De feminis - Владимир Георгиевич Сорокин

на тебя свалится снежный ком чёртовых проблем), мать улыбалась, пожимая плечами; зато старший брат Грегори, с которым у Тодда были прохладные отношения, горячо его поддержал. Брат, ветеран Вьетнамской войны, антисемит, убеждённый, что еврейские коммунисты давно уже проникли в Белый дом, обладатель внушительного арсенала автоматического оружия и стрельбища, вдруг сам позвонил Тодду из Кэти с поздравлением, повторяя, что жизнь без большой любви – помойка (он сам недавно женился во второй раз), и приглашал братишку в гости: “Выпьем, потолкуем, постреляем”.

Было решено, что Тодд прилетит в Москву через месяц и они с Машей подадут заявление в загс.

Для обоих этот месяц тянулся как год.

Тодд, ведущий семинары по теории перевода в Хантер-колледже на Манхэттене, вспомнив вдруг Машу, замирал на полуслове, теряя мысль, вызывая усмешки студентов. На улице он тоже часто останавливался, цепенел, погружаясь в Машу, бросал ей фразу со своим “you know”, потом со вздохом или смешком брёл дальше. Маша же наоборот – чтобы не думать о Тодде, яростно отдалась учёбе; сидела в библиотеке, читая нужное и ненужное; ходила по музеям; записалась на модную ритмическую гимнастику. Она стала истерически активной, многословной, гиперобщительной, помогала другим, бегала, двигалась, делала разные дела. И только ночью, уставшая, проваливалась в Тодда. Засыпала, извиваясь от желания. Она пробовала мастурбировать, думая о его мраморно-веснушчатом теле, но это не помогло. Вообще не помогло.

И, как назло, Тодд ей не снился.

Месяц прополз каменной черепахой.

Наконец Тодд получил визу, тут же купил билет, позвонил, сообщил:

– Маша, Маша, всё! Сегодня поздно вечером я вылетаю из JFK. У вас уже будет утро! Завтрашнего дня!

– Я жду тебя, жду тебя, жду-у-у-у!

Бросив телефонную трубку, Маша запрыгала на месте, хлопая в ладоши, как девочка. И у неё привычно заныл низ живота.

“Месячные! – Она шлёпнула себя по бёдрам. – Всегда вовремя, мать вашу!!”

– Ну что за… – начала она с недовольным стоном и вдруг вспомнила про коробочку Тодда.

Она распечатала её ещё в день его отлёта. Это была коробка с синей этикеткой, полная американских тампаксов, упакованных в пакетики из тонкой бумаги. Коробка досталась Тодду нелегко. Чудовищный образ самодельной гигиенической прокладки сильно подействовал на него. Он пошёл в “Берёзку”, но тампаксами она не торговала.

“Здесь годами живут и работают американцы. Где их жены берут тампаксы?”

Загадка! Спросить было не у кого – его соседи, насколько он заметил, были французы и шведы. Постучаться к ним в дверь с таким вопросом? Бред…

“Может, в посольстве есть специальный магазин для сотрудников, торгующий такими вещами?” Телефон посольства у него был. Он позвонил. Ему сообщили, что магазинов в посольстве нет. Повесив трубку, Тодд подошёл к окну и недовольно забарабанил в стекло пальцами. Во дворе гуляла женщина в чёрно-белой, нерусской шубе. Вокруг неё с лаем прыгала лохматая собака. Тодд вспомнил пса из Лолиты, лапами радостно берущего аккорды на газоне. Этот пёс брал аккорды на снегу.

– What’re you yappin’ away like that for, y’lil’ fool! Actin’ like I don’t walk you each and every day! – послышалось сквозь приоткрытую форточку.

“Американка!”

Через минуту он стоял перед дамой, излагая ей метафизический вопрос: где в России можно купить тампаксы?

– Нигде! – честно ответила она и рассмеялась.

Она была среднего возраста, полной, русоволосой, с холёной кожей. Тодд пролепетал про свой “глупый звонок в посольство насчёт американского магазина”.

