Это цивилизация, мама! - Дрисс Шрайби

решения твои всегда просты и безапелляционны.

— Ты случайно не издеваешься надо мной?

— О нет. Нисколько. Я тобой восхищаюсь.

— Заруби себе на носу, что я не нуждаюсь ни в чьем восхищении. Моя обязанность — помогать людям, и в этом смысл моей жизни. Я не могу быть счастливой, просто не в состоянии, зная, что другие несчастны. К чему мне тогда моя ученость? Все то, чему я научилась, все то, что я чувствую и думаю, я должна применить в действии на благо себе и людям. Только тогда совесть моя будет чиста.

— Тебе грустно, мама?

— Да, мне грустно. Я не понимаю, почему люди страшатся доброты.

— Кури, мама. Проглоти слезы и кури, послушайся меня. Думай о подружках, которые вскоре прибудут к тебе.

— Да, это будет замечательно… О! Знаешь, что я подумала? Я могу поместить их на ферме…

— Прямо в яблочко, мама. Прекрасная мысль. Мне бы и в голову не пришло. Расскажи побольше об их будущей жизни на нашей старой ферме.

— В нашем модернизованном доме они смущались бы. А на ферме будут поближе к природе — да и я с ними вместе. Буду навещать их несколько раз в неделю, мы разведем цветник, насажаем деревьев, которые разрастутся до невиданных размеров. Кругом все зазеленеет, будет красиво, прекрасно — растения, земля, люди. Ты будешь меня отвозить туда, как только я попрошу, ведь так, сын?

— Еще бы! Среди твоих подружек я приметил несколько весьма недурненьких, честное слово.

— Идиот!

— Да, мама. Я идиот. Подписываюсь. Дай мне твою шариковую ручку.

— Трижды идиот.

— Налицо! Стоит мне открыть рот, как оттуда выскакивает глупость. Лучше помолчу. Впредь буду держать язык за зубами. Обещаю. Но если я правильно понял, у тебя теперь будет своя банда?

— О чем ты говоришь?

— Как у меня. А две банды, твоя и моя, — это уже сила! И когда я напрягаю свои слабые мозги, у меня возникает еще один дурацкий вопрос. А не стала ли твоя школа «антишколой», вроде моей? А?

— Называй как хочешь, но то, что я выучила в своей школе, заставило меня повзрослеть, а ты ничуть не переменился.

— Правильно, именно это я и хотел сказать: мы оказались опять вместе.

— Ты все путаешь… все искажаешь… Мы же всегда были вместе, и тебе это отлично известно. Однако хватит! Ты заслужил хорошую порку.

— Да, мама. Выпори меня.

— Хватит! Я с тобой больше не разговариваю.

— Тебе больше не грустно?

— Нет.

— Боже, до чего хорошо мчаться ночью на машине куда глаза глядят!

7

Папа смирился.

— Возьми Библию, Ветхий завет, Новый завет. Открой Талмуд, Коран, священные книги индуизма. Ни в одной религии ты не найдешь женщин. Ни одной пророчицы, ни одной посланницы божьей. Мы, мужчины, привыкли к такому порядку вещей испокон веков и не жаловались. Так что, когда в один прекрасный день твоя мать перевернула мой дом вверх дном, понаделала из окон двери, и наоборот, я только смеялся. Да, смеялся над ее ребячеством. Я говорил себе: смотри-ка, она мать семейства, а ведет себя, словно ребенок. Детям же необходимо давать выход излишкам накопившейся энергии.

— Как и машинам, папа? Время от времени и их тоже требуется освобождать от выхлопных газов.

— Да. Нечто вроде этого, хотя в твоей матери не сыщешь ничего механического. Я утешал себя: это у нее пройдет. Даже надеялся, что она сделает какой-нибудь ложный шаг, попадет в неприятное положение, что она…

— Шлепнется лицом в лужу?

— Ты огрубляешь мои деликатные чувства. Но допустим. И вот ничего такого с ней не случилось, она преспокойно двигается вперед, не нуждаясь в моей помощи и защите. Мне не привелось сыграть роль покровителя, как я надеялся.

— Пришлось тебе утешать самого себя? Посадить к самому себе на колени и убаюкивать?

— Пожалуй, однако учти, что я доверительно беседую с тобой, а не в регби играю. Нет, сын мой, мне не пришлось себя утешать, как ты говоришь. Глаза мои открылись, и я отдал себе вдруг отчет в том, что твоя мать олицетворяет собой совесть потерявшего стыд мира.

— Значит, в конечном счете это она тебя утешила, а, папа?

— Да. Наблюдая, как в ней бьет ключом жизнь, я сперва начал надеяться, потом обретать веру. Знаешь ли ты, почему страны, исповедующие ислам, некогда столь значимые и великие, поплелись в хвосте человечества?

— Дай-ка мне немного поразмыслить… Посмотрим! Может быть, потому что в наших странах открыли месторождения нефти, но мы не захотели пачкать об нее свои руки? Мы, дело ясное, предпочли прибегнуть к помощи европейцев, пусть упиваются нефтью, купаются в ней… Итак, мы предоставили им это грязное занятие, а они в обмен нам денежки, они вроде бы наши рабы на откупе, а мы постепенно все больше и больше привыкали к праздности. Так, папа?

— Да, с экономической точки зрения. Надо будет изложить твою версию на следующем собрании акционеров. Нет, дело совсем не в этом, Наджиб. Еще до нефти существовало нечто, в чем я только сейчас начал отдавать себе отчет. В основе любого социального строя лежит община. А ядро общины не что иное, как семья. Если в лоне семьи женщина содержится, как пленница, веками взаперти, в парандже, если у нее нет связи с внешним миром, если она не принимает активного участия в жизни, такое положение фатально отражается на самом обществе, которое все больше замыкается и не способно уже приносить пользы ни себе, ни человечеству. Общество становится нежизнеспособным, как старые семейные мануфактуры, которые идут с молотка на бирже и достаются почти даром первому, кто предложит хоть какую-нибудь цену.

— Лично я не пробовал завести семью, ты это отлично знаешь, папа. Я пока еще холостяк. Поэтому мне трудно судить. Конечно, у меня возникают иногда кое-какие делишки в городе и его окрестностях, но они не котируются на бирже. Одно меня поражает: значит, начинаешь разбираться в жизни только к старости? Так, что ли, папа? И со всеми это происходит?

— Возможно. Но лучше поздно, чем никогда. Я уже упустил две возможности: твой брат покинул нашу страну, а ты обособился от семьи.

— Да нет же, папа. Я еще здесь, сижу напротив тебя. Надень очки.

— Ты уже давно ищешь на улице то, чего тебе не хватало дома.

— Ты огорчен, папа?

— Больше, чем ты можешь себе представить. Я негодую на свою слепоту: как мог я не понять всего этого раньше? Казалось бы, дела, которыми я заправляю, должны были вывести меня на правильный путь. Когда коммерческое предприятие начинает увядать, я знаю, как