Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

Он ощутил удар захлопнувшейся двери всем телом. Словно взрывная реакция, прошедшая в обратном порядке. Оливер вздохнул и открыл глаза.

Комната опустела.

Отец ушел, оставил его стоять возле стены.

Он в ярости крикнул. Чашка с прокисшим молоком разбилась о кухонную дверь.

Обсуждение положения на фронтах проходило в «Лесной фее».

– Ordre du mufti, – сказал Вехтер, широко улыбнувшись.

Ни Ханнес, ни Элли не стали возражать. Они сидели на маленькой лавочке возле бара, окруженные коконом приватной атмосферы. В стороне от шумно отдыхавших после рабочего дня трудяг. Портрет императрицы Сисси[31] красовался между розовым диско-шаром, серебряными оленьими рогами и психоделическими стеклянными грибами, словно проросшими на подоконниках.

Вехтер проследил за взглядом Ханнеса:

– Ты, наверное, рассматриваешь рождественские декорации?

– А разве это рождественские декорации?

Ханнес поморгал, но все равно видел розовые стены, малиновых оленей и фотографию ласково улыбающегося Петера Александера[32] на стене. То есть все это не слишком походило на реальность. Его душа все еще находилась на дороге из Франкфурта в Мюнхен где-то в районе Ульма: сознание всегда путешествует медленнее, чем сам организм. Плохо только, если организму еще и работать нужно. Ханнесу стало легче, когда им удалось совершить прорыв. Но давление так быстро снизилось, что теперь у него закружилась голова. Он видел перед собой лишь гору новой работы, которая высилась впереди. В поезде возросла уверенность, что Баптист – убийца, ведь алиби его лопнуло. Теперь им нельзя было ошибиться. Допросы, обыски, снова бесконечные допросы… Ханнес не хотел об этом думать, сегодня он больше не хотел думать о Баптисте.

Но альтернативой оставалась Лили, вспоминать о которой у него тоже не было настроения. В левом ухе шумела кровь, звон бокалов в его голове отражался негромкими взрывами. Усталость после шестичасового путешествия на поезде текла по его кровеносной системе. Ханнесу нужно было только положить голову на стол, чтобы его мгновенно унесло.

Элли пощелкала пальцами перед его лицом:

– Эй, не залипай! Что там с ХМ, он не захотел пойти с нами?

Ханнес открыл глаза:

– Он сказал, что не может все так быстро перепланировать.

– Почему, у него встречи?

– Да нет, дело в нем самом. Ты же его знаешь.

– Конечно. Вы двое – родственные души.

– Вовсе нет! Я вообще очень спонтанный!

– Ага, такой же спонтанный, как песочные часы.

Официантка подошла к столику. Элли заказала лесные ягоды в шампанском, а Вехтер – бокал светлого и шницель. Он мог позволить себе выпить пива. Чтобы добраться домой, ему нужно было лишь подняться по лестнице. Поэтому он и заставил их всех тащиться сюда.

– Кофе. – Это был скорее не заказ, а печальный вздох Ханнеса.

– Итак. Выпьем за вашу первую победу в этой битве. – Вехтер с улыбкой осмотрел собравшихся, выглядел он очень довольным.

– Мы добудем ордер на арест Баптиста? – поинтересовался Ханнес. А он ведь больше не хотел думать о Баптисте. Его внутреннему полицейскому не хватало кнопки «выкл».

Вехтер покачал головой:

– Забудь об этом. Прокурорша Бирнбаум ушла в декрет, и на ее месте сидит какой-то идиот. Не знаю, где они его откопали. Но он сказал, что нельзя выписать ордер без предварительного слушания.

– Тогда он его получит. Прямо завтра.

– Мы наведаемся к Баптисту домой, – сказал Вехтер. – Так мы получим еще один шанс поговорить с Оливером. Мы должны за него ухватиться, а если мы сможем отделить сына от отца, тем лучше.

Самая слабая овца в стаде. До этого момента у Ханнеса зрела приятная уверенность в том, что расследование подходит к концу. Еще в начале обратного пути в Мюнхен он сомневался, но уже в Вюрцбурге убедил себя в виновности Баптиста. Подъезжая к Аугсбургу, он уже мысленно составлял прошение о переводе в прокуратуру. По всему выходило, что это убийство «на почве отношений». Только мальчик в подвале не вписывался в общую картину. Он подрывал весь стройный ход мыслей Ханнеса. Он мешал.

– Твое мнение? – спросил он Вехтера, хотя был уверен, что не получит ответа.

Вехтер отпил пива, выждал время, полюбовался стройной батареей водочных бутылок над баром и потом произнес:

– Восемьдесят процентов.

– Что ты имеешь в виду? Ром «Штро»?[33]

– Ты же хотел узнать, что я думаю. Восемьдесят процентов, что это был кто-то из Баптистов.

