Журнал «Вокруг Света» №09 за 1972 год - Вокруг Света

...Все изображения Альтамиры находятся в кромешной тьме, их не достигает дневной свет. Для создания же фресок требовалось долгое искусственное освещение, чего не мог обеспечить человек ледниковой эпохи. В пещере нет следов применения осветительных средств, например, копоти от факелов. В то же время фрески на плафоне Альтамиры написаны с величайшим артистизмом. Автор их играл цветовыми и световыми гаммами, явно старался передать эффекты освещения форм.

...Поверхности пещеры покрыты древними сталактитовыми натеками, росписи нанесены да эти натеки; лишь в нескольких местах (это и было основанием считать их древними) обратная картина: сталактиты покрывают часть фигур — лошади и других животных. Краска росписей влажная, свежая, ее легко снять пальцем. Нельзя представить себе сохранение таких красочных изображений в течение многих веков.

...Охра, которой были нарисованы фрески, встречается не только в палеолитическом слое, но повсюду в этой местности, ею даже обмазывают дома местные жители.

Этим визитом и закончилось изучение феноменов Альтамиры на месте. Последующие оценки складывались в сфере устных споров, которые начались еще до визита Харле, на Всемирном конгрессе антропологов в Лиссабоне в 1880 году. В предпоследний день работы конгресса одна из провинциальных газет северной Испании объявила, что «в этот час» Виланова докладывает в Лиссабоне об Альтамире. В расписании работы конгресса на 27 сентября действительно значилось посещение пещеры у Сантандера по приглашению профессора Вилановы.

Виланова прибыл на конгресс с пачкой экземпляров своей статьи об Альтамире в мадридском журнале «Иллюстрация». Он все еще надеялся организовать перед закрытием конгресса экскурсию в Альтамиру, которая находилась сравнительно недалеко от Лиссабона, и сразу сник, увидев в кулуарах реакцию — в лучшем случае скептические улыбки — на его первые слова об открытии. Все последующее время работы конгресса Виланова молчал о проекте экскурсии. Участники конгресса недвусмысленно дали понять о своем отношении к «изобретателю Альтамиры». Картальяк демонстративно покинул заседание. Экскурсия не состоялась.

Саутуола и Виланова посылают книгу и доклад в Берлинское антропологическое общество, их зачитывают 11 марта 1882 года, но они не вызывают никакой дискуссии. 28 августа 1882 года на конгрессе Французской ассоциации поощрения наук в Ла-Рошели Ви-ланова выступил с энергичным протестом против заключения Харле и его поддержки Карталья-ком. Виланова заявил, что рисунки в отчете Харле не соответствуют действительности. Затем привел аргументы, опровергающие выводы Харле. Испанский геолог подчеркнул, что все изображения, выполненные резьбой и красками, одинаково нанесены на поверхности тех же древних пород, кусками которых в результате обвала был закупорен вход в пещеру до момента ее открытия. Резные линии этих изображений сделаны грубыми кремневыми инструментами, которыми не смог бы работать современный художник, но которые находятся в слое с ископаемой фауной. Более того, в этом же слое на костях четвертичных животных такими же кремневыми инструментами нарезаны ряды линий и даже фигурки зверей. Сделать их могли только древние обитатели пещеры. Для росписей использован простейший красочный материал — размолотые натуральные охры разных тонов без последующей обработки, которой подвергаются краски современных рецептов. Техника исполнения всех наскальных изображений Альтамиры одинакова, поэтому, признавая древними несколько из них, Харле должен перенести это заключение на весь комплекс. О большой его древности говорят несколько случаев перекрывания части изображений прозрачными пластинами сталактитовых натеков, а такие натеки есть в Альтамире лишь на бесспорно палеолитическом слое, и т. д. Вполне обоснован поэтому был призыв Вилановы разобраться в тех сведениях об обнаруженном феномене, которые Харле не мог донести до своих коллег.

Этот призыв был отвергнут. Почему? Ведь с точки зрения научной аргументации в пользу палеолитического возраста росписей Альтамиры выступление Вилановы , было исчерпывающим. Оставался один вопрос — об искусственном освещении Альтамиры. Но ведь вопрос об освещении не очень-то и волновал слушателей. Так почему же были отвергнуты аргументы Вилановы? На этот вопрос можно ответить лишь по косвенным данным — Виланова и его выступление не воспринимались всерьез. Над горячностью геолога просто смеялись: судя по воспоминаниям участников конгресса, «Виланова говорил агрессивно и даже яростно, на плохом французском языке, который смешил всех, так же как ворох сомнительных аргументов, перемешанных с несколькими здравыми мыслями, и как обвинения в намеренных ошибках Харле, которыми повергал в еще более громкий смех».

