Солдат великой войны - Марк Хелприн

— И о чем же вы говорили? — поинтересовалась Жанетт.

— Обо всем, — ответила Ариан, ей было всего шестнадцать, и, хотя она понимала все, что понимал Алессандро, сформулировать многое у нее еще не получалось. И вообще, болтать она не любила, становилась разговорчивой, только переходя с языка на язык.

— Например? — спросила Изабель.

— О моей матери, — ответила Ариан.

Зная, что мать Ариан умерла, Жанетт и Изабель поняли, что зашли в тупик.

Они шли дальше, все трое отчаянно отыскивая тему для разговора, и в этом Ариан не отставала от подруг. Любовь к матери переполняла ее и теперь, как это часто бывало: досужие разговоры, прогулка вокруг фонтана, платье, устремления, честолюбивые замыслы, — все, чего она хотела от жизни, казалось предательством. В случайной проверке верности любовь к матери вытеснила все, ослепила по отношению ко всему остальному.

Она чувствовала, как мир отступает, и знала, что он может исчезнуть окончательно, а она останется лишь с любовью к женщине, которая умерла четыре года назад, а умирая, горевала, что покидает свою семью навсегда, но при этом и радовалась, что умирает именно она, а не муж или дочь.

Алессандро огибал фонтан с той же скоростью, что Изабель, Жанетт и Ариан, поэтому они друг друга не видели: точно Земля и ее двойник, движущиеся по одной орбите по разные стороны Солнца. Но в тот момент, когда три голоса певцов слились в один, еще более прекрасный, он вдруг развернулся на каблуках и зашагал в обратном направлении.

А когда поднял голову, увидел, что перед ним стоит юная девушка в слезах.

* * *

В январе 1911 года в библиотеке в Болонье, где по большей части занимался Алессандро, часто стоял такой холод, что изо рта шел пар. Однажды во второй половине дня, где-то за час до наступления темноты, лишь несколько студентов еще оставались в читальном зале, таком огромном, что большая печь, топившаяся дровами, согревала лишь воздух под потолком. Поджав ноги, чтобы сохранять тепло, и застегнув воротник доверху, Алессандро склонился над шестью книгами, разложенными на длинном столе. Он часто читал одновременно полдюжины книг — не потому, что ему так нравилось, но чтобы сравнивать аргументы и выводы, потому что, как выяснялось, и шесть субъективных, иногда в чем-то противоречащих друг другу точек зрения укладываются в рамки истины, и если аргументы заканчивались у одного, падающее знамя подхватывали другие. Алессандро изучал книги, как показания свидетелей, и, хотя ему приходилось постоянно листать страницы туда или обратно, чтобы сопоставить те или иные утверждения, эта техника приносила немалые дивиденды, и итог от сложения зачастую оказывался больше суммы.

Но чтобы читать шесть книг одновременно, требовалось с головой уходить в учебу, и на светскую жизнь времени просто не оставалось. Друзей он мог пересчитать по пальцам, а если о нем вспоминали, то полагали эксцентриком. Собственно, он постоянно балансировал на грани исключения из университета. Он никогда не стеснялся вступить в спор с профессором, исполненный уверенности, что главный довод — истина, а не статус участника дискуссии. «Если хочешь высоко подняться, у тебя есть единственный шанс, — говорил отец. — Держись обособленно, ничего не бойся и трудись в поте лица».

— Вы Джулиани? — донесся голос с другой стороны раритетного стола, за которым работал Алессандро, но такой тихий, что Алессандро его не расслышал.

— Джулиани?

Алессандро поднял голову. Напротив сидел человек, который выглядел как англичанин, но говорил на безупречном итальянском.

— Да.

— Вы знакомы с Лиа Беллати?

— Да.

— Между вами что-то большее?

— Большее, чем что?

— Не спрашивайте о том, что и так знаете. Одному человеку в Болонье, знакомому с ее семьей, грозит беда. Поможете? Друзей у него мало, и новый друг может оказаться весьма кстати.

— Я не знаю, кто он, и я не знаю, кто вы.

— Я пришел к вам, потому что слышал про то, как вы однажды сражались с двумя карабинерами.

Алессандро положил ручку.

— Они просто гнались за мной.

— Они стреляли, а вы и не подумали остановиться.

— Полагаете, это достижение?

— Большинство людей застыло бы на месте после первого выстрела.

Алессандро вскинул руки.

— Чего вы от меня хотите?

— Среди здешних студентов много монархистов.

— Разумеется, много. Они не учатся: маршируют, расклеивают плакаты, устраивают дуэли. Признаюсь, я их не понимаю, учитывая, что нами и так правит король.

— Они хотят превратить его в бога.

