Переход Суворова через Гималаи. Чудо-богатыри попаданца - Герман Романов

— Нет, маршал!

Тадеуш умоляюще посмотрел на князя Понятовского, который, потеряв все свои обширные владения, конфискованные русскими у Вильно и Новогрудок, настаивал именно на восточном походе.

— Мы не сможем сейчас противостоять русским. Я понимаю вас, но мы не получим поддержки, ибо там не осталось шляхты! А собственного войска у нас нет, его нужно еще создать!

— Хватит и моих отрядов!

Понятовский набычился, бросил свирепый взгляд — ему не терпелось с триумфом вернуться в Литву, а уж там он покажет москалям и хлопам, как чужое добро захапывать!

Балтийское море

— Да-а! Сказал бы кто иной, так бы сразу и не поверил бы!

Адмирал Ушаков мотнул головой и с усмешкой посмотрел на дрожащего, переодетого в сухой матросский бушлат английского офицера.

Флаг-капитана вице-адмирала Нельсона Трубриджа выловили в море. Он оказался единственным спасшимся с флагмана, который с ужасающим грохотом взорвался перед второй схваткой кордебаталий.

Сам Федор Федорович, как и другие русские моряки, посчитал взрыв крюйт-камеры на британском линкоре, шедшем под адмиральским флагом, прямым следствием бушевавших на нем пожаров, разгоревшихся после первого столкновения на контркурсах.

Но все, как сейчас выяснилось, оказалось иначе!

Трубридж утверждал, что его просто вышвырнул за борт русский матрос с «Великого Новгорода», взятый британцами в плен, но который на самом деле оказался офицером.

Вот этот неизвестный лейтенант и сказал напоследок англичанину, перед тем как отправить его через пролом в воду добрым пинком, что именно он потопил торпедами два английских линкора под Копенгагеном.

Последнее, что запомнил Трубридж — русский моряк взял в руки факел и помахал им, крикнув, что спустится в крюйт-камеру. И через минуту британский флагман взорвался с ужасающим грохотом, чуть не засыпав обломками плавающего в воде офицера.

— Кто служил минным офицером на «Новгороде»?

Вопрос адмирала не застал врасплох его всезнающего начальника штаба флота капитана первого ранга Сорокина.

— Лейтенант Колбасьев 2-й, ваше высокопревосходительство! Сражался в Дарданеллах под началом капитана второго ранга Семена Хорошкина, награжден Думою за потопление английского линкора крестом Святого Владимира с мечами и бантом.

— И здесь три потопил, повторив подвиг своего командира… Постойте, — адмирал на секунду задумался, — погибший гардемарин с «Пскова» — не его однофамилец случаем?

— Нет, Федор Федорович, это его младший брат.

— Какое горе для матери… — после долгого и тягостного молчания собравшихся вокруг офицеров, снявших фуражки, еле слышно пробормотал себе под нос адмирал и тяжело вздохнул.

Больше сорока лет провел Ушаков на качающихся палубах кораблей, видел смерть во всех ее страшных личинах, но привыкнуть к ней так и не смог, не очерствел сердцем.

— Был орлом, а стал мокрой курицей!

Федор Федорович с презрением посмотрел на все еще дрожавшего англичанина, прошелся по шканцам, и негромко, но властным голосом, произнес, чеканя слова:

— Немедленно пишите представление в Кавалерственную Думу! Старшего брата — к ордену Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени, младшего — к знаку отличия сего ордена, как по статусу и надлежит… Это все, что я могу сделать от себя лично, и токмо государь может дать их памяти достойную награду!

Варшава

— Еще рано, маршал. Вначале мы должны освободить всю Польшу по Висле, а посему, князь, мы обязаны идти на Краков! Силезия и Малопольша нас ждут — там мы получим всеобщую поддержку населения. И лишь после этого всей силою начнем поход на восток!

— Из Бельведерского дворца, конечно, виднее, но, начав войну с Австрией, мы рискуем остаться без единственного союзника. А ведь именно оттуда мы получили деньги и оружие. И легко нарушим принятые на себя обязательства?! Может быть, нам лучше возродить часть Польши, опираясь на их поддержку?

— Нет, князь! — лицо Костюшко побагровело, он сжал кулаки и вскочил из кресла. — Польша должна быть едина и неделима! Ради этого я нарушу любую клятву — Матерь Божья Ченстоховска простит мне этот невольный грех! Мы должны сплотить всех поляков в единую державу, в этом наша сила. И лишь тогда мы сможем вернуть утраченное на востоке! То, что предлагаете вы, попахивает изменой!

