Отрок. Покоренная сила (Часть 5-6) - Евгений Красницкий

— Всё он успел! — напористо утвердил дед. — Если дело неправильно начать, то и дальше проку не будет. А Иисус и за тридцать три года такого наворотил… Надо было прекращать! Обязательно!

— Да чего он наворотил-то?

— А то сам не знаешь? В Заповедях сказано, чтобы почитали родителей, а Иисус захотел, чтобы ради него отказывались от семьи. Это разве дело? Дураков и сумасшедших прославлял: «Блаженны нищие духом». А дальше уже и совсем дурь пошла: «Не противься злому», «Благословляйте проклинающих вас», «Молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Мог такой мир стать лучше, чем сотворенный Отцом? Ни-ког-да! Надо было пресекать!

Дед резко взмахнул рукой, как бы подчеркивая несомненную необходимость названного действия.

— Значит, как Фаэтона?

— Кого?

— Греки в древности верили, что солнце — бог Гелиос, ежедневно объезжающий небесный свод на огненной колеснице. Сын Гелиоса Фаэтон взялся однажды проехать по небесному своду на отцовской колеснице, но не справился с норовистыми конями и опустился слишком низко. Вся земля могла сгореть. И тогда отец, чтобы спасти землю, метнул молнию, разбил огненную колесницу, но при этом убил и Фаэтона.

— И правильно сделал! — Дед прицелился указательным пальцем в Мишку. — То же самое, что и я тебе толкую: не допустил до беды, пресек.

«Вот тебе, бабушка, и господи помилуй! И это — православный христианин! Ну погоди!»

— Пресек-то пресек, но христиан-то теперь чуть не пол мира!

Деда Мишкин тезис совершенно не смутил, он, как будто, даже обрадовался.

— Конечно! Ведь выгодно же! Не противься насилию, молись за обижающего! Это же как удобно хозяину рабов в узде держать! Ты думаешь я холопов крещу, только для того, чтобы отца Михаила порадовать? Да мне ж это на пользу! Но я сам врагов своих любить не собираюсь и подставлять левую щеку, получив по правой и не подумаю! И Бог-отец меня поймет, а Бог-сын… Он сам о себе всё сказал: «Блаженны нищие духом».

«Блин, ваше сиятельство, да вы еще покруче Нинеи будете. Она толкует, что христианство религия рабов, а вы граф, что ДЛЯ рабов. Прагматизм на грани цинизма. Да что там — за гранью, и далеко за гранью!»

Дед прервал мишкины размышления неожиданным вопросом:

— А теперь, Михайла, ответь: если бы я тебя в Ратное сегодня не вызвал, сколько бы ты еще терпел?

— Ты это к чему, деда?

— А ты не понял? — Дед, подобно бабе, собирающейся устроить мужу скандал, упер руки в бока. — Ты ж тоже мир изменять взялся! Воинскую школу ты придумал? Ты! Лавку никифорову в Ратном — тоже ты. Войну эту… за умы — опять ты. Погоди, я еще не все сказал! — дед жестом пресек попытку Мишки что-нибудь ответить. — И ты теперь вот-вот станешь сотником! Властью! Я-то думал, что ты и вправду знаешь, что делаешь, а ты оказывается только терпел. Понял меня? Теперь можешь отвечать!

Вот тут-то Мишку по-настоящему и проняло. Вроде бы отвлеченная богословская дискуссия, совершенно для него неожиданно, обернулась очень серьезным разговором. Все предстало в абсолютно ином свете, вернее сказать: в истинном свете. Вдруг оказалось, что за столом сидят напротив друг друга не средневековый боярин-самодур и искушенный человек ХХ века, а матерый, всякого повидавший, муж и четырнадцатилетний сопляк, вообразивший о себе невесть что.

Это ощущение придавило Мишку словно многопудовым грузом. В миг, как когда-то в переулке перед Ерохой, сознание взрослого человека забилось куда-то в темный уголок, а на передний план выступил перепуганный мальчишка. Сам понимая, как неуместно по детски это звучит, Мишка пролепетал:

— Так ты что ж, деда… Ты меня, как Фаэтона?

— Да!

И ни малейшего сомнения в том, что дед произнес это «Да!» искренне. Взгляд — глаза в глаза, спокойный, твердый, уверенный в своей правоте и, потому, беспощадный. Руки спокойно лежат на столе, поза, казалось бы, расслабленная, но это — расслабленность профессионального воина, способная мгновенно взорваться смертельным выпадом.

Мишка чуть было не взвыл: «За что, деда?!» — но откуда-то из дальнего уголка сознания на него, прямо-таки по-хамски заорали:

«Заткнись дурак!!! Прекрати панику, думай! Думай, идиот, ориентировочно-исследовательская реакция одинаково эффективно гасит в мозгу и агрессию, и панику, и любую другую дурь. Думай!

