De feminis - Владимир Георгиевич Сорокин

дура… там какой-то прогорклый соус был у тефтелей…”

Обедать в перерывах между занятиями Маша обычно ходила в кафе при Консерватории, а иногда они с подружками ездили на обед в ГЗ – главное здание Московского университета на Ленинских горах. Там была шикарная студенческая столовая. И очень дешёвая. А вот в здании журфака она была ужасной.

Она встала с парапета и побрела по знакомому пути. Здесь они шли с Тоддом, здесь она побежала к метро звонить, а он догнал её, как Тарзан…

Сумка с конспектами и учебниками тянула плечо, мысли путались, в глазах стало темнеть.

“Что ж я такое сожрала?”

Она зачерпнула снега с капота машины, слепила из него снежок, приложила ко лбу. Снег приятно холодил. Через сквер подошла к дому. Все три окна их квартиры горели.

Вошла в тёмный, пахнущий кошачьей мочой подъезд. Лифта не было. Из последних сил поднялась на третий этаж, открыла дверь своим ключом, ввалилась внутрь родного тепла, сбросила чугунную сумку с плеча на пол. Пьющий на кухне чай отец глянул на неё и отвернулся. Он продолжал дуться на дочь.

– Кто пришёл, что принёс? – раздалось знакомое мамино из спальни.

У Маши не было сил ей ответить. Её вырвало.

– Что, что такое? – Мать подбежала к ней.

– Мам, я отравилась в столовке, – выдохнула Маша и упала в обморок.

Врач скорой помощи задал Маше, лежащей на кровати, вопрос:

– Вы беременны?

– Нет, – ответила Маша слабым голосом.

– Точно? – наморщил он лоб.

– Дочка, ты скажи, если что, не скрывай, – посоветовала сидящая рядом мать.

– Мам, у меня сегодня месячные начались.

И снова её стало рвать в стоящий рядом с кроватью таз, рвать желчью.

– Пищевое отравление, – констатировал врач. – Сильное. Практически нитевидный пульс. Низкое давление. Госпитализировать надо вашу дочь.

– А может, обойдётся, доктор? – Мать сделала умоляющее лицо.

– Не обойдётся.

– Да полежит, пройдёт, – предположил хмуро стоящий рядом отец.

– Само не пройдёт. Она сознание теряет. С инфекцией не шутят. Осложнения могут быть, потом жалеть будет.

Машу повезли в Боткинскую больницу. В машине скорой помощи она дважды теряла сознание. В приёмном отделении её переложили на каталку и отвезли не в инфекционное, а сразу в реанимационное отделение, в зал, где лежало четверо тяжелобольных.

Хотя Машу уже больше не рвало, ей сделали промывание желудка, поставили капельницу. Вставляя ей мочевой катетер, медсестра заметила ниже зелёную нитку. Ей показалось, что та привязана к волосикам.

“Молодежь хиппует! – усмехнулась она. – Скоро бусы на письки начнут вешать…”

Отцу, приехавшему вместе с Машей, реаниматолог посоветовал ехать домой, а утром позвонить.

– Прокапаем, проколем, к утру станет лучше, не волнуйтесь. У вашей дочки здоровый организм.

Отец уехал.

Покатилась угрюмая, сосредоточенно-суетливая ночь реанимационного зала. Больных ввозили, увозили. Умер старик-сердечник. Потом ещё один больной с разрушенной алкоголем печенью. Маша лежала в забытьи под капельницей. Приходя в себя, вспоминала всё. Обрывочные мысли роились в сознании:

“…угораздило… вот угораздило… Тодд будет смеяться… так ты меня решила встретить, милая невеста тили-тили-тесто… you know… он летит уже… нет ещё… который час-то… почему такая слабость, господи… какие же сильные микробы… живут ведь себе в тефтелях с рисом… или в салате… в интернате… Ленка выросла в интернате… на биокарбонате… на Арбате… на шпагате… Маринка легко садится на шпагат… я так не могу… надо, Маша… заняться собой… танцы быстрые – это хорошо… крепкое тело… Тодду понравится… поправлюсь и станцую ему рок-н-ролл… милый Тоддик, прости дуру, прости… мы с тобой в загсе станцуем вместе… всем назло… как если повезло… и увезло… какого хера они меня сюда привезли… я бы дома отлежалась…”

Она теряла и теряла сознание. Кожа её посерела, лицо осунулось, нос заострился. Под утро подскочила температура до сорока и началась лихорадка. Реаниматологи обступили Машу. Старший врач щёлкнул пальцем пустой мочеприёмник:

– Анурия. Мочи нет совсем.

