Княжна Дубровина - Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна

Анюта вышла изъ оцѣпенѣнія и бросилась къ Варварѣ Петровнѣ.

— Тетушка, закричала она блѣднѣя и краснѣя, — милая тетушка, прошу васъ, умоляю васъ, отпустите въ театръ, вы обѣщали.

— Я свое обѣщаніе сдержу. Въ первый разъ какъ будутъ давать Парашу я возьму ложу и ты поѣдешь съ Лидіей.

Анюта зарыдала.

— Слушай, Анюта, сказала Александра Петровна, — поѣзжай къ Вѣрѣ Николаевнѣ Вышеградской и будь мила, а я за это возьму еще другую ложу, и ты будешь въ барышахъ. Увидишь и Парашу и что-либо другое хорошее.

Анюта схватила Варвару Петровну за руки.

— Нѣтъ, нѣтъ, прошу, пустите меня въ театръ.

Видя, что Варвара Петровна смотритъ ужь холодно, Анюта стремительно бросилась къ больной теткѣ, упала на ея колѣна, схватила ея руки и со слезами прерывающимся голосомъ заговорила:

— Отпустите въ театръ, умоляю, тетя, милая тетя Саша, заступитесь за меня. Отпустите въ театръ.

— Анна, сказала Варвара Петровна строго, — терпѣть не могу сценъ. Что за трагедія! Сцены — признакъ самаго дурнаго воспитанія. Порядочныя дѣвочки ихъ себѣ не дозволяютъ. Встань, поди на верхъ, успокойся, а въ восемь часовъ приходи сюда одѣтая. Миссъ Джемсъ, надѣньте на нее розовое платье съ бѣлыми лентами. Она поѣдетъ со мной.

Анюта какъ ужаленная вскочила, затопотала на одномъ мѣстѣ, испустила какой-то вопль и наконецъ во гнѣвѣ своемъ не знавшемъ границъ закричала:

— Это тиранство, это жестокость! Не хочу, не хочу! Не поѣду къ старухѣ; что хотите дѣлайте, не поѣду!

— Анна, замолчи и иди на верхъ.

— Не поѣду! Не поѣду! Не хочу, не хочу! и Анюта въ порывѣ гнѣва отчаянно схватила себя за голову.

Александра Петровна въ ужасѣ откинулась въ свое длинное кресло и поблѣднѣла.

— Мнѣ дурно, произнесла она слабо.

Лидія и Варвара Петровна бросились къ ней.

— Вы никого не жалѣете, ни даже больной тетки, сказала миссъ Джемсъ съ укоромъ, глядя очень презрительно на плакавшую Анюту. — Идите на верхъ.

Анюта повиновалась и уходя бросила испуганный взглядъ на больную тетку, около которой суетились сестры. Когда Александра Петровна успокоилась, она выговаривала сестрѣ и огорчалась, что Анюта опять обнаружила свой дурной характеръ.

— Развѣ я могу отказать восьмидесятилѣтней старушкѣ, говорила Варвара Петровна, оправдываясь предъ сестрой. — Сознайся сама, что я ни въ чемъ не виновата; скажи: когда Анна выростетъ, жизнь всегда дастъ ей то, чего она захочетъ? Развѣ не придется ей отказаться отъ задуманнаго плана, отъ задушевнаго желанія? Если она не выучится управлять собою, изъ нея выйдетъ взбалмочная, своевольная, ни на что непригодная женщина, которая составитъ несчастіе всей семьи. При большомъ богатствѣ, что хуже необузданности и самодурства! Нѣтъ, и не говорите мнѣ за нее ни слова, я сдѣлаю все возможное, чтобъ ее исправить. Не правду ли я намедни говорила: рано радоваться; вотъ она и показала себя какова она есть — дикая, необузданная, своевольная дѣвочка.

— Однако, сказала Александра Петровна, понимая, что въ словахъ сестры заключается неоспоримая правда, — что теперь дѣлать? Я Анюту знаю, она ни за что не поѣдетъ къ Вышеградской, а силой нельзя везти ее туда, всю заплаканную. Боже мой, какъ она страшно схватила себя за голову.

— Не волнуйся, Анна еще дитя, ее исправить можно.

— Теперь восемь часовъ и пора бы ужь ѣхать.

— Очевидно ѣхать нельзя, сказала Варвара Петровна съ досадой; — Лидія, напиши записку къ Вѣрѣ Николаевнѣ и къ княгинѣ Бѣловодской и увѣдомь ихъ, что Анюта разнемоглась и не можетъ выѣхать.

— Вотъ ты и принуждена уступить ей. сказала очень недовольная всею этою исторіей Лидія. — Ужь лучше отпустила бы ее въ театръ.

— Ты ничего не понимаешь, и это не твое дѣло, сказала сухо Варвара Петровна своей меньшой сестрѣ; — завтра воскресенье, танцовальнаго вечера не будетъ; напишу ко всѣмъ приглашённым, что Анна больна. Это не пройдетъ ей даромъ. Я запру ее на цѣлую недѣлю на верху, пусть размыслитъ о своемъ прекрасномъ поведеніи. Это отучитъ ее отъ сценъ.