И правда, чего это я? Ну не будет же он меня прямо сейчас убивать! Да и не за что, вроде бы… Ай да дед! Это ж он момент подловил, чтобы надавить на меня и на место поставить! То есть, он, конечно же не врет и не притворяется, „Я тебя породил, я тебя и убью“ для него не фраза из классической литературы, а вполне реальная жизненная ситуация. Но не прямо сейчас, а предупреждение на будущее, чтобы внук не очень-то заносился.

Ага, сэр, и если бы вы спросили: „За что?“ — их сиятельство вам выдали бы такой список — обалдеть, не встать. „101 способ доказательства некомпетентности подчиненного“ — это любой управленец знает, даже брошюры такие есть, или разделы в книгах об управлении персоналом. Дед, конечно, этой литературы не читал, но на эмпирическом уровне методикой владеет несомненно. Чуть не вляпался, блин.

Ладно, а какая здесь еще засада может быть? Ну да, конечно! Я же, по задумке деда, могу сейчас начать доказывать, что, мол, никакой я не сотник, не власть, и вообще с меня по малолетству и неопытности по полной программе спрашивать нельзя. А ему только того и надо! Скажет: „То-то же! Смирно! Налево кругом!“ — и… И пива не даст! А вот хрен вам, ваше сиятельство граф Погорынский, боярин Корней Агеич! Вы меня огорошили, я Вас тоже попробую!»

Мишка нахально отхлебнул пива и насколько смог спокойным голосом спросил:

— Значит, на вольные хлеба отправляешь — в изверги? Не рано ли? Мне еще четырнадцати нет.

Туше! Дед ждал чего угодно, только не этого. Пауза, перед ответными словами была совсем чуть-чуть длиннее естественной, но, все-таки, была!

— Дури-то не болтай! Кхе… Никто тебя никуда не гонит…

— Тогда отвечаю на твой, деда, вопрос: сколько б я еще терпел, если бы ты меня сегодня в Ратное не вызвал. Терпел бы до приезда дядьки Никифора. А потом все равно приехал бы, сам понимаешь. Приехал бы и раньше, но ни про заговор против тебя, ни про приезд никифорова приказчика я не знал.

— Вот как, не знал! А я вот о том, что у тебя на Базе творится, знаю! — не удержался от подковырки дед.

— Спасибо за науку, деда, теперь и я буду знать, что в Ратном без меня происходит.

— Кхе… Это как же?

— Придумаю что-нибудь. — Мишка пожал плечами, словно речь шла о какой-то несущественной мелочи. — Так вот, деда, приехал бы я не скулить и не жаловаться, а доложить господину сотнику о состоянии дел, и обсудить с господином сотником способы этих самых дел улучшения. И ничего зазорного в этом не вижу — твои десятники то же самое делают, и это является их обязанностью, а не слабостью.

— Кхе…

Дедово «Кхе» явно было с одобрительным оттенком, хотя, как показалось Мишке, наличествовала в дедовой интонации и некоторая доля растерянности. Наезд на внука с целью указания ему его места и понижения уровня самомнения, по всем признакам, не удался.

Не удался, конечно же, не потому, что дед был глупее внука, а потому, что, как и любой военный начальник, привык устраивать наезды на подчиненных экспромтом — в подходящий момент или под подходящее настроение. Может быть и не всегда по делу, но зато постоянно поддерживая подчиненных в тонусе и не давая им расслабляться.

С внуком же экспромт не прошел, да и вряд ли будет проходить в будущем. Не потому, опять же, что внук — «гигант мысли», а потому, что память человека ХХ столетия хранит множество штампов и рецептов реакции на подобные наезды. Тезаурус, он и в Африке тезаурус.

— Теперь же, — продолжал Мишка — я тебе деда обещаю: завтра же с утра, после того, как гляну на вооружение первого десятка и поговорю с Кузькой, сразу же пойду знакомиться с приказчиком и проверять: как он подготовился к приходу никифоровых ладей.

— Кхе!

Теперь уже универсальный дедов комментарий прозвучал несомненно одобрительно. Дед расправил усы и, наконец-то, опорожнил посудину с пивом. Мишка тоже осушил свою кружку и тут же налил себе и деду.

— А теперь, господин сотник, дозволь, все же, доложить о делах в Воинской школе.

— Ну, докладывай.

Дед уже смотрел совсем весело, то ли пиво хорошо пришлось, то ли был доволен внуком… А может, и то и другое вместе.

— Качаться на досках научились почти все, можно уже, пожалуй, самострелы в руки давать. Кинжалом играть могут тоже почти все, но только одной рукой и стоя на земле. С рукопашкой без оружия — хуже. Я один со всей полусотней по очереди драться не могу, просто сил не хватает, а Демьян, пока, не может — после ранения еще не оправился до конца. Хоть и не признается, рана видимо побаливает — левую руку и плечо он старается беречь. А больше никто из нас и не умеет.