Пока бьётся сердце - Дженнифер Хартманн

рот тыльной стороной ладони.

– Это индейка?

Мэнди таращится на меня, ее блестящие губы испуганно приоткрыты.

– Д-да. Ты любишь индейку.

– Я не люблю индейку.

– Я думала…

Я закрываю глаза, отгоняя болезненные воспоминания, и качаю головой.

– Больше не люблю. – Я пятюсь из маленькой кухни, пытаясь сосредоточиться на своем дыхании. – Думаю, мне нужно вздремнуть.

– Дин… – Мэнди следует за мной к дивану, садится рядом со мной, ближе, чем мне бы хотелось, и проводит своими огромными, похожими на когти, ногтями по моему колену. – Я здесь, с тобой, малыш. Что я могу сделать?

Я обдумываю все, что она может сделать, но ей ничего из этого не понравится.

Пойти домой. Оставаться дома.

Дать мне немного гребаной свободы.

Я зажимаю переносицу, на меня волнами накатывает чувство вины. Я ненавижу себя за то, что отталкиваю девушку, с которой встречался уже пятнадцать лет – я понимаю, что она всего лишь пытается помочь. Знаю, что она переживает за меня и хочет, чтобы мне стало лучше. Но я чувствую себя совершенно другим человеком, и я даже не уверен, что этот мужчина все еще хочет жениться на этой женщине.

Я схожу с ума, черт побери.

Эта мысль пронзает меня, как острие кинжала, и я откидываю голову на кожаную подушку дивана. Я чувствую, как Мэнди придвигается еще ближе, ее рука скользит все выше и выше, пока…

Я хватаю ее за руку, прежде чем она достигает своей цели, и стараюсь не сломаться под тяжестью разочарования в ее глазах.

– Дин… пожалуйста. Мы не были близки почти шесть недель. – Глаза Мэнди начинают затуманиваться, ее ногти впиваются в мою ладонь. – Я скучаю по тебе.

Господи, я чувствую себя самой отъявленной скотиной. У нас с Мэнди всегда была вполне нормальная сексуальная жизнь, немного ванильная, но я не жаловался. Мэнди сексуальная, доступная и моя, и все же… Черт побери, я не могу этого сделать.

Я не готов.

– Мне просто нужно еще немного времени, – говорю я, отстраняясь от нее как можно мягче. Я понятия не имею, сколько еще времени мне понадобится. Знаю лишь, что сейчас слишком рано.

Я просто не могу.

Мэнди отскакивает назад, низко опустив голову. Мой отказ ее злит.

– Я полагала, что после нескольких недель воздержания ты от меня не отстанешь.

Жар ползет по моей шее, покалывая кожу и оседая звоном в ушах.

Черт.

– Ты провел там всего три недели, Дин, – продолжает Мэнди, все еще избегая моего взгляда. – Я думала, что ты… ну, знаешь ли, уже мог бы оправиться.

Всего три недели.

Однажды мы с Мэнди отправились в отпуск в Канкун на три недели. Забавно, я почти ничего не помню о той поездке. Возможно, это как-то связано с неограниченным доступом к алкоголю и испорченным «посоле»[5], из-за которого я на несколько дней выпал из жизни, но… воспоминания расплывчаты и размыты. В памяти всплывают лишь отдельные фрагменты.

Зато я отчетливо помню каждую деталь в подвале.

Капающую трубу. Трещины и выступы в каменной стене справа от меня. Розовую изоляционную пену над головой, выглядывающую меж деревянных балок на потолке. Как восходящее солнце бросает луч света в наше подземелье, подсвечивая танцующую в воздухе пыль. Однажды утром я попытался сосчитать их, но свет постоянно менялся, и я терял счет.

Я помню паука-сенокосца в затянутом паутиной углу. Казалось, паук никогда не двигался. Я думал, что он мертв, пока не уловил легчайшее подергивание одной из его тоненьких ножек. Мне было интересно, как долго он сможет обходиться без еды.

Бьюсь об заклад, он задавался тем же вопросом обо мне.

Я помню безвкусные обои в цветочек в той заплесневелой ванной и то, как они обветшали со всех сторон, обнажив облезшие, испорченные влагой стены. Помню, как смотрел в пыльное зеркало и не узнавал отражавшегося в нем мужчину.

Кора.

Я думаю о том, как она кусала губы, пока мы играли в «Двадцать вопросов», чтобы скоротать время. Она серьезно относилась к игре, как будто претендовала на главный приз в дурацком игровом шоу.

Я помню золотистые отблески в ее изумрудных глазах, которые, казалось, тускнели с каждым днем.

Вспоминаю случайную улыбку, которую удавалось из нее вытянуть. Она казалась такой волшебной, такой красиво неуместной. Ее улыбка была единственным моим спасением за эти двадцать дней.

Я помню мурашки на ее коже, когда нежно гладил ее по щеке, или по бедру, или по попке, стараясь привнести в происходящее как можно больше нежности. Это просто холод, говорил я себе. Но иногда мурашки сопровождались тихим вздохом или всхлипом, и она выдавала себя.

Прошло всего три недели, но они выжжены в каждой клеточке, в каждой вене, в каждом оскверненном уголке моей души.

Навсегда.

И у нее тоже.

В следующую субботу утром я не выдерживаю и отправляю ей сообщение.

Я: Давай выпьем кофе? Нам нужно поговорить.

Я расхаживаю взад-вперед по своей гостиной в одних спортивных штанах и гипнотизирую экран телефона. Нервно почесываю затылок и мысленно отмечаю, что давно пора подстричься.

Она довольно быстро читает сообщение, и я задерживаю дыхание, готовясь к отказу.

Кора: Полагаю, что можем. Но только потому, что я сейчас стою у твоей входной двери.

Я недоуменно смотрю на текст, переваривая ее слова.

Черт.

Я подбегаю к парадному входу своего таунхауса, открываю дверь и вижу тепло укутанную Кору. Ее руки в карманах, а вся она присыпана снегом. Ее взгляд опускается вниз, когда меня обдувает ледяной ветер, и только тут я вспоминаю, что без футболки.

Она отрывает взгляд от моей обнаженной груди, резко сглатывая.

– Ты забыл надеть футболку.

– Ты забыла предупредить о своем неожиданном приходе.

– Тогда он бы не был неожиданным.

На наших лицах появляются робкие улыбки, как будто мы забыли, как это делается, но пытаемся вспомнить. Я отступаю назад, приглашая ее войти. Кора мгновение колеблется, прежде чем ступить на коврик возле двери и потопать испачканными в снегу ботинками. Я наблюдаю, как она отряхивает волосы, и одна прядка прилипает к ее ресницам. Мне хочется наклониться и смахнуть ее, но приходится сдерживаться.

– Что привело тебя сюда? – Я засовываю руки в карманы своих спортивных штанов, покачиваясь на пятках.

– Полагаю, та же причина, по которой ты мне написал. – Кора расстегивает пальто и выскальзывает из ботинок, проводит пальцами по влажным волосам и делает неуверенные шаги по моему коридору. Ее взгляд скользит по бардаку в гостиной. Она завалена пустыми пакетами из-под чипсов и