Популярная музыка из Виттулы - Микаель Ниеми

Ниила втащил новую баклагу. Ряба и каунисваарец зыркнули друг на дружку словно два измочаленных боксера и выпили единым духом. Оставался еще участник из Лайнио да Эркки, который не тяготился соперничеством и, по-прежнему, пил больше из удовольствия. Ряба наполовину утратил способность говорить — из его уст теперь доносились только гласные. У каунисваарца в свою очередь возникли проблемы со зрением — пришлось ему прикрывать один глаз, а то он все не мог нащупать кружку. При этом он не преминул воспользоваться своим словесным превосходством и, издевательски, почти без запинки затянул песню паяльских забастовщиков. Тогда лестадианец из Лайнио посоветовал всем коммунистам катиться колбаской в их любимые сибирские снега и стал утверждать, что Ленин состоял в интимной близости со Сталиным и что Маркс наверняка бы присоединился к дружкам, не околей он к тому времени. И снова изумился, как клево, оказывается, грешить — давно бы уж начал, кабы знать заранее. После этого, на радостях, покойно прильнул затылком к стене и уснул, не помолясь на сон грядущий.

Болельщики, чуя скорую развязку, стали орать речевки. Трое каунисваарцев вышли из семей дорожных забастовщиков и сталинистов. Они помалкивали, пока были трезвые, а когда набрались, закричали, что коммунистическое пьянство закаляет мятежный дух и укрепляет аргументы и что такие веселые гулянки, какие бывают на сходках Красной молодежи, еще пойти поискать. За паяльских болели двое, один из Наурисахо, другой из Паскаянкки; оба объявили себя социал-демократами, после чего обстановка заметно накалилась. Пока Ряба с каунисваарцем уговаривали очередную кружку, каунисваарские болельщики стали грозить социал-демократам расправой: как заведено, сначала в ход пошли сочные турнедальские сравнения, потом прямой текст, потом угрожающие жесты и вызывающие взгляды. Пара ударов революционным молотом по башке, и социал-фашисты будут писать кровушкой. Паяльцы в свою очередь едко поинтересовались, каких таких подвигов для местной истории насовершали коммунисты окромя того, что разгрохали автобус в Кенгисе да научились размахивать револьверами по лесным избушкам. Каунисваарцы заорали, что язык, прилипший к жопе начальства, и не такое может смолоть, а в рабочих та же сила, что и прежде. В последний момент между противниками вырос Эркки — заплетающимся языком, но не без ехидства он заявил, что давно сочувствует коммунистам, но и сходки Орлят ему по душе, особенно, когда там угощают соком и пирожными — вот, мол, и не может никак определиться в политике. Обе дружины тут же принялись обрабатывать его, а я тем временем снова наполнил кружки.

Ряба сидел, прислонившись к стене, чтоб не упасть. У каунисваарца мало того, что уже и в одном глазу двоилось, так еще и веко перестало слушаться — пришлось его придерживать пальцем. Оба претендента притихли. Уже прошла всякая боль — ядовитая жидкость ныне сеяла лишь смерть и разрушение. Рука каунисваарца тяжко рухнула, веко снова упало. Все резко смолкли. Ну уж теперь-то, подумали мы, кончено, но лыжник вдруг громко сказал, что у него отнялась рука, и ему должен кто-нибудь помочь. Тогда кто-то из болельщиков поднес кружку к его губам и опрокинул ее во тьму. Ряба же к тому времени оглох окончательно и не отзывался, однако язык жестов воспринимал. Он без посторонней помощи поднял кружку, но глотать уже не мог — пришлось ему лить потихоньку, и брага, булькая, сама потекла в глотку. Я предложил согласиться на ничью, но каунисваарцы только руками замахали, крича, что никогда не пойдут на такую подлость, что никаким паяльским прихлебателям не украсть у них заслуженные чемпионские лавры.

И я вновь наполнил кружки. И снова их оприходовали той же манерой. Не на шутку встревоженный, я сказал, что оба претендента в отключке и что надо разделить победу. Тогда болельщики из Каунисваары подняли веки своему кумиру и показали, что глаза у него не только что не закатились, но горят неугасимой жаждой победы. Потом закричали Рябе в ухо — будешь продолжать? Если будешь, открой рот. Ряба разинул пасть, и участники выпили по новой.

Когда осушили и эту кружку, участники уж не подавали признаков жизни. Обе стороны отчаянно пытались воскресить своих претендентов. Ряба свалился и застыл в неестественной позе; лыжник вывалил язык, по языку бежала слюна. По моему совету мы положили их боком, обнаружив при этом, что оба героя успели обдристаться.

Тем временем Эркки, едва ворочая языком, потребовал добавки. Подобно брату, он почти утратил способность говорить, и все же я понял, чего он хочет, и налил ему. Эркки выпил, после чего объявил на финском (к которому, правда, примешивалась куча чужеродных звуков), что чемпионами городского первенства на литроболу стали лесные саамы из Саттаярви.

