Очная ставка - Анна Клодзиньская

Как же вынудить Пасовского, чтобы тот надел такие очки? Как уговорить, чтобы он приклеил усы и превратил свое гладкое лицо в морщинистое, надел лохмотья скупщика? И в таком виде попросить показаться Оператору или тем, другим… Чепуха!

Где-то он ведь прятал драгоценности, валюту, золото… Прокурор не даст ордера на обыск, не найдет для этого оснований. В квартире в Праге милиция не нашла ничего, свидетельствовавшего о том, что он занимался скупкой краденого и владел ценным имуществом. Понятно — он не держал его там, куда, несмотря на надежные замки, могли забраться взломщики.

— Еще кофе, если можно, — попросил он черноволосую женщину за стойкой.

Она улыбнулась ему мимолетно, одними губами, ее глаза беспокойно следили за мужем, который, присев за одним из столиков, весело беседовал с посетителями. Щенсный сам взял кофе, выручив уставших официанток — здесь в эту пору было многолюдно. «Боится ли она его или за него? — размышлял майор, глядя на красивое лицо Пасовской. — Побеседовать бы с ней, но не здесь, а в каком-нибудь другом кафе или во время прогулки… Неудачная мысль: она занята с утра до вечера и до смерти влюблена в мужа. А, к черту!.. Так что же, Пасовский — это Ураж?!»

* * *

Оператору хотелось выслужиться. Поэтому он сообщал различные детали, касавшиеся его контактов со скупщиком в Праге, внимательно следя за тем, чтобы они не бросили тень на его собственную личность. «Милиция, — думал он, — хочет знать любую чепуховину, делая потом из нее неожиданные выводы. Мне хоть трава не расти, могу молоть ерунду целый месяц».

— Если речь идет об этих… ну, отпечатках пальцев, — неожиданно заявил он Щенсному, — то принадлежащих Уражу вы там не найдете.

— Почему? — удивился майор. Он был убежден, что те многочисленные отпечатки, которыми была буквально усеяна вся квартира, принадлежат скупщику.

— У него на руках была экзема или нечто подобное, и поэтому он постоянно носил тонкие перчатки. Видимо, по этой же причине никому не подавал руки.

— Но не умывался же он в перчатках? — заметил Щенсный.

Оператор пожал плечами и что-то буркнул насчет водобоязни или нежелания пользоваться мылом. Действительно, грязь в квартире была неимоверная. Из показаний рыжеволосого вытекало, что кто-то неизвестный, четвертый гость, оставил в квартире Уража свои следы и этот человек побывал там после налета, инсценированного скупщиком. В дактилоскопической картотеке эти отпечатки не были зарегистрированы.

Сержант-участковый, родившийся и выросший в Праге, сумел найти нужные слова, чтобы старая спекулянтка водкой ответила ему на несколько вопросов. А именно: видела ли она кого-нибудь той ночью или на рассвете следующего дня? Если видела, то кто это был и тому подобное. Та, трезво рассудив, что скупщика убили и он не вернется, а сержант находится в добром здравии и она может еще не раз иметь с ним дело, не стала упорствовать в молчании.

— Конечно, пан начальник. — Она говорила шепотом, чтобы никто из знакомых не услышал ее излияний. — Был здесь утром некий Манек, из шестнадцатого, с первого этажа, который вечно крутится у ларьков с фруктами, рядом с базаром. Я как раз шла в магазин за хлебом, он сбежал сверху по лестнице. И спрашивает меня, не знаю ли я, что произошло у пана Уража, так как двери в его квартиру открыты. Ну, я ему и говорю: коли открыты, то посмотри, а мне ничего не известно. И Манек снова побежал наверх.

— Долго он там находился?

Она немного подумала, поковыряла в носу.

— Когда я возвращалась с хлебом, он уже выходил из подворотни.

— А вы долго стояли в очереди?

— Минут двадцать или чуть больше.

— Он выносил что-нибудь из квартиры?

— Не знаю. Во всяком случае, никакой крупной вещи у него в руках я не заметила. Пан участковый, — она схватила его за рукав мундира и умоляюще посмотрела в глаза, — я вам рассказала чистую правду, поэтому вы уж примите во внимание… если я иногда немного поторгую, чтобы добавить кое-что к пенсии… А? Как оно будет, пан начальник?

— Должно быть, хорошо, — дипломатично ответил сержант, имея в виду общую социально-политическую обстановку, так как всю жизнь был оптимистом.

Манек, тот маленький воришка, что, как кот, забирался в квартиры через балконы верхних этажей, ее отпирался, что побывал в квартире скупщика. Да, он зашел утром к пану Якубу, который обещал устроить его на работу в мастерскую к своим знакомым. Приоткрыл двери, увидел страшный разгром, подумал вначале, что Ураж уезжает, но потом заметил кровь, и ему сделалось дурно, поэтому он сел в сторонке на перевернутый стул. Подождал немного, думал, что, может, Ураж придет, может, кто-то его просто избил и он отправился к врачу и скоро вернется.

— Парень, отпечатки твоих пальцев остались там на всех предметах, — сказал сержант. — Что ты там искал?

— Ну конечно, пана Уража!

— Даже в ящиках стола, в горшках? Заливаешь, братец, причем здорово! Признавайся, что унес из квартиры?

