Не девушка, а крем-брюле - Татьяна Булатова

– Если не похудею, не замучаюсь, – улыбнулась Василиса.

– Похудеешь еще, – пообещала Галина Семеновна и чуть было не выпалила: «Я вот с твоим отцом жить начала и похудела». – Вот увидишь, все у тебя впереди.

Василиса закрыла глаза, представила тенистую аллею, солнечный просвет в конце и идущего ей на встречу… почему-то хазовского отца. От неожиданности она резко села в кровати и, заикаясь от испуга, спросила:

– Тогда скажи мне, если я такая толстая, некрасивая, неинтересная, то почему они меня выбрали?

– Просто ты очень добрая, – всхлипнув, сказала Галина Семеновна и обняла дочь, попутно отметив про себя, что неплохо бы сбалансировать питание, исключить мучное, соленое, жареное: «И мне, и Юре точно не повредит».

– Просто ты меня любишь, – благодарно прошептала Василиса и тут же добавила: – А про доброту ты права. Смотри, – она взялась обеими руками за жирную складку, свисавшую поверх спортивных штанов: – Во сколько добра!

– Это поправимо! – заверила ее старшая Ладова, автоматически втянув в себя живот.

– Поправимо! – согласилась с ней Василиса и решила, что курить начнет прям завтра: «Чем черт не шутит!»

Остаток вечера младшая Ладова провела возле телефона за переговорами с подругами: звонила то Хазова, то Низамова. Три раза переносили время, три раза выясняли, кто в чем пойдет, три раза ругались из-за музыки, потому что Вихарев хотел рок, Наумова «Комбинацию», а Гульке нравилась Алла Пугачева. «Да слушайте вы, что хотите! – вспылила Василиса. – У меня все равно не на чем!»

– Ка-а-ак?! – ахнула Хазова, обладательница японского двухкассетника.

– Вот так, – заявила Ладова и сама застеснялась собственного вранья.

– Надо что-то делать, – озадачилась Юлька и тут же перезвонила Низамовой.

– Да чё она врет! – выдала подругу Гулька, а потом спохватилась и стала что-то врать про ремонт, про всякое разное и пообещала, что с музыкой проблем не будет.

– Точно? – Хазовой хотелось знать это наверняка.

– Точно, – заверила ее Низамова и перезвонила Бектимирову. Разговаривали на татарском.

– С кем это она? – удивилась Эльвира Тимуровна и тревожно посмотрела на мужа.

– С кем? – тут же переадресовал тот вопрос Хаве Зайтдиновне.

Абика только пожала плечами: подумаешь проблема, с кем ее внучка говорит по-татарски.

– Странно как-то, Фанис, – задумалась Эльвира Тимуровна и внимательно посмотрела на дочь: Гулька стояла к ней спиной, отклячив худой зад, обтянутый лосинами. – Первый раз слышу. Она же вроде ни с кем, кроме Василисы, не разговаривает, – старшая Низамова внимательно прислушалась к тому, что щебетала Гульназ. Фразы все, в сущности, были безобидными: про какие-то магнитофоны, про музыку, про завтрашний день. Ничего особенного, но интонация, с какой Гулька все это щебетала, принципиально отличалась от той, с какой она разговаривала вообще. «Мальчик!» – догадалась Эльвира и, чтобы не выдать собственного волнения, посмотрела на свекровь: Хава Зайтдиновна сидела, уставившись в телевизор, где показывали очередной бразильский сериал, и шевелила остреньким подбородком: туда-сюда, туда-сюда.

Дождавшись, когда дочь закончит разговаривать по телефону, Эльвира Тимуровна вышла в прихожую и, подхватив Гульку под локоток, потащила на кухню, не забывая при этом улыбаться. Но Гулька знала цену этой улыбке: по сузившимся материнским глазам она поняла, что та не на шутку встревожена.

– Ты чего? – Гульназ высвободила свой локоть из рук матери.

– С кем ты разговаривала? – строго спросила дочь старшая Низамова.

– Ты подслушивала? – Гулька перешла на татарский.

– Нет, – покачала головой мать. – Но ты говорила по-татарски!

– Я, – девочка подобно матери сузила глаза и резко втянула воздух, – татарка!

– Для этого паспорт не нужен, Гульназ, – Эльвира Тимуровна стала серьезной. – У тебя появился мальчик?

– У меня? – Гулька картинно расхохоталась.

– У тебя, – мать усадила ее на стул, а сама встала рядом.

– Откуда у меня может быть мальчик? – покраснела младшая Низамова, категорически не желавшая произносить фамилии Бектимирова, памятуя странную историю родительского брака и ненависть двух семейств друг к другу. – Это Диляра, – назвала она первое имя, что пришло ей в голову.

– Какая Диляра? – недоверчиво переспросила Эльвира Тимуровна.

– Шарафутдинова, – легко продолжала врать Гулька. – В параллельном со мной учится. Тоже в медучилище идет.

– Никогда не слышала, – пожала плечами мать и села рядом. – Гульназ, – смотрела на дочь строго и одновременно просительно: – Ты уже взрослая. Знаешь, что бывает.

– Что бывает, ани?[8]

– Все ты знаешь, – устало выдохнула мать. – Будь осторожна. Город маленький. Тебя многие знают. Чтобы ни мне, ни отцу не пришлось краснеть.

– Да ладно тебе, мам, – Гулька быстро поняла, что имеет в виду Эльвира Тимуровна. – Я знаю. Это правда Диляра.

– Я верю, – твердо сказала старшая Низамова, и эта твердость в голосе свидетельствовала об обратном: «Кому ты говоришь, глупенькая!» – Диляра – значит Диляра.

– Правда, – поторопилась заверить мать Гулька и выдала себя с головой.

«Врет», – безошибочно определила Эльвира Тимуровна и с опаской подумала, как скажет об этом Фанису. «Потом!» – пообещала она себе. В результате победила женская солидарность: «Не все тайное становится явным. Да и сколько их еще будет. Этих Диляр».

Ночью Гулька ворочалась в кровати с боку на бок, представляя случайную встречу своих родителей с Бектимировым. Она мучилась от сознания, что предает интересы семьи, хотела пить, проклинала себя за слабоволие, проклинала Бектимирова за наглость и в результате заснула, так и не тронув стоявшее рядом с кроватью козье молоко с медом, заблаговременно приготовленное заботливой абикой. «Не будешь пить, титька расти не будет! – пугала внучку Хава Зайтдиновна и с жалостью смотрела на худосочную Гульку, тайком выплескивающую молоко за окно. – Пей!» Именно с этой фразой и явилась она к Низамовой во сне, погрозила пальцем, а потом заговорила голосом Бектимирова про зубные протезы, оставленные в стакане с молоком.

– Стонет! – приподнялась на локте Эльвира Тимуровна, прислушиваясь к звукам, доносившимся из комнаты дочери.

– Спи, – сквозь сон пробормотал муж. – Это во сне.

– Наверное, переволновалась, – предположила старшая Низамова и повернулась к супругу спиной. – Все-таки завтра выпускной.

– Это, блин, не выпускной, а детский утренник! – возмутилась Гулька, истомившаяся на школьной линейке. – Долго еще? – возилась она в строю, смущая одноклассников. – Не могу больше: задолбали! Равнение налево, равнение направо… Ать-два!