Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия

Саша любила этот храм. Привыкла, что здесь вечно и шумно, и душно, и народу невероятно много. Однако ж ей приятно было находиться рядом с мамой. Тем более зная, что здесь, в церкви, матушка не станет ни ругать ее, ни упрекать.

А еще Саша любила подолгу смотреть на икону святых мучеников Тимофея и Мавры. Они были молодыми супругами и пострадали за веру во времена гонений на христианство. Женаты они были всего двадцать дней – и погибли оба в страшных мучениях. Саша могла и полчаса простоять рядом с этой иконой, беспрестанно вздыхая и вглядываясь в печальные лица святых.

Мама же эту икону не любила. Она и в церкви бывать не любила, говорила, что душно. Саша и сама понимала, что матушка, воспитанная баббе-Бейлой, до конца жизни куда больше тяготела к иудейским традициям, чем к христианским. Однако ж церковь посещала исправно и всех постов придерживалась.

И все же, что такого увидела матушка у ворот в тот полдень в начале ноября?

Мысль о похоронной процессии все не давала Саше покоя, и в какой-то момент ее даже осенило. Если все же допустить, что похоронная процессия была, то запись о ней обязана была сохраниться в приходских книгах. И Саша даже знала приблизительную дату! Что, если набраться смелости, заговорить со служителями и попытаться узнать фамилию – кого хоронили. Вдруг одна из фамилий покажется ей знакомой?

Глава 13. Кошкин

Елена Андреевна Мишина была барышней невысокого роста, очень хрупкого телосложения, с большими доверчивыми глазами олененка, смотрящими прямо и проникновенно. В этом они даже были похожи с Александрой Васильевной. И на этом же сходство заканчивалась, поскольку робость и неуверенность мадемуазель Мишиной как будто вовсе были незнакомы.

Дверцу экипажа она отворила сама, сама же забралась внутрь, не дожидаясь, пока ей помогут, и выбрала то место, которое понравилось ей. В дороге же столь открыто рассматривала обоих сыщиков, что это граничило с бесстыдством. Даже Кошкин смутился, чего с ним давно уже не бывало, а Воробьев и вовсе затих в углу, не проронив за поездку ни слова. Еще немного, и Мишина первой начала бы задавать вопросы, наверняка неудобные, а потому Кошкин поспешил опередить ее хотя бы в этом.

– Давно вы служите у Соболевых, Елена Андреевна?

– Пять лет.

– Довольны местом?

Кошкин спросил это с понимающей улыбкой, рассчитывая на какую-никакую откровенность. Но Мишина ответила бесстрастно и коротко.

– Вполне.

– Ваши родители живы? К какому сословию принадлежат?

– Я никогда не знала своих родителей, я выросла в сиротском приюте.

Мишина ответила и вздохнула. Скорее, это был усталый вздох, а не печальный. А после, переведя взгляд с лица одного сыщика на другого, она уточнила:

– Полагаю, вам нужны подробности? Что ж, мои родители, думаю, сделали для меня лучшее, что могли, а потому не виню и никогда не винила их. Мой отец, должно быть, был младшим офицером, потому как меня приняли в Николаевский сиротский институт, где я получила весьма достойное образование. По завершению я вернулась в приют, где выросла, и три года преподавала девочкам словесность, арифметику и музыку. А после одна из попечительниц приюта порекомендовала меня Соболевым – они как раз искали гувернантку для дочери. О большем я и мечтать не могла.

Рассказ был невеселым и совсем не вязался с внешностью этой барышни, которая, ко всему прочему, была очень миловидной и не чуралась подчеркивать это кокетливым нарядом и модной прической из подвитых светло-русых волос. Очень противоречивый рассказ.

– Это правда? – с живым интересом спросил Кошкин. – Вы никогда не мечтали о большем?

– Я полагаю, что мечтать вовсе вредно, – не моргнув глазом, ответила Мишина. – А для девушки, которой не на кого рассчитывать, кроме себя самой, это еще и опасно.

Кошкин хмыкнул, прищурился:

– Если не мечты, так цели у вас точно есть, не так ли? Выйти замуж, зажить своим домом?..

– Выйти замуж? Полагаете, все девушки ставят себе цель выйти замуж?

– Большинство… – поправился Кошкин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– В таком случае, и большинство мужчин ставят себе целью быть женатыми – причем, удачно. Однако, к примеру, вы, Степан Егорович, все-таки не женаты. Хотя по возрасту и статусу уже давно должны бы. Интересно, почему?

Все-таки Елена Андреевна осмелилась задавать вопросы, и весьма щекотливые.

– Быть может, я просто не ношу кольца, – пожал плечами Кошкин.

