Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

вот как оказалось на самом деле.

Большинство посланий начинались со слов: «На родную солнечную Украину». Далее перечислялись все родственники, соседи, знакомые и передавался любезный привет. Вопросы шли насыпью: сколько поля засадили, сколько родилось поросят, ягнят, какой урожай пшеницы или картошки. От кого соседка Ганя родила ребенка? Переживали о невозможности принять активное участие в хозяйственных работах. Поздравляли с Пасхой, Троицей, Рождеством. Просили вспоминать дочь хотя бы по вторникам, потому как дочь освежала в памяти родных минимум сорок раз в день. Жаловались на местных, считающих их недочеловеками – людьми третьего сорта с рогами на голове.

«Мамочка, дорогая, передаю тебе односторонний привет. Не грусти, родная, и не ходи к ворожке, она тебе ничего толкового не скажет. Закончится война, и я вернусь без каких-либо ворожей. Сядем с тобой на завалинку, выплачемся и споем нашу песню».

«Целыми днями идут дожди, но ночи видимые, как в Украине. Очень прошу написать обстоятельное письмо и рассказать, есть ли еще конь, корова, свиньи, воз? Вышлите фото всей семьи, ведь мне здесь не на кого посмотреть, а еще мак, а то фрау хочет семян украинских».

«Хозяйка у меня хорошая. Дала мне четыре платья, кохту[35], две пары чулок. Мне всего хватает: и ниток, и мыла, и слив, и винограда. Есть дают пять раз в день, трижды с хлебом. Работаем мы с пяти утра и до восьми вечера. Я согласна пережить самое страшное, лишь бы вернуться домой».

Девушки слюнявили карандаши и уточняли у Василия, есть ли в слове «вернуться» мягкий знак. Получив ответ, интересовались, почему молодой человек игнорирует требование писать ясно и только на линиях. Тот объяснял, что не в ладах с эпистолярным жанром и самое доброе письмо у него получается похожим на бухгалтерский отчет. Сочинил несколько, но те как в воду канули. Опосля отворачивался, щупал границы своего сердца и бормотал: «Пусть самое главное хранится здесь, так надежнее».

По воскресеньям давали выходной, и, чтобы выйти за территорию, работницы послушно пришивали к одежде матерчатые прямоугольные знаки ОST, подчеркивающие их второсортность. Бегали к подружкам и возвращались полные самых противоречивых впечатлений. Кто-то работал в прачечной и с утра до вечера сортировал зловонную военную форму, кто-то ухаживал за домом священника, служил на электродной или лимонадной фабрике и имел возможность пить лимонад. Одна девушка сперва восхищалась семьей любителей русской литературы, но потом хозяйка, ценительница творчества Льва Толстого, ударила ее за слишком толсто срезанную картофельную кожуру. Все как один обижались на стирающие в кровь ноги деревянные башмаки, издающие унизительный стук, и на миллион запретов. Остарбайтерам запрещалось покидать рабочие места, пользоваться велосипедами, общественным транспортом и ходить по тротуару – только по проезжей части. Прятаться в бомбоубежищах, иметь интимные отношения с немцами (восточных рабочих за подобное расстреливали, немцев отправляли в концентрационные лагеря), заходить в магазины, рестораны и церковь.

Василий, наоборот, воскресный день старался проводить в одиночестве. Гулял улицами и любовался ухоженными живописными садами. Яблонями, идущими вприсядку, и карликовыми вишнями с массивными плодами, напоминающими Галины сережки. Мощенными булыжником дорогами, небольшими решетчатыми люками, куда стекали слепые, грозовые, градные и снежные дожди, и велосипедной стоянкой. Мистеры приезжали на вокзал и оставляли их просто так, без сторожа и цепей. Всюду цветы: розы, кустики мирта, подсолнухи, васильки и ранние белые хризантемы. На окнах занавески, подхваченные пышными бантами. Тишина. Благополучная и сытая немецкая тишина.

Хозяин оказался добрым человеком и кормил досыта. Ели все за одним столом строго по времени. Вечерами бывала даже картошка с мясом. В обед – миска свежего горячего супа и полбуханки хлеба на день. Не скупились на масло, сыр, колбасу и мед. На заводах и фабриках кормили в разы хуже и пытающихся убежать мигом отлавливали и определяли в концлагеря. Василий понимал, что без денег, знания языка и карты далеко не убежит, поэтому каждую свободную минуту мысленно находился в родной деревушке, балансирующей на наносных песках и окруженной лиственными и хвойными лесами. Сидел за воскресным столом и ел большие, с кулак, вареники с картошкой и творогом. Первые – со шкварками, вторые – со сметаной. Летом – с вишнями. Садился за стол в чистом и вел незамысловатые разговоры о предстоящей сортировке семян, запахивании навоза и устройстве ловчих куч. Женщины планировали прореживать редис, ставить дидух[36], нести в церковь панихиду.

* * *

Деревню враг оккупировал еще в октябре сорок первого года. Въехал на мощных мотоциклах BMW, имеющих девять скоростей, две из которых – назад, поднял над сельсоветом красный с черным крестом флаг, означающий благоденствие, и назначил старостой самого большого лодыря и вора по прозвищу Копыток – в детстве его не единожды ударил конь копытом. Тот возомнил себя большим начальником и безостановочно проявлял фантазию. К примеру, к концу нагайки привязал металлическую гайку и с большим удовольствием стегал детей, ворующих с колхозного поля колоски, а еще прилюдно посадил на кол двух партизан. Местные жители опустили глаза, закрыли на засовы души и стали приспосабливаться к новой жизни.

Галя превратилась в степную пчелу и, не поднимая головы, порхала вокруг печи, готовя затируху. Носила из колодезя воду, утепляла на зиму сад. Свекровь хитрила, занимаясь сочинительством новых болезней. Свекор всеми силами помогал невестке. Вместе они убрали огород, сгребли опавшие листья, посеяли озимые. Он постоянно находился рядом. Часто говорили о Василии. Представляли, на какой линии фронта воюет, сколько медалей «За отвагу» получил и пьет ли желудевый кофе. В деревню уже пришли около тридцати похоронок, но от него не было ни писем, ни записок, ни фраз, переданных на словах.

Галя каждый день мысленно спрашивала мужа: «Почему весточки получают все, кроме меня?»

Василь молчал, с ужасом наблюдая, как немцы с выкрутасами пляшут по его родной стране. С легкостью берут один город за другим, будто не воюют, а исполняют придворный менуэт. Молчал, стоя на сквозняке в товарном вагоне и слушая, как стонет женщина, разрешаясь мертвым сыном. Продолжал хранить молчание, ухаживая за свиньями, копая картофель и переворачивая сено то лицевой, то изнаночной стороной. Начиная работу задолго до первых сыроватых лучей и складывая рабочий инвентарь под крепко прибитыми звездами.

Галя сперва ждала, но со временем устала от своего беспросветного ожидания, тем более на нее с интересом заглядывался противоположный пол. Как-то раз посреди ночи вышла в сени в надежде остудить пульсирующее тело и засмотрелась на круглую, видимо на сносях, луну. Мужчина подкрался неслышно, обжег дыханием и прошептал:

– Молчи, а то пойдут разговоры.

Она кивнула и шумно втянула воздух, пахнущий солодом. Он по-хозяйски обхватил ее грудь, затеял любовную игру и крепко прижался высеченной из