Штамм. Вечная ночь - Гильермо дель Торо

— Пессимист, — подсказал Фет.

— Говнюк, — кивнул Гус.

— Досталось ему в жизни, — пожал плечами крысолов.

— Неужели? Ах, какая жалость. А я вот тоже всегда мечтал, чтобы моя мать стояла голой в каком-то долбаном шлеме, приклеенном к ее долбаной cabeza.[17]

Фет еле сдержал улыбку. По большому счету Гус был прав. Испытания, какие выпали на долю Эфа, не должны доставаться никому. Но при этом Эф был нужен Фету в состоянии боевой готовности. Численность отряда сокращалась, и все оставшиеся должны были прикладывать максимум усилий.

— Он всегда недоволен. Жена его слишком достает? Бац — и нет жены! А теперь смотри: ай-ай-ай, если бы я только мог ее вернуть… Бац! Она оказывается немертвой. Ай-ай-ай, какой я бедный, моя жена — долбаная вампирша… Бац! Они забирают его сына. Ай-ай-ай, что за хрень, если бы я мог его вернуть… У него это никогда не кончается. Есть только те, кого ты любишь и защищаешь, а больше ни хрена. А что там будут говорить — мне до лампочки. Пусть моя мать выглядит как шлюха из самого вонючего порнофильма, мне плевать, старина. Это моя мама, другой у меня нет. Понял? Я не сдаюсь. И мне насрать. Если я куда иду, я хочу убивать этих говнюков. Может, потому, что я родился в месяц огненного знака.

— И какого?

— Близнецы, — сказал Гус. — Это знак огня.

— Близнецы — это знак воздуха, — заметил Фет.

— Ну и что? Да мне насрать. — После долгой паузы Гус добавил: — Будь старик все еще с нами, мы бы уже победили.

— В это я верю, — согласился Фет.

Гус остановился в темном туннеле и принялся отпирать замок.

— Да, а как насчет Норы, — спросил он вдруг. — Ты с ней?..

— Нет-нет, — зарделся Фет. — Я… нет.

— Она что, даже не знает? — улыбнулся в темноте Гус.

— Знает, — отозвался крысолов. — По крайней мере, я думаю, что знает. Но мы в этом направлении почти и не продвинулись.

— Еще продвинетесь, старина, — пообещал Гус, открывая впускной клапан — вход в его арсенал. — Bienvenido a Casa Elizalde![18]

Гус раскинул руки, обводя широким жестом автоматическое оружие, мечи и боеприпасы разного калибра.

Фет, кивая, похлопал его по спине, потом увидел ящик с ручными гранатами.

— Ни хрена себе. Где ты все это взял?

— Мальчик не может без игрушек, старина. И чем больше игрушки, тем лучше.

— У тебя были конкретные планы? — спросил Фет.

— Много планов. Я их берегу для чего-нибудь особенного. А у тебя есть предложение?

— А как насчет взрывателя для атомной бомбы?

Гус издал резкий смешок:

— Вот это уже похоже на настоящее дело!

— Рад, что ты так думаешь. Потому что я вернулся из Исландии не с пустыми руками.

Фет рассказал Гусу про русскую атомную бомбу, которую обменял на серебро.

— No mames?[19] — воскликнул Гус. — У тебя есть атомная бомба?

— Но без детонатора. Я надеялся, ты мне с этим поможешь.

— Серьезно? — не унимался Гус, не в силах поверить в слова Фета. — Ядерная бомба?

Крысолов скромно кивнул.

— Респект и уважуха, Фет, — сказал Гус. — Большой респект. Давай взорвем к чертям Манхэттен. Вот прям сейчас!

— Что бы мы с этой бомбой ни сделали, она у нас одна. Нужно действовать наверняка.

— Я знаю, кто может достать детонатор, братишка. Единственный засранец на всем Восточном побережье, который все еще может достать что-нибудь нелегальное. Альфонсо Крим.

— И как ты с ним свяжешься? Перебраться в Нью-Джерси — все равно что попасть в Восточную Германию.

— Есть у меня свои методы, — сказал Гус. — Предоставь это мне. Как, думаешь, я достал эти долбаные гранаты?

Фет помолчал, задумавшись, потом снова посмотрел на Гуса:

— Скажи-ка, ты бы доверил книгу Квинлану?

— Ты это о книге старика? Что-то там «Серебряное»?

— Ты бы дал ему на время эту книгу? — кивнул Фет.

— Не знаю, братишка, — дернул плечами Гус. — Я что хочу сказать: ведь это всего лишь книга.

— Владыке эта книга нужна не просто так. Сетракян ради нее пожертвовал жизнью. То, что в ней написано, — правда. Твой приятель Квинлан тоже так думает…

— А что думаешь ты?

— Я? — переспросил Фет. — Книга у меня, но для меня это китайская грамота. Ты ведь знаешь выражение: «Он такой тупой, что и молитву в Библии не найдет»? Так вот, я ничего не могу найти. Может, в тексте какая-то хитрость. Может, мы близки к разгадке.