Манек ударил себя кулаком в грудь:

— Чтобы мне не дождаться завтрашнего дня, не взял я у него даже гроша ломаного! Кто-то у него здорово поработал… — Он замолчал, покраснел.

Сержант с сожалением покачал головой:

— Кто-то обскакал тебя, ты уже ничего не нашел и поэтому сейчас выглядишь героем.

Не было смысла продолжать этот допрос. Если даже маленький воришка что-то нашел в квартире скупщика, то эта вещь находится уже далеко.

Щенсный проинформировал начальника о том, что узнал от сержанта, и добавил:

— Видишь, если бы я теперь и раздобыл отпечатки пальцев Пасовского, то они совсем не пригодились бы. Не с чем сравнивать. В зеленом «Фиате» мы вообще не обнаружили каких-либо следов. Значит, и в машине Ураж был в перчатках. Не верю я в экзему. Верю в перевоплощение скупщика… скорее, в возвращение его к настоящему лицу. Но как его найти?

* * *

— И это тоже следствие создавшегося в настоящее время положения. К сожалению, дело уже дошло до того, что преступники все чаще остаются безнаказанными.

Полковник замолчал, посмотрел в зал на лица товарищей.

— Несколько месяцев назад, — продолжал он, — я рассказывал вам об обстановке, сложившейся в первом полугодии. Цифры, процент роста преступлений, почти всех, о которых я говорил, рисовали ужасную картину. Сегодня, в середине ноября, мне нечего сказать вам утешительного. Наоборот. Эскалация налетов, взломов, изнасилований, краж, а также действий, направленных против органов правосудия, все еще представляет большую угрозу. Тысячи молодых парней — я имею в виду несовершеннолетних — можно отнести к числу деморализованных элементов. В последнее время зафиксировано около пяти тысяч человек, бежавших из тюрем и исправительных заведений, в подавляющем большинстве это молодые люди. Вспомните события в Отвоцке, в Катовицах, в Радгощи и им подобные. Молодые люди создают боевые группы явно фашистского толка с гитлеровскими эмблемами. Назову хотя бы пресловутую «Фашистскую элиту по распространению терроризма», раскрытую службой безопасности в Грудзендзе.

Он замолчал. Зал тоже молчал. Хотя все знали об этом по опыту своей службы, обобщенные факты рисовали ужасающую картину. Они помнили слова, сказанные в сейме, о том, что «пробил час сурового испытания».

Вечером, после совещания, Щенсный с капитаном Полоньским вышли на улицу и на минуту остановились перед зданием Управления. После солнечного, погожего дня был легкий: морозец.

— Поехали ко мне, — предложил майор. — Я получил кофе и колбасу по карточкам. Поговорим. У меня что-то тяжело на душе, не хочется оставаться одному.

— Хорошо. — Богдану тоже не хотелось сразу возвращаться домой. — Позвоню от тебя Касе, скажу, что немного задержусь.

— Но ведь еще не ночь? — удивился Щенсный, когда они сели в его «малыш».

— Да, но… Видишь ли, она очень беспокоится обо мне. Знает обстановку.

В комнате было холодно, батареи грели слабо. Бастовало несколько десятков шахт, часто выключался свет.

— Приготовлю кофе, а ты пока нарежь хлеб, — сказал майор. — Хотя нет, кухня слишком мала для двоих. Иди почитай что-нибудь, включи телевизор.

Когда минут через десять Щенсный вошел в комнату, неся кофе и бутерброды, Полоньский был так увлечен какой-то книгой, что даже не обратил на него внимания. Только почувствовав аромат кофе, он оторвался от чтения и пробормотал:

— Неделю уже не пил кофе. Трудно достать. А в кафе ходить нет времени. Слушай, я нашел нечто фантастическое! — Он взмахнул рукой, в которой держал книгу. — Послушай!

— Сначала перекусим. Я страшно голоден.

Они выпили кофе, майор отнес посуду на кухню, после чего сказал:

— Ну, что ты там открыл, в «Пане Володыёвском»[29]? Вижу, не выпускаешь из рук первый том.

— Вот именно. Слушай! «…Не раз думал я о том, что наша Речь Посполитая погибнуть должна. Уж слишком самоуправство привыкло брать верх над порядком, а общее благо выгоде и интригам уступать привыкло… Нигде не встречал я такого… Нет у тебя людей, думал я, нет людей, беззаветно любящих отечество! И до того мне было тяжко, словно кто нож в сердце поворачивал. Помнится, это было в последний день… когда я повел вас в атаку на одну, две тысячи супротив двадцати шести, а вы все на верную смерть, на погибель свою мчались, да так весело, с посвистом, словно на свадьбу… И подумал я тогда: «А это мои солдатики?» И бог в одно мгновение снял камень с души, с глаз пелена спала. Вот они, сказал я себе, во имя бескорыстной любви к родной своей матери гибнут; они не вступят ни в какие союзы, не пойдут на измену; из них-то и составится мое святое братство, школа, пример для подражания. Их подвиг, их товарищество нам поможет, с их помощью бедный наш народ возродится, корысти и своеволия чуждый, встанет словно лев, всему миру на удивление, великую в себе силу почуяв. Вот какое это будет братство!»