Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия

Ох, Ганс…

Вздохнув в который уже раз за последние пять минут, Саша в отчаянии – с силой, со скрипом ладони по стелу, стерла нарисованный профиль. Резко развернулась и села к столу.

«Не бывать нам вместе, – поняла она вдруг ясно как никогда. – И нечего терзаться понапрасну, иначе так и проплачу всю жизнь у окошка. Как матушка».

Саша подняла стальное перо и решительно обмакнула в чернильницу.

Те последние полгода, примерно с ноября 1893 года матушка завела новую привычку. Давала Гансу на чай, как он привезет их поутру в воскресение в храм, и отпускала до конца дня. Они отстаивали службу, как обычно. Совершенно никуда не торопились. А после службы матушка помогала Саше поймать извозчика, позволяла поцеловать себя в щеку и прощалась. Часто спрашивала напоследок, который час, потому что сама часов никогда не носила. Если Саша, уезжая, оглядывалась, то всегда заставала матушку глядящей ей вслед. Никогда она не видела, чтобы мама возвращалась в храм или ловила другого извозчика. Иногда, правда, та садилась на скамейку возле ворот церкви. Будто ждала кого-то.

Пока матушка была жива, Саша тому значения не придавала. Думала, подругу какую ждет. Уж после, как матушку схоронили, а Саша прочла тетрадки в первый раз, наткнулась на строчку, впечатавшуюся в Сашину память почти что дословно.

«…в тот день в ноябре, у Благовещенской церкви, на Святом месте, у самых ворот, я увидала свой самый страшный кошмар, и опосля моя жизнь уж не была прежней…»

Дата написания как раз совпадала с тем временем, когда мама стала отпускать Ганса. Все к одному. Однако никаких пояснений матушка больше не давала. Запись эта вообще была одной из последних. Далее шли только заметки о каких-то повседневных делах, о расходах и невнятные обещания мамы рассказать все обстоятельно «как только наберусь смелости и сил».

Однако обстоятельного рассказа в последней маминой тетради так и не нашлось. Она даже осмелилась хорошенько обыскать мамины комнаты на даче в Новой деревне – но и там ни тетрадок, ни писем не было.

Разве что… на обложке той последней тетрадки, с внутренней стороны, был маминым почерком выведен набор букв и чисел. То ли шифр, то ли адрес, то ли номер телефонного абонента. Саша давно уж переписала тот шифр в свою книжку, но сейчас, подумав, не стала переносить его на бумагу для Кошкина. Лучше на словах передаст при встрече. Были у Саши опасения, что Юлия попытается и эти бумаги выкрасть – и тогда уж точно обратит внимание на шифр!

А бог знает, что за ним скрывается… Нужно передать Степану Егоровичу, он точно разберется. И, конечно, выяснит, с кем именно встречалась матушка у ворот церкви по воскресеньям.

Сама же Саша ни минуты не сомневалась, что с Гутманом, ее первым мужем. Спустя столько лет он все-таки выследил матушку, снова угрожал ей, а после… после убил. Это он ударил ее по голове и оставил умирать, без сомнений… И зачем только она виделась с ним целых полгода?.. И правда – зачем?

Сквозь пелену слез Саша снова и снова перечитывала те строки матушки:

«…в тот день в ноябре, у Благовещенской церкви, на Святом месте, у самых ворот, я увидала свой самый страшный кошмар, и опосля моя жизнь уж не была прежней…»

И вдруг обратила внимание, что она как-то неправильно припомнила фразу. Из нее ведь совсем не следовало, что матушка повстречала там человека. Да нет, Саша хорошо помнила, что мама написала именно «увидала». Быть может, конечно, та неправильно употребила слово, с ней это часто случалось.

И все же…

Саша снова поднялась из-за стола, прошлась к окну. Отерла запотевшее стекло и невидящим взором долго смотрела на сентябрьский дождливый день.