— Видел я его, этого Квинлана. Черт, я снял, как этот деятель в одну минуту расхреначил вампирское гнездо в Нью-Йорке. Два-три десятка кровососов.

Гангстер улыбнулся воспоминаниям. Улыбающийся Гус нравился Фету еще больше.

— В тюрьме узнаешь, что в этом мире есть два типа людей (и мне плевать, кто они — люди или кровососы): те, кто берет, и те, кто дает. И вот этот парень, братишка, он раздает, что имеет, как конфетки… Ему нужна эта охота. Ох как нужна. И он, может быть, еще один сирота, который ненавидит Владыку не меньше, чем мы.

Фет кивнул. Глубоко в сердце он уже решил эту дилемму.

Квинлан получит книгу. А Фет получит кое-какие ответы.

Отрывок из дневника Эфраима Гудвезера

Большинство переживают кризис среднего возраста не так тяжело. В прошлом кризис возникал из-за увядания молодости, разрушения брака, прекращения карьерного роста. Тяжесть этих периодов смягчалась приобретением новой машины, походом в парикмахерскую, где тебе замазывали седину, или покупкой шикарной авторучки от «Мон Блан», в зависимости от бюджета. Но боль моих утрат не унять. Сердце стучит быстрее, когда я думаю об этом, когда переживаю все заново. Все кончено. Или будет кончено очень скоро. Я промотал все, что имел, а то, на что надеялся, никогда не получу. То, что меня окружает, приняло свою окончательную ужасную форму. Все, что сулила мне жизнь: самый юный выпускник в классе, многообещающий переезд на восток, знакомство с идеальной девушкой, — все это пошло прахом. Вечера наедине с остывшей пиццей и фильмами. Вечера, когда я был гигантом в глазах сына…

Помню, в детстве был такой телеперсонаж — мистер Роджерс, он пел песенку: «Ты никогда не попадешь, никогда не попадешь, никогда не попадешь в сточную трубу». Гребаная ложь!

Было время, я мог структурировать свою жизнь в виде биографической справки или списка личных достижений, планов, но теперь… теперь это лишь набор тривиальностей, событий, которые могли бы произойти, но не произошли. Молодым человеком я воспринимал мир и свое место в нем как часть некоего сценария. Я думал, что успех (бог его знает, что это такое) — это нечто, чего можно добиться, просто отдавая себя работе, хорошо делая свое дело. Как отец-трудоголик, я чувствовал, что ежедневная упорная работа — способ обеспечивать нас, помочь нам достойно пройти по жизни до самого конца. А теперь… теперь мир вокруг превратился в место, где невозможно жить, а у меня осталась лишь боль ошибок и утрат. Теперь я знаю: вот он я настоящий. Постоянный. Кристаллизованное разочарование того молодого человека (за вычетом всех достижений ранних лет), пущенный под нож плюс, который так никогда и не был учтен. Вот он я: слабый, нерешительный, увядающий. Нет, я не сдаюсь, потому что не сдаюсь никогда… но живу без веры в себя или свою жизнь.

Мое сердце трепещет при мысли о том, что я больше не увижу Зака, что я потерял его навсегда. Это я не могу принять. И не приму никогда.

Не знаю как, но я его найду. Обязательно найду. Он снился мне. Смотрел на меня — и я снова становился тем гигантом, а он называл меня лучшим именем, о каком может мечтать человек: папа.

Я видел вокруг свет. Этот свет очищал нас. Прощал мне пьянство, наркотики и темные пятна моей души. Я видел этот свет. Я жажду снова увидеть его в этом темном-темном мире.

Под Колумбийским университетом

Эф заплутал в туннелях бывшего сумасшедшего дома под бывшим Колумбийским университетом. Он хотел одного — не останавливаться. Его до глубины души потрясло зрелище: Зак, Келли и Владыка на стене замка Бельведер. Он боялся за сына, представлял всякие ужасы (Зак убит или голодает, запертый где-то в клетке), но чтобы Зак стоял рядом с Владыкой — такого Эфу и в голову не приходило.

Неужели дьяволица Келли доставила сына в эту помойку? Или Владыка пожелал, чтобы Зак был рядом с ним. А если так, то для чего?

Может быть, вампир угрожал Келли, а у Зака не оставалось выбора — только подыгрывать. Эфу хотелось держаться этой гипотезы. Потому что мысль о том, что мальчик добровольно сблизился с Владыкой, была невыносима. Растление ребенка — худший из страхов родителя. Эфу необходимо было верить, что Зак — его маленький потерявшийся мальчик, а не заблудший сын.

Но страх мешал ему предаться этой фантазии. Эф отошел от монитора, чувствуя себя призраком.

Эф залез в карман куртки, нашарил две белые таблетки викодина. Они сияли на его ладони в свете налобного фонаря. Он сунул таблетки в рот, проглотил всухую. Одна из них застряла у основания пищевода, и ему пришлось подпрыгнуть несколько раз, чтобы она проскочила в желудок.