De feminis - Владимир Георгиевич Сорокин

А меня туда пустят? – Она оглядывала ковёр. – “Ну где же они… чёрт…” – Пустат, пустат, you know! Обязателно! Иначе им будет очен плёхо!

Он произносил своё частое “you know” как “и-now”. “«И сейчас», – переводила мысленно Маша. – Все американцы живут «здесь и сейчас», а мы все в мечтах живём…”

Иностранный интерьер и ночь с американцем подействовали на неё. В голову полезли новые мысли. “Как бы и в Штатах побывала…”

Но трусики пропали. Она ходила по спальне, приседая, заглядывая под кровать. Тодд сбегал в гостиную за очками, вернулся – белый голый гигант в очках, мощно присел, треснув коленом, и тут же:

– Вот, Машенка!

Подцепив с пола трусики огромным пальцем, он протянул их ей.

– Ой! – воскликнула она, взяла. – Что значит вовремя очки надеть!

Они рассмеялись.

Из трусиков выпала самодельная прокладка со следами крови. Тодд тут же поймал её.

– И это ещё… – Маша смутилась, схватила, глянула на их ложе первой ночи и заметила там красные пятна на простыне.

– Ну вот… – Она пожала плечом. – А думала, что всё закончилось… дурёха…

– Это… нормално! – Тодд опустился перед ней на колени и обнял. – Маша, ты… ты просто, you know… не-ве-роятная!

– Насвинячила твоему другу…

– Ты очен… очен не-ве-роятная!

Он сильно прижал её, целуя в грудь, ключицы, шею. Потом поднял вверх и встал с колен. Маша повисла под потолком, рядом с иностранной люстрой, с трусиками в левой руке и с прокладкой в правой. “Так высоко меня ещё никто не поднимал…” Тодд смотрел на неё снизу. У него было какое-то новое лицо. Она вдруг увидела другого человека. Другой Тодд. И ей захотелось с ним в постель.

“Ехать надо…” – вспомнила она с досадой и шлёпнула трусиками по люстре.

Тодд опустил её на ковер. Она натянула трусики, зажала прокладку в руке:

– Милый, где здесь помойное ведро?

– Что? – не понял он.

– Мне надо выбросить.

– Я выброшу. – Он потянул ладонь.

Она помедлила секунду, потом положила прокладку на эту ладонь, как на тарелку:

– Вот.

Смятая, с запёкшейся кровью прокладка выглядела убого. Кусок ваты торчал из сложенного вчетверо бинта.

– Это у вас… так?

– Это у нас так! – Маша стала одеваться.

Тодд поднёс ладонь к лицу и взглянул на прокладку, как учёный на диковинное насекомое.

– Интересно? – Маша натянула свитер, вытряхнула из ворота свои каштановые волосы.

Она вообще не была стеснительной.

– You know, необично. Очен.

– А у нас обычно.

– Странная конструкция. Очен.

– Самодельная.

– Как?

– Ну, я сама это сделала. И делаю каждый месяц.

– Почему? А… аптека? Купить?

– Там есть только вата и бинт.

– А тампакс?

– Что?

– У вас можьно купить в аптеке тампакс?

– Там…пакс? Впервые слышу. Это что… для менструации?

– Да. У нас все женщины покупают тампакс. Очен удобно.

Натянув колготки и джинсы, она подошла к нему. Бросив прокладку на пол, он обнял её:

– Маша, мы сегодня вечером…

– Обязательно.

Она смотрела в его лицо: мутные глаза за толстыми линзами очков, полуоткрытые влажные губы, мраморная кожа с россыпью веснушек, тяжёлый подбородок с тремя прыщами, увесистые мочки ушей. Всё было замечательным. Даже очень замечательным.

Огромный, рыжий, странный. Иностранный.

“Хочу!”

Забежав домой позавтракать и взять портфель, Маша поехала на вторую пару, всё-таки опоздав на первую. За завтраком рассказала родителям и живущему с ними дедушке, что заночевала у подруги. А с Тоддом просто покаталась на коньках. И сообщила, что решила пригласить его в гости. Родители, с которыми у неё были хорошие отношения, переглянулись, но ничего не сказали.

– Американца? В гости? – закричал глуховатый дедушка и рассмеялся, обнажая прокуренные редкие зубы. – В наши времена, Машутка, за такое полагалось – во!