Ханнес не ожидал от Вехтера такой конкретной информации.

– Это значит, что мы должны сконцентрироваться на двадцати процентах сомнений?

– Откуда ты так хорошо меня знаешь? Элли, ты помнишь, чем тебе нужно заняться завтра?

Элли кивнула. Лесные ягоды плясали у нее в бокале.

– Старым Паульссеном.

В поезде она рассказывала Ханнесу о художнике, но тот уловил только половину.

– Ты можешь меня еще раз просветить? Кто такой Паульссен? – спросил он.

– Я тебе это все уже один раз разжевала в поезде…

– Очень жаль, я слушал вполуха.

– Ты храпел. Теперь ради тебя мне снова распаковывать свой нетбук? – Она достала из сумки розовый миникомпьютер и раскрыла его. Вентилятор охлаждения громко зажужжал. – Нужно немного подождать, пока он загрузится.

Ханнес презрительно хмыкнул. Операционная система «Windows» – обычно люди не хотят ее изучать.

– Я искала этого загадочного О. Паульссена, мужчину на фото и автора картины в ее комнате, – ответила Элли. – В академии художеств в Гамбурге работал некий Отмар Паульссен. Ему уже под восемьдесят, и у него есть ателье в Гамбурге в районе Оттензен.

«Да, и этот же дед наверняка опрокинул мешок с рисом в Пекине», – подумал Ханнес, но сдержался. У них было двое потенциальных убийц, словно на блюде. И оба были тесно связаны с реальностью. Может, им теперь нужно разбираться не только с жертвой убийства, но и просматривать военные дневники ее деда?

Но пока не было команды, они могли спокойно откапывать таких же покойников во всех подвалах этого мира.

– Его ателье располагалось в том же доме, где выросла Роза Беннингхофф. Они были соседями.

– И где этот тип сейчас? – спросил Ханнес.

– Догадайся. В Мюнхене. С тысяча девятьсот семьдесят девятого года он работал в магазине канцелярских товаров в университете.

Ханнес насторожился:

– Это не тот ли магазин на Тюркенштрассе, где сейчас внутри какой-то «Баббл Ти Шоп»?

– Да, точно он.

Ханнес умолк. Все те годы, пока он учился в университете, он покупал у этого Паульссена каталожные карточки. Как тесен мир! Нет, это Мюнхен тесен.

– И как он здесь очутился? – спросил Ханнес.

– Это мы должны у него спросить. Но у меня есть и плохая новость. Отмар Паульссен живет в общежитии для слабоумных.

– Посмотрим, что еще можно сделать. – Вехтер похлопал ее по плечу, отчего шампанское в ее бокале едва не перелилось через край. – Хорошая работа, Элли. Прямо завтра утром отправляйся к нему.

Его лицо помрачнело.

– Именно в тысяча девятьсот семьдесят девятом году Беннингхофф как раз перестала общаться со своей семьей. Но сколько же ей тогда было лет?.. – Вехтер взглянул куда-то вверх, пошевелил губами, подсчитывая.

– Двенадцать, – выдал Ханнес, как автомат.

Ей двенадцать, а Паульссену?.. Тогда уже было почти сорок? Наверное, Элли занималась не любовной интрижкой. Но какого черта Беннингхофф повесила в своей комнате картину этого человека? Почему она прятала его фотографию глубоко в ящике стола? Был ли он для Розы на самом деле просто соседом?

– Устала? – спросил Вехтер.

– Ах, ну отчего же, я еще по дороге пару деревьев успею выкорчевать. Конечно, я устала.

Ханнес даже не пытался выпить кофе и расплатиться, тоска по дому не утихала. Это пугало его: обычно его начинало тошнить еще на подступах к дому. И все же Ханнесу необходимо было влить в себя дозу кофеина, чтобы проехать по проселочной дороге. Он потер глаза.

– Пойду освежусь. – Элли соскользнула со стула и оставила их вдвоем.

– У меня стресс из-за старшей дочки.

Это вырвалось как-то само собой. Ханнес не знал, зачем завел этот разговор с Вехтером. Наверное, из-за бульдожьего спокойствия комиссара, который сидел на своем стуле так, словно ничто на свете не могло сдвинуть его с места. Казалось, он просто создан для того, чтобы вытягивать из людей признания, как магнитом. Видимо, играла роль сила притяжения массы.

– Я вообще не знал, что у тебя есть старшая дочь.

– Она от первого брака. Грех молодости. Ну, я имею в виду не свою дочь, конечно. А бывшую. Черт, вот дерьмо. Как бы там ни было, а дочка сейчас живет с нами. – Ханнес снова потер глаза: если уж начинаешь их тереть, то потом не можешь остановиться. – Она стояла под нашей дверью, как приблудившаяся кошка, и мы теперь не знаем, как с ней быть дальше.

– Сколько же ей лет? – поинтересовался Вехтер.