Поворотный день - Владимир Богомолов

— Нет, товарищ комдив, не будем бросать пушки в воду.

У Семена Михайловича даже усы вздрогнули: опять партизанщина. Мало обоза, раненых. Еще эти железяки повесить на шею.

— Они же нам помогли, — не понял Дундич раздраженности Буденного.

— Я уже сказал спасибо, — чуть возвысил голос Буденный. — Снаряды вот-вот кончатся, а тогда что с ними будешь делать?

— Семен Михайлович, — умоляюще взглянул в глаза комдиву Дундич, — я им слово дал, что не брошу.

— Батарейцев не бросим. Кто хочет, идите ко мне, — обратился Буденный к артиллеристам. — Кто не хочет, ступайте по своим куреням. Вот такая вам от меня милость.

— Не могем мы, дорогой товарищ Буденный, — высунулся из строя фельдфебель. — К седлу мы не привычные, а по куреням… Ежели б там ваша власть была… Так что ты уж нас или забирай со всеми причиндалами, или… кончай зараз.

— Ну, ну, ты… что, — опешил комдив, не найдясь, как назвать служивого с желтыми лычками на черных погонах. — Раз товарищ Дундич слово дал, как же я могу? А чтоб никому не было накладно, — хитро сощурил он насмешливые глаза, — передаю вам, пушкари, своего лучшего разведчика.

Дундич рванулся к Буденному, хотел что-то объяснить, но комдив выпадом руки остановил его и заставил молча дослушать.

— Был он моим лучшим разведчиком. Надеюсь, будет вам таким же командиром.

— Покорно благодарим! — в один голос выкрикнули артиллеристы.

— Бели уж он вас сумел заставить лупануть по своим в такой критический момент, то представляю, что вы натворите теперь, когда мы принимаем вас в нашу Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, — торжественно закончил короткую речь Буденный.

А Дундичу, который все еще стоял опешив, силясь осознать, за что он так жестоко наказан, сказал:

— Ты в дивизии, Иван. Тут всего шесть полков, двадцать четыре эскадрона. Весь на виду — какие могут быть «хочу — не хочу»? — И, отсекая лишние вопросы, подал команду: — Товарищ Дундич, готовьте батарею к переходу.

И тотчас прозвучала новая команда:

— Поэскадронно готовсь! Головным идет Ока Иванович. Замыкаю я.

Когда Семен Михайлович, стоя в тени развесистого вяза, глядел на проходившие части, он обратил внимание на горестный, прямо убитый вид Дундича. Тот ехал и как-то странно качал головой, словно убаюкивал свою боль-обиду. «Наверно, зря так сделал, — осудил себя комдив, — Он ведь признавался как-то, что милее коня для него ничего нет. И только смерть вышибет его из седла. А кого еще можно назначить? Он в ружейной мастерской, говорят, работал. Стало быть, какое-никакое понятие о железках имеет. Ну что уж так переживать? Не на веки вечные. Снаряды кончатся, сам бросит пушки где-нибудь в степи. А может, в Царицын доставит. Там-то она, эта батарея, считай, по горло нужна. Примут такой подарок с великой радостью». И эта мысль вдруг заставила его негромко окликнуть Дундича:

— Погоди, Ваня!

Дундич спрыгнул со своего рыжегривого Мишки, еще сохраняя на лице обиду, остановился возле Семена Михайловича, всем видом показывая покорность начальству.

— Слушай, браток, — заговорил Буденный, не замечая обиды новоиспеченного комбата. — Чего я надумал: привезти эту треклятую батарею в Царицын. Она ж там дороже золота.

Комдив заметил, как от его слов на бледном лице Дундича проступили пятна, а голова, опущенная на грудь, стала медленно подниматься. Значит, не зря товарищ комдив думал, как бы утешить своего лучшего разведчика. Вот ведь, на глазах оживает человек. Метко народ придумал: слово ранит, слово лечит.

— А я что предлагал? — одухотворилось лицо Дундича. — Батарейцы — красота, снаряды у кадетов отобьем.

— Вот то-то же, — нарочито-упрекающе заговорил Семен Михайлович. — Кому, кроме тебя, я мог поручить эту задачу? А ты — в амбицию! — Он помолчал, потом добавил: — Глядишь, еще награду какую-нибудь нам с тобой за пушки дадут.

— Хорошо бы шашку! — как-то само собой вырвалось у Дундича.

Надо сказать, что с шашками ему не везло. С той поры, когда прошлой осенью возле Орловки поломал он свой дамасской стали клинок, сколько у него их перебывало, а он чувствовал, что все не то. Или тяжелая, или легкая. В эфесе и то ни изящества, ни красоты, словно делали шашку в насмешку над тем, кому она достанется. А впрочем, так, наверное, казалось мнительному Дундичу. Другие же воевали с подобными клинками, и ничего, не жаловались.