И Каунисваара, и Паяла — все как один уставились на меня. Я — на Ниилу. Тот кивнул утвердительно — мол, правда. Эркки выпил на одну кружку больше остальных. Эркки пьяно ухмыльнулся и засюсюкал, что в такой хлам он еще не упивался. Социалист он или коммунист — это он потом решит, а сейчас самое время отлить.

Мы с Ниилой помогли Эркки выбраться на крышу. Каунисваарцы же с горя стали пить и бакланить насчет последних самоубийств, что случились этой осенью. Тут Рябу стошнило, и паяльцы, заметив это, прополоскали ему рот, чтоб Ряба, чего доброго, не задохнулся. Кислый бражный душок возвестил о том, что кое-кого прохватил понос. Поверженный лыжник был подозрительно бледен, но все верили в выносливость его крепкого спортивного сердца. Остальные участники валялись кто с закрытыми, кто с открытыми глазами, и, по-поросячьи хрюкая во сне, пребывали в счастливом неведении относительно завтрашнего дня.

Пристроившись у стены коллектора, Эркки живописал холодную осеннюю ночь мазками дымящихся струй. Я от души поздравил его с облегчением, и тут меня осенило. Напустив торжественный вид, я объявил, что как победителю юношеского чемпионата Эркки присуждается дополнительный приз, а именно — место барабанщика в самой перспективной молодежной рок-группе города.

Ниила собрался что-то сказать, но я вовремя пихнул его, и он промолчал. Эркки заявил, что барабанов не видал даже на картинке. Я успокоил его, сказав, что управляться барабанной палочкой не сложнее, чем писюном. Эркки затрясся от смеха так, что моча полетела в разные стороны, и согласился.

В следующий понедельник на большой перемене состоялось рождение нашей рок-группы. Впрочем, эта дата врезалась в мою память и по ряду других причин. Чемпионат уж два дня как закончен, а Эркки все еще ходил с бодуна. Но это еще что по сравнению с его братцем Рябой, который между приступами рвоты раз за разом клялся, что завяжет, и завязал между прочим… на пару недель. Лыжник из Каунисваары, спасаясь от похмелья, ударился в изнурительные тренировки: бегал по гигантским болотам в отцовых охотничьих сапогах, набив в голенища камней для тяжести, колол дрова попеременно правой и левой рукой, скрутил с велосипеда сидуху (чтоб не отдыхать лишний раз) и ездил на нем в паяльскую школу, дыша через раз для укрепления легких.

Эркки, когда узнал, что дело ему придется иметь аж с двумя палочками, решил пойти на попятную. Он-то думал, что их будет как минимум вдвое меньше. Но, поддавшись на уговоры, нехотя плюхнулся за школьную установку, ухватился за палочки, точно это были два топора, и со всей дури принялся околачивать литавры. По залу пронесся торнадо, с грохотом полетели штативы, цимбалы и остальная дребедень. Эркки замер. Тупо уставился в никуда. Потом вдруг уверенно заявил, что голова у него немного прошла. Любопытства ради он расставил поваленные инструменты по местам и повторил попытку, которая, впрочем, закончилась с тем же плачевным результатом. Другое дело, голова — она уже почти не болела. Ну, ты подумай! Так, если подубасить еще капелюху, глядишь, и трясти перестанет, и пот пройдет.

Я взял бас-гитару и попытался внести хоть какую-то стройность в его кавардак, а Ниила и Хольгери — заполнить паузы гитарными вставками. О том, чтобы взять тональность, вообще не было речи — не тот уровень. Эркки, казалось, совсем забыл о нашем существовании: глаза сбились в кучу, язык набекрень, щеки надуты. Уже тогда его лицо имело выражение, типичное для большинства барабанщиков — во время игры они смахивают на дебилов, хотя в остальное время выглядят нормальными людьми.

Гитарное соло Хольгери было в самом разгаре, когда Эркки неожиданно бросил играть и стал расстегивать ремень. Мы сбились и смолкли. Эркки сказал, что рок-музыка — самая клевая штука из тех, что он пробовал, включая бражничество и самобичевание. Правда, он наслышан о радостях секса, но сравнить не может, поскольку не пробовал, но есть у него сильное подозрение, что блядки — тоже туфта: больно уж их рекламируют.

Я попросил его сыграть еще раз, только теперь — с заданной частотой. Эркки подумал-подумал, но потом все-таки сел. Вышло еще хуже, будто черти в аду плясали. От барабанов градом летели щепки, кожа покрылась вмятинами, винты на штативах отошли, и те развалились на части. Я переглянулся с Ниилой. Тот покачал головой. Такого бардака и какофонии даже мы не смогли бы устроить. Хольгери, тот и подавно отключил гитару и складывал ее в футляр. Ниила последовал за ним. Я же гадал, как бы так повежливей отказать Эркки, чтоб не обиделся. Сказать, что дополнительный приз дается только на один день? Да, пожалуй. А то не поймет.