Три последних дня - Анна и Сергей Литвиновы

В краткое время ежевечернего оживления Мирослав всегда старался оказаться где-нибудь ближе к центру. Вот и сейчас он шел по главной улице немецкого городка в стоптанных туфлях и тех же самых выцветших джинсах, в которых сел в самолет в тот злополучный день.

И в кармане у него было – смех! – двадцать западногерманских пфеннигов. Не марок, а именно пфеннигов. Гроши! Копейки! А пособие дадут только послезавтра.

Мирославу страшно захотелось пить, однако на двадцать пфеннигов даже стакан воды в гаштете не купишь. Лучше он потерпит, сбережет монетки и завтра приобретет на них булочку.

А пока он шел по улочке незнамо зачем и неясно куда. Он и выходил-то обычно из дому, чтобы не томиться скукой в одиночестве. Тут все-таки на людях. Как говорилось в поговорке его первой родины: на миру и смерть красна. К тому же случалось, что ему везло. Бывало, он находил монетку или даже банкноту. Или хотя бы подбирал кем-то выброшенную вчерашнюю или даже сегодняшнюю газету, уносил к себе в нору – узнать новости, попрактиковаться в немецком.

Но в тот вечер ему уже ничего не хотелось. И он обдумывал различные способы ухода из жизни. Мысль о самоубийстве все чаще посещала его. Вот, например, прыжок с моста. Быстрый и холодный Дунай завертит его. Тяжелые туфли и одежда потянут в глубину.

Мирослав стоял на Новом Каменном мосту и смотрел на проносящуюся под ним воду. Может, действительно покончить со всем прямо сейчас? Со своей незадавшейся судьбой и жизнью?

И вдруг кто-то похлопал его по плечу. Он аж дернулся, как от удара. Его некому здесь по-приятельски хлопать. У Мирослава не было в этом городе знакомых, если не считать квартирного хозяина. Но уж у того решительно нет никакого повода, а главное, желания совершать по отношению к Мирославу хоть какие приятельские жесты.

Красс специально уехал в провинциальный немецкий город, где днем с огнем не сыщешь ни одного чеха или словака. Не говоря уж о русском или белорусе. Ему стыдно было после всего случившегося смотреть им в глаза. Хоть он, по большому счету, и был ни в чем не виноват.

Мирослав стремительно обернулся на прикосновение чужого. Он испугался. Очень. Первым делом подумал – за ним пришли оттуда. Чтобы мстить. Странно, он навязчиво, как об избавлении, думал о смерти и в то же время боялся, что его могут убить.

Однако перед ним стоял явно не мститель. Мужчина радушно улыбался. Лицо его смутно кого-то напоминало. Они уже встречались когда-то раньше. Мужик был довольно толст. Со смуглой кожей и типично южным носом с горбинкой.

– Миро! – вскричал он. – Не узнаешь?

И когда незнакомец назвал его по имени – по уменьшительному, каким кликали его немногие друзья молодости в университете, – Мирослав узнал неожиданного прохожего. Ну да, это Стефан, они шесть лет вместе протирали штаны в аудиториях, спихивали лабы и практиковались в хирургии. Как он здесь оказался?

– Как ты здесь? – задал вопрос вслух Мирослав.

– Проездом! – махнул рукой Стефан. – Как ты, дружище?! – Он схватил его за плечи и слегка потряс. – До чего я рад тебя видеть! Пошли, выпьем, вспрыснем нашу встречу. Не бойся, я угощаю. Деньги есть.

Мирослав даже не стал делать хорошую мину при плохой игре и говорить, что деньги это ерунда и он сам бы с удовольствием угостил гостя. Желудок, а за ним, казалось, все тело издали радостный вопль. Он разулыбался:

– Ну, пойдем, старина, коли не шутишь, выпьем.

Когда он поедал в близлежащей пивной айсбан, запивая его отличнейшим пивом, все время уговаривал себя: ради бога, не спеши! Ешь прилично, не торопясь. Сохраняй лицо! Но у него не слишком, кажется, получалось.

Однако Стефан даже ухом не повел при виде голодной торопливости Мирослава. Не спеша уничтожал свои сосиски с пивом и рассказывал о себе.

А судьба у него оказалась занимательной – если, конечно, он не врал.

По национальности Стефан был болгарин и, когда закончил институт, вернулся на родину. Работал в плохонькой больничке в Пазарджике, семьдесят километров от Софии. Но вскоре все у него изменилось.

– Мы эмигрировали из Болгарии – если ты не помнишь, мама у меня турчанка. И теперь у меня – оп-ля! – своя клиника в Турции, в самом Стамбуле. Работаю по специальности. Рекламы мы не даем принципиально, но пациентов хватает. Откуда они берутся, спрашиваешь? Да ты сам увидишь. Как – увидишь? А на рабочем месте. Да, ты не ошибся. Я приглашаю тебя к нам на работу. Получать ты будешь ну, скажем… – И собеседник назвал сумму в дойчмарках, от которой у Мирослава захватило дух. Не верилось: неужто бывают такие оклады? Неужто речь идет про него? И эти деньги настигнут его в ближайшие месяцы, да нет, что там месяцы – дни?!

