Крайние меры - Дэвид Моррелл

— Теперь, кажется, я начала совать нос в чужие дела.

— Здесь нет никаких секретов. Моя жена оказалась сильнее меня. После смерти сына я совсем развалился, а она нет, хотя любила Джереми так же сильно, как я. Она испугалась, подумала, что я до конца дней не оправлюсь, что она потеряла сына, а теперь еще... В общем, она потребовала развод и сейчас вышла замуж вторично.

— Сочувствую. — Джилл едва не коснулась его руки.

Питтман пожал плечами.

— Она поступила весьма разумно. В прошлую среду я уже держал в руке пистолет... Но зазвонил телефон, и...

В широко открытых глазах Джилл мелькнула тревога.

— Вы хотите сказать, что газеты написали правду, что у вас были импульсы к суициду?

— Мягко сказано.

Джилл нахмурилась, лицо ее приняло еще более озабоченное выражение.

— Надеюсь, вы не станете разыгрывать из себя психоаналитика-любителя, — продолжал Питтман. — Мне уже известны все аргументы. «Убив себя, ты не вернешь Джереми». Тонко подмечено. Но, по крайней мере, прекратятся страдания. Да, есть еще аргумент: «Стоит ли идти вслед за сыном. Ведь Джереми отдал бы все, чтобы прожить жизнь до конца». Но дело в том, что моя жизнь гроша ломаного не стоит, не представляет собой никакой ценности. Что же ее жалеть? Знаю, что я идеализирую Джереми. Считаю его умнее, талантливее и остроумнее, чем он был на самом деле. Но отнять у него этих качеств нельзя. Если я и идеализировал его, то совсем чуть-чуть. Отличные оценки в школе. Потрясающее чувство юмора. Особое, присущее ему одному видение окружающего. Умение рассмешить в любой ситуации. А ведь ему было всего пятнадцать. Он мог завоевать весь мир, а вместо этого заболел раком и умер, несмотря на отчаянные усилия врачей. Какой-то бандит с пистолетом в руках грабит в данный момент винную лавку, и этот подонок жив, а сын умер. Я не могу дальше жить, все поставлено с ног на голову. Не могу оставаться в мире, который Джереми никогда не увидит. Не могу жить, вспоминая его муки, по мере того как болезнь сжирала его. Не могу вынести...

Конец фразы повис в воздухе. Питтман спохватился, что говорит слишком громко и быстро. На него уже стали оглядываться. Джилл сидела подавленная, откинувшись на спинку стула.

Питтман развел руками и пробормотал извинение.

— Нет, — ответила Джилл. — Я не стану разыгрывать из себя психоаналитика-любителя.

— Иногда на меня такое накатывает, что я не в силах сдержаться.

— Понимаю.

— Вы очень добры. Но с какой стати вы должны выслушивать все мои излияния?

— Доброта тут ни при чем. Вам просто-напросто необходимо время от времени избавляться от всего, что накопилось в душе.

— Это не так.

— Что?

— Избавляться... Думаю, что... — Питтман опустил глаза. — Полагаю, нам лучше сменить тему.

Джилл сложила салфетки, тщательно выровняв края.

— Хорошо. Тогда расскажите, что произошло в четверг ночью. Как вы попали в эту историю?

— Да, — согласился Питтман, гнев сменился смущением. — И это, и все остальное.

Он рассказывал целый час. Говорил негромко, умолкая всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо. И продолжал, когда Джилл расплатилась и они неторопливо двинулись по Семьдесят девятой улице.

— Какой-то кошмар.

— Богом клянусь, все это правда, — сказал Питтман.

— Но должен же быть способ докопаться до истины.

— Вот я и ищу его изо всех сил, этот способ.

— Не исключено, что вы воспринимаете все несколько однобоко. Кто-то должен помочь вам взглянуть на события под иным углом зрения. Давайте подумаем вместе, — сказала Джилл. — Итак, Миллгейта увезли из больницы после того, как некий репортер добрался до секретного доклада Министерства юстиции, из которого явствует, что Миллгейт был замешан в тайной попытке закупить ядерное оружие в бывшем Советском Союзе. Увезли потому, что опасались, как бы в больницу не проникли журналисты.

— Они опасались также отца Дэндриджа, — добавил Питтман. — Мало ли, что мог старик выболтать ему на исповеди, появись тот в больнице.

— Вы последовали за Миллгейтом в Скарсдейл. Проникли в его комнату, чтобы оказать помощь, но неожиданно появилась медсестра.

— Она слышала, как Миллгейт произнес несколько слов. «Данкан». Что-то о снеге. Потом «Гроллье». Гроллье, кстати, не фамилия, а название средней школы, в которой учился Миллгейт. Так сказал отец Дэндридж.

— Видимо, все это важно, раз они пошли на убийство?

