Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

Две старушки, сидящие на диване, следили за ней. Они напоминали сов, головы которых могут поворачиваться чуть ли не на 360 градусов. К обеду они наверняка подготовят для своих соседей подробный отчет: кто, кого, когда и зачем посещал. Под их бдительными взглядами Элли остановилась возле стойки администратора.

– Ах, господин Паульссен, это так хорошо! У него ведь никого нет. Вы родственники?

– Что-то вроде того. – Элли улыбнулась и покосилась на двух «сов», которые навострили уши.

Она не могла так сразу вспугнуть весь пенсионерский отряд. Кто знает, что может наделать новость о визите уголовной полиции в доме опеки. Слова «полиция» и «убийство», распространяемые по беспроводному телеграфу и помноженные на дырявую память и буйную фантазию, могли спровоцировать апокалипсис, по сравнению с которым конец света по календарю майя покажется всего лишь упавшей с крыши сосулькой. Кроме того, Элли интересовала правда, а не коридорное радио. Под мышкой у нее торчали телевизионные журналы и коробка шоколадных конфет: она хотела предстать перед стариком в лучшем свете.

– Комната двадцать четыре. Это в открытом покое. Можете прямо пройти туда. Третий этаж.

Ага. Значит, здесь есть еще и закрытый покой. Паульссен, похоже, не считался тяжелым случаем, это внушало надежду. Но это также означало, что он мог свободно входить и выходить, когда ему вздумается.

Она поспешила вверх по лестнице и постучала в дверь с номером 24.

– Да, – повелительно отозвался мужской голос.

Элли нажала на ручку двери. В нос ударил едкий запах скипидара. Она прикрыла рот рукой. Мужчина сидел к ней спиной и мыл кисточку, которая со звоном стучала о края банки. Этот звук она помнила с детства, на Элли нахлынули воспоминания: как она рисовала акварельными красками и полоскала кисточку в стакане с водой. Воспоминание исчезло так же быстро, как и возникло. Здесь не было никакой акварели. Темно-красное облачко масляной краски расползалось в растворителе. Стены были увешаны полотнами, на полу рядами стояли картины. Один повторяющийся мотив – розы, повсюду розы. И всегда один-единственный цветок.

Позавчера точно такой же цветок оказался в ателье Франци, и та сочла его неприемлемым. Элли нашла автора. И оказалась у истоков этого личного послания.

В этой розовой круговерти мужчина, казалось, растворился, стал прозрачным. Белоснежные седые волосы над его головой напоминали нимб. Он медленно обернулся.

– Я вас не знаю.

Его голос скрипел и визжал, словно художник не привык им пользоваться.

Элли протянула мужчине подарки, чтобы выглядеть доброжелательной.

– Элли Шустер из уголовной полиции Мюнхена. Мне очень жаль, что приходится вас беспокоить, но мне нужно задать вам несколько вопросов…

Старик отмахнулся:

– Я ничего не покупаю. Я ничего не подписываю. Вы можете идти.

Она стояла с глупым видом, с журналами «Голденен Блатт» и с коробкой шоколадных конфет. Паульссен не собирался их брать, поэтому девушка положила все это на край стола, усыпанного выдавленными тюбиками из-под краски. Элли подошла ближе и наклонилась к старику, чтобы он ее понял. Кисловатый запах растворителя, который она уже почти не ощущала, снова ударил ей в нос.

– Вы знаете Розу Беннингхофф?

Белая щетина покрывала его подбородок. От неожиданности он остолбенел. Бесцветные глаза уставились куда-то в пустоту. Тема Элли Шустер нашла отклик. Она сунула старику фотографию, на которой была изображена взрослая Роза.

– Вы знаете эту женщину?

– Я ее не знаю.

– Почему госпожа Беннингхофф хранила вашу картину и ваше фото? Вы знали ее раньше?

– Я ее не знаю. Я ничего не подписываю.

Офисный стул на колесиках повернулся со скрипом. Паульссен снова обратился к Элли спиной. Старческие пятна просвечивали сквозь волосы у него на голове, это тронуло Элли.

– Господин Паульссен, пожалуйста, подумайте хорошо. Это очень важно. К сожалению, я вынуждена вам сообщить, что госпожа Беннингхофф мертва.

Медленно, очень медленно он повернул к ней голову. Его рот открылся, словно черная дыра:

– Уходите. Мне нужно работать.

Из таинственного господина Паульссена больше ничего нельзя было вытянуть. Но могло ли так совпасть, что они с Розой оказались в одном городе? Должны же в этой седой голове остаться хоть какие-то обрывки воспоминаний. Картины, нарисованные красными красками, просто кричали со стен – это был личный маленький ад. Неужели человек мог действительно все забыть?