А Стефан все продолжал вещать:

– Наши акционеры дадут тебе подъемные. Ты же должен собраться, погрузить вещи, переехать. Я уполномочен передать средства тебе прямо сейчас. Если мы, конечно, подпишем контракт. О какой сумме идет речь? Ну, скажем, две тысячи дойчмарок наличными – идет?

Мирослав еле сдерживался, чтобы не закричать: да, да, давай, все подпишем, скорее! Но он уже наелся и отяжелел от пива, поэтому сыграть равнодушие ему удалось лучше прежнего:

– Да, наверное, этого хватит. А когда мне надо приступать к работе?

Можно ли было поверить в такое счастье? Он снова будет работать?! И не просто в хирургии, но еще и по своей специализации?!

* * *

Наши дни. Антигуа

В пригостиничном кафе только и говорили о сегодняшнем происшествии. Антигуа – островок небольшой, на события небогат. А тут сразу две драмы: убили миллионершу! Ограбили ее особняк!..

Чарли, знавший здесь всех и вся, охотно делился с желающими подробностями и строил различные предположения. Больше всего на него наседали охочие до чужих страстей американские бабули, но и прочие посетители слушали с интересом. Даже русская красотка, неприступная Татьяна, не сводила с него глаз.

Госпожу Глэдис Хэйл, чуть не с восторгом рассказывал Чарли, нашли сегодня вечером на борту собственной яхты «Сирена». Та стояла на рейде, команду американка отпустила. Ничего удивительного в том, впрочем, не было. Она всегда любила выйти в море, встать на якорь, отправить капитана со товарищи на берег. И проводила время в одиночестве, а иногда – с молодым любовником.

– А вчера любовник был? – выпалила одна из старух, в голосе ее звучало жгучее любопытство.

– Капитан говорит, нет. Глэдис сказала ему, что хочет одна побыть. Он не удивился, привык уже к ее причудам. Она и в башне своей тоже любила сидеть одна-одинешенька.

Чарли пожал плечами:

– Ну и влипла. Яхта не крепость, добраться до нее – плевое дело. От берега она стояла всего в миле, хоть на моторке иди, хоть на веслах. Да и вплавь можно.

– Ты говоришь, Глэдис сегодня вечером нашли, – вмешалась Татьяна. – А убили-то ее когда?

– А хрен его знает, – вздохнул парень. – В полиции темнят, говорят: вскрытия еще не было. Хотя время смерти, я знаю, можно сразу определить. С точностью хотя бы до получаса.

– А как ее убили? – вскинулась та же любопытная старуха.

– Так же, как ее дворецкого, – ножом в грудь. Одним ударом. И еще, – Чарли понизил голос, – в новостях не говорили, но я разведал. На теле есть какие-то дополнительные повреждения.

– Это что значит? – нахмурилась русская красотка.

– В полиции предполагают: некий ритуал с ней провели. Уже мертвой.

– Изнасиловали? – ахнула старуха.

– Нет, что-то другое, – вздохнул Чарли. – Точно не знаю.

– А полиция кого-нибудь подозревает? – поинтересовалась Татьяна.

– Да всех наших, с острова, пока проверяют, – важно ответствовал абориген. – Кто с американкой знаком. Капитана того же, команду. Любовника ее – здесь, на Антигуа, и нашли. Молодой парень, лет двадцать пять ему.

– А ей сколько было? – заинтересовалась русская.

– Ей – сорок восемь, – с уважением откликнулся растаман.

И внимательно взглянул на Татьяну.

Выглядела она – в отличие от прочих взбудораженных посетителей – очень печальной. Будто несчастье с Глэдис лично ее касалось. К тому же – Чарли запомнил – она расспрашивала его про сторожевую башню за несколько часов до того, как объявили об ограблении. Да еще этому странному парню Дэну зачем-то понадобилась. Тот отвалил Чарли аж сто гринов только за то, чтоб он их познакомил. Ну и представил его скульптором, человеком известным. Хотя, наверно, он и правда скульптор – раз девку смог из песка слепить.

Просто голову сломаешь!

* * *

Наши дни. Москва. Валерий Петрович Ходасевич

Гипотеза, что пришла Ходасевичу в голову, была, безусловно, хороша. Необычная, смелая. Но все ж таки ему требовались факты. И чтобы попытаться их раздобыть, Валерий Петрович вышел из дома с раннего утра.

Выдвинулся в сторону самого крупного и закрытого архива страны. Он находился в подвалах «дома два» на Лубянке, а составлялся и полнился начиная с декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года. Все посвященные и допущенные обычно называли архив Хранилищем. У Валерия Петровича, как у полковника-отставника, имелся туда свободный доступ ко многим папкам, однако все-таки не ко всем.