— Он слишком низкорослый.

— Их это не остановит.

— Может, и нет, но из-за всех этих кровосмешений, мне кажется, он выглядит как карлик с холмов Калабрии. Ничего у них не выйдет.

— Но хлопот от них хватает.

— И что?

— Они организовали фехтовальный клуб. И двадцать членов этого клуба прознали, что на факультете юриспруденции учится еврей.

— Учитывая, как много евреев на факультете юриспруденции, невелика заслуга.

— Они собираются его убить.

— Почему?

— Он из Венеции. Его мать немка. Они считают, что он предатель.

— И кого же он предал?

— Италию.

— Такое практически невозможно. А он предал?

— Нет. Он аполитичен, а если бы увлекался политикой, то ничем не отличался бы от остальных.

— Почему вы сами не хотите ему помочь?

— Если один еврей приходит на помощь другому, смысла в этом мало.

На лице Алессандро отразилось недоумение. Облачко его дыхания растаяло в воздухе.

— Они могут взять нас числом, и знают это, но христианин… Мой друг живет на виа Пьяве, дом номер шестнадцать, верхний этаж. Вечером они собираются вытащить его на улицу и избить.

— А полиция?

— Я ходил к ним. Они уже знают об этом, но им до фонаря.

— При чем тут Лиа? Вы ее знаете, и он знает ее, и вы знаете друг друга… Она еврейка?

— Да. Нашего друга зовут Рафаэлло Фоа. Они думают, что его отец — банкир, связанный с австрийцами.

— А он и правда банкир? — спросил Алессандро, закрывая по две книги сразу.

— Он мясник.

— Тогда почему Рафаэлло не скажет это монархистам?

Студент улыбнулся с такой горечью, какую Алессандро никак не ожидал увидеть на лице столь молодого человека.

— Это ничего не изменит.

Парк застыл под падающим снегом. Недалеко от дома, где жил Алессандро, находился оружейный магазин. Алессандро часто разглядывал револьверы, ружья и охотничье снаряжение, выставленное в витринах. Однажды видел, как продавец достает из витрины револьвер, просунув руку между прутьев защитной решетки, даже не потрудившись ее открыть.

С наступлением темноты улицы опустели, ставни закрылись. Снег разогнал всех по домам, к печам и каминам. Из сотен труб валил дым, и в воздухе сладко пахло хвойной древесиной, которую привозили из России и Финляндии.

Алессандро слишком боялся долго стоять перед магазином. Боковое зрение пустилось наутек, увлекая за собой сердце, когда, подняв ногу, он пнул стекло каблуком сапога. Окно с грохотом разлетелось, Алессандро показалось, что его было слышно аж в Неаполе. Он вытащил револьвер через прутья решетки и сунул в карман пальто.

— Иди ровным шагом, — приказал он себе. На улицу никто не выскочил.

Скрывшись в парке, он все еще боялся, зато теперь у него был шанс защитить Рафаэлло Фоа, которому следовало или самому иметь револьвер, или оставаться в Венеции. До развязки оставалось не так много времени, а потом, если все закончится благополучно, ему можно будет пойти домой, улечься под стеганое одеяло и лежать там как минимум четырнадцать часов. А на следующий день солнце окончательно растопит снег, от которого останутся только мокрые пятна на брусчатке.

Дом номер 16 по виа Пьяве, темный и неприветливый, встретил Алессандро закрытыми ставнями. И пока он стоял перед домом, до него донесся далекий раскат грома. Снег и гром не очень-то вязались между собой, но мысль о молниях, сверкающих в холодном сером воздухе, заставила Алессандро поднять голову. На небе вспышек не оказалось, слышались только далекие погромыхивания, которые, казалось, каждым ударом заставляли вибрировать грудь Алессандро. Долетая до него сквозь снег, они словно звали и самого Алессандро, и его поколение к чему-то столь удивительному и неожиданному, что никто из сверстников Алессандро ничего подобного и представить себе не мог. Но при этом погромыхивания доносились из такой дали, что казались нереальными.

Под раскаты грома он поднялся по лестнице, сначала на ощупь, но потом света стало прибавляться: над верхней площадкой находился световой люк, припорошенный снегом, дребезжащий под порывами ветра и от раскатов грома.

Дверь открыл высокий молодой человек тех же лет, что и Алессандро, с выступающими скулами и такими раскосыми глазами, что Алессандро вспомнил о Тамерлане. Рост молодого человека (ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку) и выражение лица заставили Алессандро задаться вопросом, почему ему, Алессандро, вздумалось его охранять. Выглядел Рафаэлло так, что мог с легкостью противостоять всем монархистам и анархистам Италии, вместе взятым.