жить. Некультурно это! — шмыгнула носом обиженно. И добавила:

— Летом куда ни шло. Можно и на чердаке, и в сарае жить, а зимой дюже холодно, до костей мороз пробирает, никак не заснуть.

— Давно в сарае живешь?

— Уж вторую зиму. Дал бы Бог скорей кончиться. Избавилась бы разом от всех!

— Ивановна! А почему властям не пожаловалась на своих молодых за их издевательства? Ведь дом твой! Как посмели выгнать в сарай?

— Ой, Захарушка! Куда попрусь? Кому я нужна старая? А и своего внука срамить грешно, ведь ни чужой, родной он мне. Да и сколько осталося белый свет коптить, можа скоро помру, развяжу им руки навовсе.

— Ивановна! Почему о смерти говоришь? Тебе жить надо! Пусть они уходят, если не нравится вместе жить, — возмутился Захар.

— А как жить станут на одну получку, им без моей пенсии месяц не дотянуть. Бабу с работы сократили, внук получает мало. Не смогут обойтиться без моей пенсии, — сказала уверенно.

— Ну, вобще оборзели!

— Да нет, Захарушка! Нынче все молодые такие же! Со стариками жить не хотят!

— Ивановна! Давай в милицию позвони! Приведи в чувство своих ублюдков! Они уже всякую совесть потеряли! — возмущался человек.

— Других даже колотят. Меня пальцем никто не трогает. И поесть дают, когда невестка сготовит и вспомнит про меня. Ну, а ежели забудет, я у свиней с корыта себе картох наберу и поем вдоволь. С голоду не пухну, на то грех жаловаться.

— А спишь где?

— На сене, рядом с коровой. Когда вовсе холодно, в кормушку к ней забираюсь, закопаюсь в сено с головой, так теплей.

— Это что же делается? Озверели люди вконец! — подшивал человек валенок, а руки дрожали.

— Нет, Ивановна! Не те твои годы! Нельзя стерве позволять изгаляться над собой, наказать ее надо, прогнать из дома сучку, а и внуку мозги хорошенько прочистить, вернуть их на место. Тоже мне, родная душа! Чтоб ты окосел, сволочь.

— А ежели прогонят ее, где бабу сыщет? Не сможет сам бедовать. Другую приведет, а какая будет, можа статься хуже этой. И что тогда делать?

— Пусть сам живет, один!

— То как мужику без бабы? Не-ет, Захарушка, живому свое требуется. Обижаться на меня будет. Не надо их трогать, нехай живут…

— Выходит, тебе помирать надо? Ну, уж нет! — вспомнилось свое. Ведь вот и его родня выгнала, совсем на улицу. Но у него была мастерская, не остался без угла и крыши. А эту из дома в сарай вытолкали, еще пенсию забирают, а она из корыта вместе со свиньями ест. Во, приютила внука на свою голову! — закипела злоба, и человек не выдержал, позвонил участковому.

— Леша! Помоги человеку! — рассказал об услышанном.

— Зайди ко мне! Ивановна сейчас здесь, я ей валенки подшиваю. Почти босиком пришла. А на дворе за двадцать зашкалило. Убивают старую. Вступись хоть ты! Ить живая душа. Мы ее все знаем.

Участковый приехал вскоре, поговорил с Ивановной, подождал, пока Захарий закончит подшивать валенки бабки, и забрал ее в машину, повез домой.

Сапожнику очень хотелось узнать, чем закончится это дело, выгонит ли участковый бабу из дома Ивановны или припугнет невестку, заставит жить смирно, не обижая старую.

Уже к вечеру у ворот Захара затормозила милицейская оперативка. Из нее торопливо выскочил участковый.

— Захарий, Ивановна второпях забыла заплатить тебе за валенки. Вот, просила передать с благодарностями за все разом.

— Ты, Леша, присядь, расскажи, как там состоялось? Навел ли порядок, защитил бабку? — засыпал Захарий вопросами участкового.

— Ну, а для чего я ездил туда? — усмехнулся парень и заговорил смеясь:

— Не ждала нас эта Антонина. Не думала, что нагрянем. Прихватили ее круто, за самые жабры. Она самогонку гнала. Никого не впустила бы. Но мы через сарай вошли в дом. Баба своим глазам не поверила, подумала, что спьяну я ей примерещился. Ну и разговорчик состоялся. Тоня так орала, вроде ей горячую кочергу в зад воткнули. Потом бабку кляла, решила, что она заявила про самогон. Уж чего только не напихала той за пазуху. Ивановна слова ответить не могла. Ну, а потом обиделась. Оно и понятно, за что матом полоскать старую? Ну, усадил я эту Тоню, стал об Ивановне говорить. Невестка, наглая доказывала мне, что бабка сама в сарай ушла. Скажи, кто в такое поверит? Я ей в лицо рассмеялся. Потребовал паспорт, в нем нет отметки о прописке в доме, ну, я ей велел собрать вещички и проехать со мной в отдел. О-о, если б ты, Захарий, слышал, какой шухер тут поднялся. Тоня на рога встала. Начала мне грозить. Уж как обзывала, вспоминать неохота. Ну да нас этим не удивить. Не хотела добровольно, я ее в наручниках затолкал в машину и привез в отделение. Ее в камеру определили, следователь на выезде был. Ну, а эта невестка резвилась в камере! Уж как она там испражнялась в адрес милиции. Грозила поджечь нас, переловить по одному и с каждым свести счеты. В выражениях не стеснялась, хотя и баба. Мне вслух такое повторить стыдно, а ей хоть бы что. Два часа без перерыва кипишила, пока не приехал следователь. Вызвал ее в кабинет, а баба сбежать хотела. Как бросилась к выходу, но охрана притормозила. Сбили птаху с полета, доставили в кабинет. Она там выступать стала. Следователь цыкнул, не угомонилась. Предупредил, что отправит в психушку и надолго. Вот тут мигом заглохла.