Браслет с шармами - Элла Олбрайт

хотелось побыть одной или порисовать. – В тот же миг, как я произношу эти слова, мне становится стыдно. Я не говорю всей правды. Я вспоминаю ту ночь, на память о которой ношу свой шрам, жар, темноту и дым, наполнившие комнату. – Папе не о чем волноваться. И что ты знаешь?

– Что ты беременна, – отвечает он. – А еще – что ты не уверена, что с этим делать, но, возможно, ребенка не оставишь. Отец с тобой грубо обошелся, и ему жаль. – Он делает паузу и задумчиво смотрит на меня. – Ему искренне жаль, Джонс.

Открыв рот, я на какое-то время лишаюсь речи. Папа рассказал ему? Но это личное. Потом я понимаю: учитывая, что папа – один из самых скрытных людей, которых я знаю, он наверняка вне себя от беспокойства, раз уж решился поделиться с Джейком. Я специально оставила телефон в машине, чтобы мне никто не звонил. Я не хочу никого видеть. Мне просто нужна была тишина. Теперь я чувствую себя виноватой, но очень скоро это чувство заглушает цунами эмоций, с которыми я сражаюсь. То, что Джейк сидит рядом и терпеливо ждет, не дает мне сосредоточиться.

– Я была беременна, – тихо говорю я, и мой голос ломается. – Но теперь уже нет.

Его глаза округляются – один зеленый, другой коричневый, – и я вижу в них сочувствие, которого не заслуживаю.

– Что случилось?

– Сегодня утром пошла кровь после ссоры с папой, – я говорю отрывисто, дежурно перечисляя факты, чтобы вынести это. Такими вещами я никогда не стала бы делиться с парнем, но по какой-то причине мне комфортно рассказывать это Джейку. – Она шла все сильнее, стало хуже. Потом у меня начались судороги, и я пошла в больницу. Провела полдня там. Это одна из причин, почему я не отвечала на телефон. А потом в больнице мне сказали, что у меня был выкидыш… – я запинаюсь. – Мне ни с кем не хотелось разговаривать.

– Господи, Джонс. Ты прошла через это в одиночку?

– Не надо. Не надо жалеть меня, сочувствовать. Я н-не могу, – я плачу. – Я не хотела этого ребенка. Или, может быть, не думала, что хочу. Не будем об этом говорить, ладно?

Он легко кивает, переводя взгляд на арку перед нами. Солнце садится и светит через нее как через замочную скважину.

Прежде чем я успеваю это осознать – и, возможно, потому, что он не смотрит на меня, – я выпаливаю:

– Ты, должно быть, думаешь, что я ужасный человек, потому что не хотела ребенка, – у меня перехватывает дыхание, но я продолжаю, – или, по крайней мере, не уверена, что хотела. А теперь его нет, у него даже шанса не было, потому что я не справилась. Я не смогла сделать единственную вещь, для которой созданы женщины. Я не уберегла его, – я всхлипываю, – может, потому что не хотела. – Его рука находит мою, но он ничего не отвечает, и я продолжаю говорить. Говорить, потому что не могу остановиться. – Это нечестно. Я… Я не знала, я не хотела ему навредить; я не знала, чего хочу. – Меня душат соленые слезы, заливаясь в рот. – А теперь его нет, и я чувствую пустоту. Живот болит, и меня по-прежнему тошнит, и я просто хочу, чтобы все прошло. Хочу, чтобы это осталось позади, но не могу думать ни о чем другом! Все в жутком хаосе, а в последний раз, когда я тебя видела, я отвратительно себя вела; а теперь ты сидишь здесь, такой добрый. И я этого не заслуживаю. Я не могу больше!

Набрав пригоршню камней, я швыряю их, чуть не попадая в чайку, наблюдающую за нами с коряги. Это зрелище доводит меня до истерики, и я разражаюсь слезами. Джейк кладет руку мне на спину, позволяя поплакать. После нескольких минут мой плач утихает, шум волн успокаивает меня.

Худшее позади, самое сильное чувство сейчас – облегчение, за которым тут же следует усталость. Я прячу лицо в плед и шепчу приглушенные слова благодарности. Когда я поднимаю голову, Джейк обеспокоенно смотрит на меня.