– Пожалуйста, господин Паульссен, вот моя визитка. Если вы что-то вспомните, сообщите нам.

Она вложила карточку в руку, на ощупь грубую, как газетная бумага. Элли едва не испугалась, что может пораниться. Выходя из комнаты, она услышала бульканье, словно старик задыхался, но, когда она обернулась, тот все еще сидел с открытым ртом, глядя на свою картину.

«Роза, которую срезали с ножки. Розочка, я имею в виду цветочек».

Элли остановилась у двери:

– Я приду снова, господин Паульссен.

Внутри Ханнеса нарастала дрожь, почти приятное ощущение. Ему было знакомо это чувство. Охотничий азарт. Три часа сна – это слишком мало, усталость уходила очень медленно, давая место невесомой эйфории, пока он стоял у видавшего виды рабочего стола. Побочным эффектом стало туннельное зрение, но, когда Ханнес фокусировался на Баптисте, с этим еще можно было жить.

Кошка внутри него подняла голову и заметила добычу.

Баптист развалился в своем чудовищном директорском кресле, как невоспитанный школьник. Мол, мой дом, мой кабинет, мои правила. Рядом с ним адвокат кое-как склеил то, что можно было назвать улыбкой, но Ханнес в любой момент ожидал услышать его рычание.

Кошка вздыбила шерсть.

Едва ли здесь можно было применять обычные правила допроса: завоевать доверие, наладить контакт. К этому человеку ничего не подходило.

– Господин Баптист, с этого момента я должен вам заявить, что мы больше не рассматриваем вас как свидетеля, мы считаем вас подозреваемым.

Баптист нагло улыбнулся и покачал головой. К делу подключился Ким:

– Мой клиент не имеет никакого отношения к убийству госпожи Беннингхофф.

Ханнес допустил к допросу адвоката. Возможно, это была ошибка. Но он надеялся, что это вселит в Баптиста обманчивую уверенность, заставит его вести себя опрометчиво. Кроме того, он не хотел терять времени на формальные прения. Сейчас был слишком важный момент.

Усы кошки задрожали.

– Подождите, пока я закончу следующее предложение, доктор Ким, – ответил Ханнес. – Мы ведь оба учились в университете, не так ли, коллега? Нужно всегда выяснять все обстоятельства дела.

Кошка переминается, по очереди приподнимая задние лапы.

– Я говорю не об убийстве Розы Беннингхофф. Вам, господин Баптист, предъявляется серьезное подозрение в совершении преступления – нанесения тяжких телесных повреждений вашему сыну Оливеру.

Он откинулся на спинку стула для посетителей.

Кошка приготовилась к прыжку.

– С чего вы вообще взяли, что я говорю об убийстве? У вас есть на то причины? – спросил Ханнес.

Тишина. Ким взглянул на Баптиста. В кабинете стало тесно. Господи, ну почему комнаты на первом этаже были такими просторными, а наверху такими тесными?

Баптист первым нарушил молчание:

– Можете продолжать свои увещевания, господин главный комиссар уголовной полиции. Или верховный комиссар? Эта скука затянется надолго, этот чиновничий треп, n’est-ce pas?[36]

Ким скрестил руки на груди и сказал:

– По поводу этой ерунды господин Баптист не будет давать показаний.

Кошка зажала добычу передними лапами. Под ее подушечками жертва изворачивалась и трепыхалась. Она подняла лапу и выпустила ее.

– Пожалуйста. Это ваше законное право. Но у нас, в свою очередь, есть право вести допрос дальше, получаем мы ответы или нет.

Баптист встал, застегнул пиджак на все пуговицы и произнес:

– Я также имею право сказать: покиньте мой дом немедленно.

Кошка снова наблюдала за своей жертвой. Она прижалась, изготовившись к следующему прыжку.

– В порядке чиновничьего трепа я также могу вам кое-что предъявлять. Двадцать первого января в тринадцать ноль семь вы покинули подземную парковку фирмы «ИммоКапИнвест» во Франкфурте и, по словам вашего делового партнера, больше не вернулись в здание. Мне зачитывать дальше? Или вам скучно?

Баптист снова присел в кресло. Осторожно, как в замедленной съемке. Ким едва заметно покачал головой. Игра продолжалась.

Это будет длиться, пока кошке не надоест.

Ханнес взглянул на часы. Он не знал, сколько потребуется времени Вехтеру там, внизу, для разговора с мальчиком. Но тут, наверху, Ханнесу еще нужно было время.

Потому что это не игра.

Охотник не играет.

Еще до того, как Ханнес успел додумать эту мысль до конца, дверь распахнулась и ударилась о стену.