– Нет, я знаю, что вы не женаты.

Мишина глядела на него доверчивыми глазами олененка и мило улыбалась. Должно быть, это сиротский приют научил казаться ангелом, даже если на самом деле ты мелкий бес в юбке. Слава богу, Кошкин на ее вопросы отвечать был не обязан.

– По моему опыту, люди, которые не стремятся быть женатыми, обычно очень не прочь связать свою жизнь с одним конкретным человеком, – с улыбкой отозвался он.

И, внимательно наблюдая за хорошеньким лицом гувернантки, отметил, как по нему пробежала тень. Неужто угадал?

– Если вы пытаетесь дознаться, не любовница ли я Денису Соболеву, то могу заверить вас, что нет. Денису Васильевичу уже сорок пять, а я не увлекаюсь пожилыми женатыми мужчинами.

Что ж, Елена Андреевна была убийственно прямолинейна.

– Его брат, полагаю, больше подошел бы вам по возрасту? – столь же прямо спросил Кошкин.

– Возможно. Но Николай Васильевич слишком легкомыслен и ненадежен. А кроме того, он не в состоянии содержать жену и дом: сам живет на полном содержании Дениса Васильевича. Право, будь я вольна выбирать, предпочла бы старшего брата, – она снова мило улыбнулась.

Бросив взгляд на лицо Воробьева, Кошкин без труда прочел, что ему эта девушка неприятна до крайности. Кошкину и самому было не по себе. Редко бывает так, что допрос хорошенькой девушки выматывает больше, чем даже допрос бывалого уголовника.

– Позвольте спросить, Елена Андреевна, с вашей подругой вы откровенны так же, как с полицией?

– Моя подруга, в отличие от полиции, не считает, что это я убила ее мать. А потому мне стоит быть с вами откровенной. Я всего лишь хочу прослужить у Соболевых до замужества Люси и не хочу неприятностей.

Что ж, логично…

– Я не считаю, что вы убили Аллу Соболеву, – все-таки заверил ее Кошкин. – Пока что вы не давали повода так думать. Однако гувернантка обычно непредвзята и лучше видит все, что происходит в семье. Вы ценный свидетель, Елена Андреевна, и только. И все-таки, могу я спросить: ведь это вы надоумили вашу подругу отнести дневники Аллы Соболевой в полицию? Зачем?

Мишина горделиво вскинула хорошенькую головку:

– Я уже говорила вам: Ганс Нурминен невиновен, а я считаю преступным не попытаться спасти невиновного от тюрьмы.

– Почему вы считаете, что он невиновен? – делано удивился Кошкин. – Вы с ним знакомы?

– Немного. И, поверьте, я успела понять, что он как я – уж очень дорожит местом. Такая хозяйка, как Алла Яковлевна – на вес золота. Убить ее, чтобы остаться без работы? Глупости! А если он настолько глуп, чтобы все-таки сделать это – то и признался бы тотчас. Не стал бы четыре месяца твердить, как попугай, что невиновен.

– Пусть так, – через силу согласился Кошкин. – Однако ваш совет касательно дневников мог навредить вашему хозяину, Денису Васильевичу – окажись я не тем человеком. А если Денис Васильевич узнает, от кого именно исходила идея… боюсь, вы сами можете лишиться места.

Конечно, Мишина слишком умна, чтобы не понимать этого. И все-таки она рискнула дать совет своей подруге отнести дневники в полицию. Неужели жажда справедливости сильней, чем страх «заработать неприятности»? Для Александры Соболевой – может быть. Но точно не для ее ушлой подруги. По крайней мере, Кошкин был уверен, что, не имея собственной выгоды, Мишина на подобный риск бы не пошла.

– Вы правы, – невесело подтвердила она, – я могу потерять место. Но все-таки мне важней, что я сохраню доверие Александры Васильевны. Если она вырвется из-под опеки своего брата – а я полагаю, что однажды она вырвется – то выиграю и я. Напрасно Денис Васильевич недооценивает Сашу. Хочется верить, что вы, господа сыщики, его ошибки не повторите, – Мишина одарила многозначительным взглядом обоих полицейских, хотя Кошкин так и не понял, на чем ее уверенность зиждется. А после вздохнула: – жаль, что пока все складывается не в пользу Саши. Мне жаль ее. Никто в доме не знает, насколько она несчастна, никто с ней не считается. А уж после открытия завещания ее матери, Юлия Михайловна вовсе перестала соблюдать даже видимость приличий. Обращается с ней, как с приживалкой. Порой, даже со мной она не так вольна в обращениях, как с ней. Молюсь, чтобы однажды Саша все-таки дала отпор…