– Вы с ума сошли! Какой магазин?! Посольским совершенно плевать на наши нужды. Мы всё сюда завозим – лекарства, косметику, туалетную бумагу, шампуни, даже продукты. Попкорн для ребёнка жарим с мужем сами на кухне. Но у русских хорошая свинина, имейте в виду, если, конечно, покупать на рынке. А вот их говядину – не советую. Зубы сломаете.

– Знаете, мне нужны только тампаксы, – признался Тодд.

– Тампаксы? Ваша жена не позаботилась?

– Это для моей русской подруги.

– У вас роман с русской? – интригующе улыбнулась дама.

– Да. Роман, – ответил Тодд так, что улыбку сдуло с её холёного лица.

– Могу вам дать одну упаковку, – произнесла она, с интересом разглядывая рыжего гиганта.

– Мэм, вы очень добры, благодарю вас.

– Мы живём в третьем корпусе.

– А я вот в этом.

– Прекрасно! Пойдёмте к нам!

Дебора оказалась милой: дала Тодду упаковку тампаксов и бутылочку кленового сиропа.

И через месяц утром Маша вынула из этой коробки первый в её жизни тампакс, распечатала. Как его вставлять, она прочитала ещё раньше в инструкции на коробке. В ванной комнате подруги Лены она, вымыв руки с мылом, раздвинула половые губы, вставила себе во влагалище широкую часть картонного аппликатора и вдвинула внутрь тампакс узкой частью аппликатора, придерживая зелёную нитку пальцем. Осторожно вынула аппликатор из влагалища.

“Гениально и просто. Как шприцем!”

– Кто же это придумал? – пробормотала она, завернула пустой аппликатор в кусочек туалетной бумаги и убрала в коробку с новыми тампаксами: “ещё пригодится”. Выйдя из ванной, прошлась по однокомнатной квартире Лены (та уже уехала в свой МИСИ). Тампакс внутри почти не чувствовался. Даже совсем не чувствовался.

“Мой любимый позаботился обо мне… – подумала она, глядясь в зеркало платяного шкафа. – Он любит меня. А я – его…”

– Завтра, утром по нашему, он вылетает из Нью-Йорка, – сообщила она зеркалу. – Мой жених! Ты понимаешь, а?! Завтра!

Прижав ладони к зеркалу, она поцеловала себя. И ей сразу захотелось Тодда. Она сжала свои груди, выдохнула со стоном. “Опять будем пачкать простынки. Как же это… сладко!” Прикрыв глаза, она прижалась щекой к зеркальному стеклу.

– Милый Тодд, бери меня… сильно… – прошептала она, запотевая стекло дыханием.

Мысли о нём обездвижили её. Она стояла, сжимая себя за груди и прижавшись к зеркалу.

Но надо было ехать в уник. И сдавать чёррррртовы зачеты. Важные. Проклятые.

Оделась, взяла сумку и поехала.

Бесконечный день пробарахтался в зачётной жиже. Она сдала два, а последний, по марксистско-ленинской философии, самый противный, не сдала, записалась на пересдачу. В перерывах между двумя зачётами пообедала в университетской столовой. После третьего, неудачного, усталая, недовольная, поехала домой, к родителям. Тащиться к Ленке в Строгино не было сил. Уже стемнело, начинался час пик. В троллейбусе у неё закружилась голова и стало тошнить. Протиснувшись сквозь плохо пахнущую толпу, сошла возле универмага “Москва”. Её вырвало на снег едой из столовой.

“Ведь зарекалась там есть…” – с раздражением подумала она, села на холодную лавочку, зачерпнула снега и стала жевать его. Подошёл следующий троллейбус. Он тоже был набит людьми.

“Не поеду…” – решила Маша и побрела домой пешком по улице Губкина, потом по Вавилова.

Дом был уже недалеко, но каждый шаг давался с трудом: голова по-прежнему кружилась, и мутило, мутило, мутило… Еле дойдя до станции метро, присела на каменный парапет отдышаться. Снова зачерпнула снега и пососала его, приложила к вискам.

“Вот угораздило… в этой столовке готовят чёрт знает как… зареклась ведь… и снова пошла, как