— А мне бы, — в тон ему помечтал Семен Михайлович, — на каждый взвод по тачанке. А про твою шашку я уже давным-давно в Москву написал. Говорю: есть у меня такой рубака, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Да вот незадача — нечем ему кадетов крушить. Какую ни возьмет сабельку в свои богатырские руки, она точно ивовый прут. Так что думаю, дорогой братишка, делают в Москве для тебя необыкновенную шашку. Глядишь, приедем в Царицын, а она там дожидается тебя.

Так и не понял Дундич, серьезно говорил комдив или балагурил на радостях, что их короткая размолвка растаяла. Но где-то в тайнике души хранил надежду заполучить наконец добрый клинок.

С боями и потерями выходила дивизия из тылов Кавказской армии. Но в этих походах, дерзких ночных вылазках, дневных схватках закалился дух буденовцев, отточилась их храбрость, умножилась беззаветность. И стало ясно Буденному, если командование Южного фронта бросит сейчас на этот участок хотя бы еще одну кавалерийскую дивизию, остановят они врангелевцев, идущих на Царицын. И писал, и телеграфировал в штаб фронта Буденный, но оттуда — ни звука. А когда дивизия наконец пробилась к городу, ее встретили как спасительницу. Здесь никто не думал, что дивизии удастся после двухмесячного рейда по тылам белых возвратиться в Царицын.

На Александровской площади состоялся парад, на котором особо отличившимся полкам вручили Красные знамена, а бойцам и командирам — боевые награды. Дундича не было на площади. Он прощался со своей батареей, которая впоследствии, вопреки всему, не только не уменьшилась, а даже увеличилась на три орудия, отбитых у кадетов возле Аксайской…

Передавая батарею командиру артиллерии Южного участка, Дундич сказал:

— Верю, что не подведут!

— Уж если там не подвели, — ответил за комбата бородатый батареец, пришедший с ним из Константиновки, — здесь костьми ляжем, но контру остановим.

Только к вечеру добрался Дундич до штаба дивизии. Вошел в комнату и сразу обратил внимание на какую-то торжественность: все приодеты в новое, чистое, отутюженное, над карманами гимнастерок яркие банты. Он быстро стащил с головы папаху, стряхнул ею пыль с галифе и голенищ.

— Проходи, Ваня, вот сюда, — указал Семен Михайлович место в центре комнаты, а сам поднялся, шагнул к бурке, лежавшей на диване, пощупал что-то под ней и только после этого сказал: — Дорогой товарищ Дундич! Сегодня наш председатель ВЦИКа, а по-буржуйски — президент, значит, наградил особо отличившихся конников. И для тебя он подготовил подарок и просил вручить.

Семен Михайлович достал из-под бурки сверкнувшую никелем шашку, которая, как почудилось Дундичу, при прикосновении к ней издала неповторимый звон.

Буденный протянул оружие Дундичу.

— Погляди, подойдет? — спросил то ли с намеком, то ли действительно имея возможность заменить на другую.

Иван Антонович прикоснулся к эфесу и сразу почувствовал, что рукоятка точно прилипла к ладони и каждая складка ее так улеглась между пальцев, будто делалась шашка по слепку Дундичевой руки. И все было в самый раз — и линия лезвия, задиристо приподнятая, была именно такой, какой должна быть, а канавка, сбегающая сверху вниз, не бросалась в глаза глубиной, но придавала плоскости тонкое изящество. Но главное, что поразило Дундича, это надпись, выбитая по верхней кромке: «Бесстрашному и преданному борцу революции». Конечно же такую надпись можно было сделать только по просьбе комдива и только для него.

А Буденный, протягивая ножны, отделанные черным серебром, растроганно говорил:

— Это дорогая награда, Ванюша. От самого президента. Цени!

Он обнял и прижал к себе смущенного Дундича, который долго не отрывал лицо от прохладной эмали первого ордена комдива.

Духовой оркестр

Дивизия Буденного выходила из глубокого тыла белых. Выходила с боями по стенному весеннему бездорожью. И в такое тяжелое время, накануне праздника Первого мая, из дивизии исчез отряд разведчиков, которым командовал Дундич. Исчез не ночью, не в тумане, а средь бела дня.

Недалеко от станицы Аксайской дивизия наскочила на сильный заслон Улагая.

Генерал был в ярости, что Буденный со своей конницей разрушил все его планы. Вместо того чтобы идти победным маршем на Царицын, ему пришлось целый месяц гоняться за неуловимыми эскадронами буденовцев.

Прошло чуть больше года с того времени, когда небольшие отряды красных партизан Думенко и Буденного, объединившись, дали войску генерала Краснова первый бон. Лютая была сеча. Не выдержали белые и отступили.