Он скрестил по паре узловатых пальцев в решётку.

– Пап, слава богу, сейчас не Сталин, а Леонид Ильич, – серьёзно ответила деду мама. – Приглашай, Маш, конечно. Я пирог с рыбкой испеку. – А он немецкий знает? – спросил папа-металловед, гася окурок. – По-английски я ни бум-бум.

– Зато я – бум-бум… – Маша жевала блинчик с творогом, запивая кофе. – Пап, он прекрасно по-русски шпарит. Лучше, чем ты по-немецки. Тодд… ммм… отличный парень. Умный, образованный. Вам понравится. Всё! Я понеслась!

Она вскочила, дожёвывая.

– А кроме виски твой Тодд что-то употребляет? – спросил папа.

– Папочка, избавляйся от стереотипов, – произнесла Маша модное слово и побежала к вешалке.

– Водку будем пить, – серьёзно сообщил отец матери.

Проводив Машу, голый Тодд снял с кровати окровавленную простынь, отнёс в ванную комнату, засунул в стиральную машину. Вернулся в спальню, поднял прокладку, побрёл на кухню, разглядывая. На кухне сел на стул и склонился над прокладкой. Развернув заскорузлую от крови марлю, он обнаружил внутри кусок ваты.

“И это делает каждая женщина? Ежемесячно? Каменный век… – подумал он. – И какого чёрта у них этого нет в продаже?! Вот почему, а?! Ведь запускают космические корабли! Загадочная страна…”

С Машей они встречались ежедневно, ночи проводили у него. И с каждой ночью им становилось всё лучше вместе. И совсем не хотелось расставаться. Только один раз, когда Тодд пришёл на ужин к Машиным “предкам”, они решили не ночевать у Тодда – назавтра он утром улетал в Нью-Йорк. Но этого им не хотелось. Просто очень не хотелось.

Тодд подарил Маше прелестный тонкий свитер, купленный в валютном магазине “Берёзка”, духи “Poison” и одну коробочку, которую попросил распечатать после его отъезда. Маша подарила ему пластинку “По волне моей памяти”, палехскую матрёшку и “Мастера и Маргариту” Булгакова.

После шумного ужина у родителей с водкой, электросамоваром, пирогами и пением под гитару русских и американских песен (играл Машин папа, Тодд оказался катастрофически немузыкален), Маша пошла провожать Тодда к станции метро. Шёл снег. Горели окна в кирпичных и панельных домах. Они шли, молча взявшись за руки. Ни ей, ни ему ничего не хотелось говорить. Каждый шаг давался с трудом, движение их к метро замедлялось. И когда сквозь снежную пелену закраснела буква “М”, Маша остановилась, прижалась к Тодду.

– Нет, нет… нет… – забормотала она в его американскую куртку.

Тодд присел на корточки, обнял Машу, притянул к себе.

– Нет, нет, нет, – повторяла она.

– Машенка… – промычал он.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

– И я не хочу.

– Не уезжай, прошу тебя!

– Машенка, мне надо. Работа. Я приеду скоро. Визу дадут. Обязатэлно. Обязатэлно!

Он встряхнул её.

– Не уезжай, не уезжай… – бормотала она, мотая головой.

– Машенка.

– Ну не уезжай…

Они замерли, обнявшись. Потом вдруг Маша резко высвободилась из рук Тодда и побежала к метро. Не поняв, раскрыв рот, он приподнялся с корточек. В очках у него отразилась красная “М”. Он бросился за Машей огромными прыжками и легко настиг. Но она, отмахнувшись на бегу, сбежала вниз по запорошенным гранитным ступеням входа метро “Академическая”, бросилась к телефону-автомату, срывая перчатки, сунула две копейки в холодную металлическую щель, набрала свой номер. Подошёл отец.

– Пап, маму позови, – пробормотала Маша.

– Чего стряслось? Ты где?

– Ничего. Маму позови, bitte!

Подошла мать.

– Мам, знаешь, я сегодня решила опять навестить… – решительно заговорила Маша, не глядя на возникшее рядом лицо Тодда.

– Ленку-пенку? – рассмеялась мать. – Теперь это так называется?

– Да, так. В общем.