Он подталкивает меня плечом.

– Твой папа сказал, что у тебя были отношения с другим студентом, что у тебя есть парень, – мягко говорит он. – А он чего хотел?

– Ну, когда я наконец рассказала ему, оказалось, что ему не нужны ни ребенок, ни я, – говорю я мрачно. – Думаю, на него больше нельзя рассчитывать.

– Да, это непросто. Сложная ситуация. – Не обращая внимания на мое заплаканное лицо, он смотрит мне в глаза. – Я уверен, он не имел в виду…

От его слов у меня сжимается сердце. Он что, на стороне Рики?

– Так теперь ты его защищаешь? Не было там двойного смысла. Он действительно имел это в виду. Ясно сказал. – Ярость пронизывает меня, подстегивает, заставляя нанести удар. Ее слишком много. Она добавляется к той злости, что я уже чувствую. Доктор сказал, что гормонам беременности понадобится несколько недель, чтобы выйти из организма, так что мое настроение будет какое-то время резко меняться. Ужасная ирония. Симптомы все равно остаются, даже после того как их причины больше нет. – Почему вы, мужчины, постоянно друг за друга заступаетесь? Рики велел мне перестать реветь и со всем разобраться, а папа на меня даже смотреть не может. – Поднявшись, я швыряю ему плед и ухожу. Все, чего я хочу, – это уйти.

Джейк встает, подходит ко мне: широкие плечи выделяются на фоне заката.

– Мне нужны мои подруги, не ты. Кто-то, кто не будет оправдывать парня, которого даже не знает. – Мне больно, и я ужасно хочу его оттолкнуть. Не нужно ему быть возле меня сейчас – ничего хорошего из этого не выйдет. – В конце концов, мы же не друзья, разве нет? Потому что ты опять бросил меня, не попрощавшись, и опять даже не написал. Ты не можешь больше появляться и исчезать, Джейк, и ожидать, что мы продолжим с того места, где остановились. Я никогда не знаю, какие у нас отношения.

Он вздрагивает.

– Это несправедливо. Это моя работа!

– Я понимаю, – говорю я, обхватывая себя руками, – но что насчет общения? Ты нашел способ делать это с дедушкой, отправляя ему письма. Что насчет открыток, которые ты раньше присылал? Ты просто прекратил это делать!

– Извини. – Он смотрит на меня. – Но как я мог знать, что ты хотела их получать? В последний раз ты вполне ясно дала понять, что я тебя взбесил и перешел какую-то грань. Если бы я знал, что твои чувства другие, ну… Ты говоришь, что не знаешь, какие у нас отношения, – пока он говорит, я молчу, – но ты должна знать, что я твой друг. У нас было несколько ссор за эти годы, но мы давно общаемся. К тому же ты мне нравишься, Джонс. Ты должна это знать.

– Почему? Чем я могла тебе понравиться? – Я хрипло смеюсь и чувствую себя сейчас худшим человеком на свете. Пристыженная. Грустная. Если бы я могла сейчас вылезти из собственной кожи, я бы это сделала. Эмоции, что меня охватывают, слишком сложно вынести. И что-то в этом слове «друг» меня задевает.

Подойдя ближе, он хватает мои руки и крепко держит.

– Тем, что у тебя чудесные глаза и потрясающее воображение – если бы это было не так, ты не смогла бы рисовать так, как рисуешь. – Его глаза поблескивают в свете заходящего солнца. – Мне нравится, как ты смотришь на мир. Твои работы всегда полны надежды и магии. И ты добрая. Ты делилась со мной едой в ту первую неделю в парке и не требовала говорить о том, о чем я не был готов говорить. Ты всегда заботилась о папе и Рэе. И ты сочувствовала, когда я рассказал тебе про родителей в то утро, когда Рэй умер. Твои слова на похоронах о Рэе – это были прекрасные и искренние слова, он бы так гордился. Все в той церкви гордились, Джонс. Да, ты можешь быть колючей и упрямой, у тебя тот еще характер, и ты