Варвара Петровна позвонила и приказала позвать миссъ Джемсъ; она отдала ей свои приказанія и знала, что она исполнитъ ихъ въ точности, безо всякой потачки.

Всякое утро Катерина Андреевна одѣвала Анюту, приговаривая: «Фуй, Фуй! какую сочинили исторію, а еще княжна. Дочери нашей прислуги ведутъ себя лучше, а о нихъ никто такъ не заботится какъ о васъ. Васъ ли не учатъ? Фуй! какъ дурно!»

Анюта молчала. Миссъ Джемсъ обращалась съ нею холодно и ни слова не говорила съ ней, когда классы оканчивались. Въ часъ обѣда она уходила внизъ, а Анюта оставалась въ классной одна, и ей приносили тарелку супу и кусокъ жаркаго. Всѣ въ домѣ знали, что она наказана; Анюта сгарала отъ стыда и горевала, что огорчила больную тетку. На третій день своего заключенія она чрезъ миссъ Джемсъ просила прощенія и обѣщала исправиться, но Варвара Петровна была неумолима. Цѣлую недѣлю, какъ было сказано, Анюта просидѣла въ классной, безъ книгъ, за уроками, а послѣ нихъ за вязаньемъ чулка и шитьемъ рубашки. Катерина Андреевна учила ее шить въ строчку. Эта злосчастная недѣля показалась ей годомъ. Арина Васильевна два раза навѣстила ее, но говорила строгія слова и, не внимая просьбамъ Анюты, не захотѣла остаться съ нею. Когда наконецъ она получила позволеніе сойти внизъ и увидѣла блѣдное, усталое лицо Александры Петровны, которая при ея появленіи расплакалась, Анюта совсѣмъ смутилась, цѣловала милую тетю Сашу и просила забыть эту бѣду: такъ назвала Анюта свою непростительную вспышку.

Глава III

Два мѣсяца протекли въ домѣ Богуславовыхъ въ совершенной тишинѣ и спокойствіи; Анюта сдѣлала большіе успѣхи, бѣгло говорила по-французски и начинала порядочно говорить по-нѣмецки и по-англійски. Учителя были ею довольны. Варвара Петровна не попрекала Анюту за прошлую вину и обращалась съ нею твердо, но не сурово. Анютѣ жилось сносно. Изъ дому, такъ называла она домъ папочки, приходили письма полныя любви. Маша писала, что Митя учится отлично, а Ваня похуже, но за то такой добрый сынъ и братъ, что вся семья любитъ его очень нѣжно и папочка невольно прощаетъ ему его разсѣянность, а иногда и лѣность. Она прибавляла, что они надѣются, что онъ благополучно перейдетъ въ слѣдующій классъ. Дѣвочки всѣ приписывали по нѣскольку строкъ. Анюта отвѣчала на письма, но зная, что ея письма проходятъ чрезъ руки Варвары Петровны, не хотѣла писать все что съ ней случалось и что она чувствовала, и оттого ея письма домой выходили очень безцвѣтны и отчасти сухи. Уроки танцованія были возобновлены, и Анюта все больше и больше веселилась: эти танцовальные вечера прерывали однообразіе ея жизни; ей очень рѣдко позволяли навѣщать Бѣлорѣцкихъ, да и то съ миссъ Джемсъ, не спускавшей съ нея глазъ своихъ. Къ другимъ знакомымъ ея не отпускали, да она и сама не желала ѣздить къ нимъ, такъ какъ не чувствовала къ нимъ особеннаго расположенія.

Наступила масляница. Александра Петровна сказала Анютѣ, что онѣ упросили Варвару Петровну отпустить ее въ театръ, что ей принесутъ афиши и онѣ вмѣстѣ выберутъ пьесу. Выборъ длился долго и подалъ поводъ ко многимъ разговорамъ и преніямъ, въ которыхъ Анюта не принимала никакого участія, такъ какъ мнѣнія ея не спрашивали.

— Лучше всего повезти ее въ балетъ, сказала Варвара Петровна.

— Какая скука, замѣтила Лидія. — Не правда ли, Анюта, ты не хочешь въ балетъ?

— Это такая пьеса гдѣ только танцуютъ? спросила Анюта, наслышавшаяся о балетахъ отъ Щегловыхъ.

— Да, конечно.

— Ни за что не хочу. Какое удовольствіе смотрѣть какъ другіе танцуютъ. Я лучше сама потанцую въ воскресенье.

— Дурочка, это не такіе танцы, сказала Александра Петровна, — притомъ декораціи, превращенія.

Анюта не знала что такое превращенія; ей объяснили.

— А!.. протянула Анюта презрительно. — Это, значитъ, фокусъ. Изъ розана выходитъ танцовщица… и что еще?

— Мало ли что? Ваня-дурачекъ ѣдитъ на конѣ по воздуху. Большіе корабли плаваютъ и много другаго. Такъ все это красиво и чудно, сказала Лидія. — Я видѣла нѣсколько разъ.