А что, если мама и правда увидела там не человека? Но что тогда? Неужто… там ведь кладбище вокруг храма, большое старое кладбище. Что если она какой-то памятник заприметила? Или похоронную процессию…

Саша прикусила губу. Нервно прошлась по комнате. Дождь все еще моросил, и погода совершенно не располагала к прогулкам. Но Саша уже поняла, что усидеть на месте не сможет. Она собралась невообразимо скоро, захватила зонт, сложила в сумочку бумаги для Кошкина и свою записную книжку. А после, не предупредив Юлию, куда едет, отправилась на извозчике в Новую деревню.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

* * *

Извозчик, конечно, отказался дожидаться Сашу. Да и сама она не знала, сколько пробудет здесь, так что отпустила. Уж доберется как-нибудь. Тут и конка ходила рядом, чуть ли ни у ступеней храма. Правда, конкой Саша никогда еще не пользовалась, а потому побаивалась… Она и вовсе, кажется, никогда не отходила от дома так далеко без особенной надобности.

Церковь Благовещения Пресвятой Богородицы была деревенской крестьянской церковью, очень небольшой по размерам, однако необычной постройки. Купол храма венчала ротонда с колоннадой, и она же была его колокольней. Другой такой церкви-колокольни Саша и во всем Петербурге не видела.

А так как храм был единственным в этих местах – по воскресеньям да праздникам здесь яблоку негде было упасть. Странно оказаться здесь в обыкновенный будний день. Даже бедняков у ворот почти не было.

Раздав по несколько монет каждому из нуждающихся, Саша хотела уж войти в храм – но тут заметила вдалеке, за церковной решеткой, скромную похоронную процессию. Посмотрела на часы: полдень. И ведь по воскресеньям служба оканчивалась тоже около полудня. Саша еще больше укрепилась в мысли, что мама увидела тогда, в начале ноября 1893, именно похоронную процессию!

В последние годы хоронили здесь все реже. Кладбище было старым, сильно разросшимся – здесь просто-напросто не было уж места. Если и хоронили, то чаще бедняков, которые ничего лучше сыскать не могли. Каким образом похороны кого-то из этих людей могли заинтересовать матушку, а то и переменить ее жизнь, Саша не знала. Но все-таки рискнула наугад пойти по кладбищенской дорожке.

Стараясь размышлять логически, Саша полагала, что похороны были где-то совсем недалеко от ворот – иначе, как бы мама их заметила? С другой стороны, те захоронения, что ближе – старые невероятно, некоторые аж середины восемнадцатого столетия.

Земли эти, позже названные Старой и Новой Деревнями, при Петре Великом принадлежали Остерману, при Елизавете Петровне – графу Бестужеву-Рюмину, да так и закрепились за его потомками. Земли на северной окраине столицы не считались большой ценностью, и меняли своих хозяев еще много раз, пока, наконец, их не поделили на клочки да не стали продавать под дачные участки.

Благовещенский храм тоже повидал всякого. Первый, деревянный, выстроенный еще графом Бестужевым-Рюминым для своих крестьян, переселенных из Малороссии, сгорел в начале столетия после попадания молнии в купол. Но вскоре отстроили новый, каменный, с двумя приделами. Близь него открыли и сиротский приют, действующий до сих пор.

А кладбище все ширилось с тех времен и по сей день.

Пройдя уж до самого конца дорожки, Саша беспомощно огляделась. Поежилась от холода и неприятных мыслей. Вокруг лишь темнели кресты и гортанно каркали вороны. Саша до боли в глазах вглядывалась в накарябанные на табличках имена – и ни одно не было ей знакомым. А сколько еще захоронений там, вдали от главной дорожки… И за целый день, наверное, не обойти.

Бестолковая была идея сюда поехать.

Ведь кладбище, ко всему прочему, еще и православное, а у матушки в роду да среди знакомцев сплошь иудеи да лютеране. Некого ей здесь знать.

Саша вдруг почувствовала себя ужасно глупо. Хорошо, что Юлии не сказала, куда едет, и, тем более, Степану Егоровичу. Не то на смех бы подняли – и поделом. А, быть может, и правду Юлия говорит, что она помешанная…

Саша сильнее вжала голову в плечи, будто бы боясь быть узнанной, и, ускорив шаг, поторопилась назад. Решила по дороге, что никогда в жизни никому не признается в глупых своих заблуждениях.

Первым ее порывом, как выбралась за ворота, было бежать домой немедля. Сказать, что прогуливалась, да и только. Однако в последний момент Саша все-таки решилась войти в храм. Погреться да немного привести в порядок мысли.