На Пятой авеню Питтман затоптался на месте.

— В чем дело? — спросила Джилл.

Питтман посмотрел направо. Там, у ступеней музея «Метрополитэн», было настоящее столпотворение: уличные торговцы, автобусы, многочисленные такси. Конные полицейские пытались поддерживать порядок.

— Во-первых, мне кажется, что все взоры устремлены на меня, — произнес Питтман, покосившись на переброшенный через руку, набитый оружием плащ. — И во-вторых, я хочу как можно больше узнать о школе Гроллье.

С этими словами он увлек Джилл за собой на Семьдесят девятую улицу.

— Но как это сделать? Сведения о школе можно получить только в библиотеке или в университете. А сегодня воскресенье. Все закрыто.

— Есть и другие способы, — возразил Питтман.

17

Недавно побывавшее под пескоструйным аппаратом здание на Восемьдесят второй восточной улице смотрело на Ист-Ривер и идущую вдоль реки скоростную дорогу «Франклин Делано Рузвельт». Когда Джилл и Питтман свернули в тупик, известный как «Терраса Грейси», шум движения с «Ф.Д.Р.» стал едва слышен. Было уже почти пять часов, и заметно похолодало.

Джилл посмотрела на высокое кирпичное здание.

— Вы знакомы с кем-нибудь из обитателей этого дома?

— Здесь живет человек, у которого я когда-то брал интервью, — ответил Питтман. — Еще в самом начале этой истории я понял, что люди, с которыми мне приходилось по долгу службы беседовать, могут оказать неоценимую помощь. И моя бывшая жена, и все мои друзья сейчас наверняка на крючке у полиции. Но вряд ли сыщики вспомнят о людях, с которыми я встречался как репортер.

И все-таки Питтман нервничал.

В ухоженном вестибюле их приветствовал облаченный в униформу швейцар:

— Чем могу служить?

— Мы к профессору Фолсому. Он дома? Не знаете?

— Профессор только что возвратился с послеполуденной прогулки. Он ждет вас?

Питтман вздохнул свободнее. Ведь профессор мог переселиться в другое место или, что еще хуже, в мир иной.

— Скажите ему, пожалуйста, что я репортер и хочу поговорить с ним о неизвестной работе Уитмена[3], которую ему посчастливилось открыть.

— Будет сделано, сэр.

Пока швейцар звонил по телефону на стойке у стены, они ждали, никак не проявляя своего нетерпения. Только Джилл в недоумении прошептала:

— Уитмен? Какое имеет отношение Уитмен к нашему делу?

Вернулся швейцар.

— Профессор Фолсом будет счастлив принять вас.

Швейцар назвал номер квартиры и провел их мимо большого камина к лифту в дальней части вестибюля.

— Спасибо.

— Уитмен? — повторила Джилл, как только закрылись двери кабинки.

— Профессор Фолсом — специалист по творчеству Уитмена. В свое время преподавал английскую литературу в Колумбийском университете. Но лет пятнадцать тому назад оставил работу. Однако возраст не повлиял на его энергию. Он продолжил исследовательскую деятельность и пять лет назад наткнулся в одной из старых газет на труд Уитмена. Открытие вызвало острейшую дискуссию. Является ли произведение аутентичным? Действительно ли это неизвестное стихотворение Уитмена? Некоторые ученые отрицали этот факт. Проблема показалась мне интересной для широкого читателя, и я написал статью. Фолсом — чудесный старикан.

— Но он может узнать вас и вызвать полицию!

— Ему и в голову не придет, что репортер, с которым он беседовал пять лет назад, и маньяк, находящийся в центре внимания прессы, одно и то же лицо. Кроме того, у него нет телевизора, и встреча с газетчиком может его немного развлечь.

— Развлечь?

— Ну да, профессор почти не читает газет.

— Откуда же он узнает новости?

— Они ему не интересны. Он фанатик в области исторических наук, а также специалист в области образования. Думаю, нет ни одного колледжа, ни одной начальной школы, о которых он не знал бы.

Выйдя из лифта на пятнадцатом этаже, Питтман постучал в дверь.

Ее открыл высокий, немного сутулый пожилой человек в сером пиджаке спортивного покроя, белой рубашке и желтом в полоску галстуке, оттенявшем его немного бледное лицо, совершенно белую маленькую бородку и такие же белые волосы. Большие очки в металлической оправе с трифокальными линзами не могли скрыть глубоких морщин вокруг глаз.

— Профессор, меня зовут Питер Логан, а это Джилл, мой друг.

— Да. Швейцар сказал, что вы репортер. — Высокий голос профессора звучал очень мягко.

— Я готовлю статью о стихах Уитмена, тех, что вам удалось найти. В свое время вокруг них возникло много споров. Интересно знать, чем все кончилось.