— Я бы попросил вас, пан Тадеуш, хорошо выбирать слова! Я вам не хлоп, не москаль, чтоб такое терпеть!

Лицо Юзефа Понятовского побледнело от незаслуженного оскорбления. И от кого он, потомок магнатов, что вровень стояли с королями, его получил?! От выскочки, безродного литвина, благодаря случаю вознесенного к кормилу власти!

— Я не менее вас люблю Польшу, но лучше поступиться частью…

— Нет, нет, и еще раз нет! — Костюшко снова заговорил с горячностью. — За свою помощь цезарцы возьмут с нас слишком много! Мы навечно отдадим чуть ли не четверть наших земель. Вы этого хотите, пан Юзеф?! Так идите и скажите о том горожанам!

Понятовский посерел лицом, а Костюшко снова угрюмо засопел — война с австрийцами им была абсолютно не нужна, по крайней мере сейчас. Но на нее буквально толкали народные скопища, требуя немедленного изгнания захватчиков.

Вот и крутись, как хочешь, а то за малым могут в государственной измене обвинить!

— Нам лучше избрать короля, желательно из Саксонии — и традицию соблюдем, и с помощью саксонцев сможем вышибить австрияков… — Костюшко заговорил осторожно, тщательно подбирая слова. — За поддержку цезарцев, я повторю это еще раз, мы заплатим слишком дорого! Они не получат ни пяди нашей земли, хватит! Или все, или ничего — вот наш девиз!

— Пожалуй, вы правы, пан Тадеуш! — Понятовский задумался, провел ладонью по расшитому золотом обшлагу. Неожиданно его лицо прояснилось, и маршал оживился.

— Оружие мы можем получить из Саксонии, это будет отличная замена. Пусть вместе с королем…

— Желательно бы и с его солдатами! Монарх пусть в Дрездене живет, забот будет меньше!

Костюшке совсем не улыбалось делить власть, но в то же время он прекрасно понимал, что «начальник государства» весьма недолговечен на своем нынешнем посту.

— Хорошо бы, — мотнул головою маршал. — А деньги на войну с русскими, я считаю, охотно даст Англия. Не впервой — Лондон выдал уже нам гинеи и соверены на добрую драку с пруссаками, а они ведь верные союзники москалей! Так что британцам, с какого бока ни смотри, прямая выгода, нам нужно только заставить их быть щедрее, пусть раскошелятся… На благо возрожденной Ржечи Посполитой!

Стокгольм

— Добрый день, ваше величество!

Екатерина Петровна с улыбкой на губах приветствовала буквально ворвавшегося в столовый зал сына.

Молодой король Густав, одетый в синий мундир с желтыми отворотами и воротником, своими порывистыми движениями, еще по-юношески нескладными, сильно напоминал ей отца. Петр Федорович, его черты, горделивая осанка, взгляд, прямо воплотился в его внуке — все находили между ними большое сходство.

— Я сильно проголодался, ваше величество!

Густав, потеряв королевскую осанку, подбежал к матери, поцеловал в щеку и тут же уселся на свое место. Рядом с ним пристроились три русские псовые борзые, подаренные дедом, — великолепные охотничьи собаки, что шли если не на вес золота, то уж точно серебра.

Королева с тщательно прикрытым недовольством посмотрела на четвероногих спутников юного монарха, но ничего не сказала, ибо сын уже умел отстаивать свои желания…

— Извольте попробовать жареных перепелов, мой сын!

Екатерина Петровна на секунду потеряла выдержку и словно обратилась в ту маленькую девочку, которая своим весельем украшала обеды в парадном зале Петергофского дворца.

Густав оживился от слов матери и с нескрываемым вожделением посмотрел на большое блюдо, которое держал на вытянутых руках лакей, столь же невозмутимый, как скованный февральским льдом Ботнический залив.

Там, словно россыпью Аландских островов, возлежали запеченные в сухарях коричневые тушки маленьких птичек — любимое блюдо юного короля.

— Ваше величество!

В столовую буквально ворвался, распахнув обе половины двери, граф Густав Мориц Армфельт, давний конфидиент королевы — в запыленном мундире, пошатываясь от усталости. На сером землистом лице выделялись заплывшие кровью глаза.

— Что с вами, мой милый граф? Вы откуда?

На величественное лицо королевы легла тень тревоги. За долгие годы их дружбы Екатерина Петровна знала, что Армфельт никогда не будет врываться по пустякам.

Шатаясь, граф сделал несколько шагов вперед. Но тут силы покинули его, и он навалился на лакея, выбив из рук последнего блюдо, которое со звоном грохнулось на каменный пол — перепела рассыпались, и на них с урчанием набросились собаки, начав свое пиршество.