Курьер «Вокруг света». Отступление третье

...Открытое отрицание можно преодолеть в открытом споре. Замалчивание, игнорирование — страшнее, но и в этом случае можно продолжать бой за свою идею, опираясь на ее сторонников. Но как бороться со смехом, который не признает никаких аргументов? С этим самым смехом, который рожден самоуверенностью, ощущением «мундирного», априорного превосходства профессионализма над дилетантизмом? И как часто в истории науки можно видеть примеры этого убийственного смеха, убийственного в прямом смысле этого слова...

В начале прошлого века в родильных домах Европы свирепствовала так называемая «родильная горячка». Число смертных случаев при родах иногда доходило до 30 процентов. Лучшие умы медицинской науки того времени пытались объяснить причины болезни, выдвигались во множестве теоретические построения, объяснявшие этот «бич женщин» то явлениями атмосферными, то космическими, то зависимостью от расположения линий солнечного спектра.

Этой проблемой решил заняться никому не известный молодой венгерский врач Игнац Земмельвейс.

Найти решение ему помог трагический случай. Друг Земмельвейса профессор Колечко порезал во время вскрытия трупа палец и умер. Симптомы, которые наблюдал Земмельвейс у своего погибающего друга, были абсолютно такие же, как и при «родильной горячке». И Земмельвейс понял, что смерть таилась на руках самих медиков, что сами акушеры переносили некие «трупные частицы» от одной женщины к другой. И Земмельвейс предложил революционное решение (сейчас трудно поверить, что это было именно революционное предложение): надо мыть руки перед операцией, а не после, как это делалось тогда! После ряда эмпирических опытов Земмельвейс предложил в качестве антисептической жидкости раствор хлорной извести. Результаты в клинике, где работал Земмельвейс, сказались сразу же. В апреле 1847 года смертность от «родильной горячки» в этой клинике составляла 18,3 процента. В мае Земмельвейс вводит свой метод антисептики. В июне смертность упала до 2,4 процента, в конце года составляла лишь 0,19.

Ситуация была, казалось бы, в десятки раз проще той, в которой оказался Саутуола, — там надо было хотя бы потрудиться приехать и осмотреть пещеру на месте. Здесь же — лишь попробовать мыть руки перед операцией. И все же...

«Земмельвейса сейчас называют «спасителем матерей». Но в то время, — пишет Л. Салямон, — его метод не перенимался, а отчаянные попытки Земмельвейса убедить своих коллег в том, что простой метод позволяет спасти человеческую жизнь, были встречены резкой критикой. Назвать это проявлением ужасающей косности — значило бы отделаться словесными отговорками. Нельзя же считать всех критиков Земмельвейса тупыми ретроградами. Среди них были Рудольф Вирхов, члены Медицинской академии Парижа, крупнейшие акушеры».

...Все началось со смеха. Дело в том, что Земмельвейс попытался создать теорию на основе своих опытов. Его рассуждения, облеченные в форму новой теории о природе «родильной горячки», вступили в противоречие с общепризнанными в то время положениями о том, что эта болезнь связана с какими-то естественными процессами, возникающими в организме будущей матери.

В принципе Земмельвейс был прав. Но только в принципе. Сама гипотеза молодого врача о неких таинственных «трупных частицах» была неправильна и слишком уязвима теоретически. Над научной несостоятельностью теории Земмельвейса светила науки просто потешались.

И если бы Земмельвейс успокоился, неприятие этого открытия ограничилось бы академическими насмешками, «генералов науки» над молодым ее новобранцем.

Но Земмельвейс не успокоился. Осознав, что его метод, простейший, практически очевидный, несет избавление от одной из «болезней века», он писал: «Совесть говорила мне, что я должен винить себя в гибели тех — только бог знает их число, — кто умер в результате моей неактивности... Нет, теперь есть только одно средство: сказать правду всем, кого она касается... Стоны умирающих громче ударов моего сердца». Приводя эти слова Земмельвейса, Л. Салямон комментирует их: «Мы слышим здесь голос совести молодого врача, но его коллеги слышали слова страшного обвинения».