– Смотри, пятна на руках пошли.

– Петехия. Для пищевого всё это… как-то слишком круто.

Второй врач глянул в анкету Маши:

– Хроники нет, сердце, почки в норме.

– Здоровая девка. А? В чём дело? А?

– Миш, мы вкололи ей всё, что могли.

– Пульс еле прощупывается.

– Давление 70 на 40.

Запищал индикатор монитора ЭКГ.

– Она уходит, Миша! Сердце останавливается.

– Дефибриллятор, живо! Массаж!

Маше стали делать массаж, давя на грудину. Санитар подвёз столик с дефибриллятором. К посеревшей, покрывшейся синеватыми пятнами грудине приставили круглые электроды, дали разряд. Тело её дёрнулось. Сердце затрепетало, но снова стало угасать. Дали ещё разряд, ещё и ещё. И ещё. И ещё. И ещё.

Машино сердце останавливалось.

– Она уходит. Наташа, адреналин в сердце!

Сестра насадила на шприц страшной длины иглу.

– Полкуба на физрастворе.

– Да знаем… – пропела медсестра.

– Русалка ты наша! – Старший врач шлёпнул её по заду.

Сестра передала ему наполненный шприц. Прощупав рёбра Маши, он нашёл место, умело ввёл всю иглу, сделал укол. По Машиному тело пошли судороги. Врач вытянул иглу. Делали и делали массаж, меняясь. Маша дёргалась. Дрожь стала мелкой, словно на Машу полился невидимый сильный дождь. Пальцы ног её, у которых, как она давным-давно заметила, была “очень ехидная улыбочка”, задрожали мелкой дрожью. И перестали.

Машино сердце остановилось.

В это мгновенье в зоне регистрации пассажиров нью-йоркского аэропорта JFK широко шагающий, везущий за собой два чемодана подарков Тодд остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Эта стена сбила его. И он, как большое дерево, со всего своего роста обрушился на светлый гладкий пол. Очки слетели, далеко поехали по полу. Тодда обступили. Он был одет в длинную дублёнку с красным кашемировым шарфом; русская шапка-ушанка скатилась с его рыжей головы. Тело Тодда стало дёргаться. Решив, что это приступ эпилепсии, ему стали помогать, подложили шапку под голову, стали разжимать зубы. Но они и не сжимались, рот его, как и всегда, был полуоткрыт. По телу прошли судороги, и оно стало скручиваться вокруг своей оси, словно кто-то невидимый огромными руками взял Тодда за голову и ноги и стал выжимать, как мокрое бельё.

Дублёнка, шарф, плотные шерстяные брюки – всё стало скручиваться вместе с телом, пошло складками. Это было так необычно, что помогающие ему люди отпрянули. Тодда крутило вокруг оси. Руки его заплелись вокруг тела, ноги скручивались, из-под брюк показались полосатые носки. Тодд не издавал никаких звуков, глаза его были открыты. Подоспевшая бригада скорой помощи засуетилась вокруг него, но потом с ужасом отпрянула: Тодда скручивало, скручивало. Дубленка заскрипела и стала лопаться. Его подняли, положили на каталку и повезли. Его продолжало скручивать по дороге к машине скорой помощи. Продолжало скручивать и в самой машине. Сидевшие рядом врач и санитар с ужасом смотрели на это невероятное явление.

После остановки Машиного сердца старший врач реанимационной бригады раздражённо сплюнул воздухом, отошёл в сторону, достал из кармана пачку сигарет:

– Третий труп за смену. Классно работаем, чуваки!

Они стали решать, кому звонить родственникам и сообщить о смерти. Скоро наступала пересменка. Должна была прийти другая бригада, а с