Солдат великой войны - Марк Хелприн

— Почему же?

— Не хочу спровоцировать инцидент.

— Золтан, — повернулся французский посол к австрийскому, возвращаясь к прерванному разговору, — единственные инциденты, которых нам следует опасаться, это те, что происходят между нашими друзьями, немцами и итальянцами.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Алессандро, пользуясь тем, что в этой компании являлся самым высокопоставленным итальянцем.

— Бедные немцы, — изрек французский посол с идеальным галльским сарказмом, — жить не могут без колоний. Мы видели, как они пытались зацепиться за Северную Африку, видели, как они потерпели неудачу. И в обозримом будущем у них ничего не получится из-за отсутствия военно-морских баз на Средиземном море. Вероятно, они не станут развязывать войну в Европе ради приобретения колоний. По этой самой причине они не возьмут верх над нами, и у них нет шансов против англичан. Если они и смогут чего-то добиться, так это против вас.

— Меня?

— Италии.

— Как?

— В Киренаике и Триполитании.

— Нет, я так не думаю, — покачал головой барон Кароли. — У немцев нет интереса к тамошней пустыне. А кроме того, это вызовет наше безмерное неудовольствие.

— Сейчас, может, интереса и нет, но, если они будут прощупывать побережье, а мы — держаться за Марокко, Алжир и Тунис, точно так же, как англичане — за Египет, куда им податься?

— Но они не прощупывают.

— Немецкие военные корабли вчера прошли Гибралтар, — заметил французский посол. — Разумеется, возможно, они хотят, чтобы моряки получше загорели.

— И кто же об этом сообщил?

— Англичане. В прессе этого пока нет. Но будет. Мы и сами их заметим. Я хотел спросить сегодня, известно ли вам об этом что-нибудь, раз уж они ваши друзья.

— Впервые слышу.

— Они не собирались зайти в один из ваших портов, скажем, в Триест или Дубровник?

Посол Австро-Венгрии покачал головой.

— Я бы об этом знал.

Потрясенный тем, что оказался участником разговора, в котором мечтал поучаствовать, Алессандро вставил:

— Похоже, это инцидент, касающийся Германии и Австрии, а не Германии и Италии.

— Нет, — покачал головой французский посол. — Италия отреагирует, боясь за Киренаику и Триполитанию: слабые звенья на североафриканском побережье. Это может спровоцировать войну между Италией и Турцией.

— Турцией? — переспросил Алессандро.

— Италии придется завладеть Ливией, чтобы защитить свои интересы, — заявил барон Кароли. — Думаю, еще в этом году вы объявите войну султану.

— Не объявим, если я смогу высказаться на этот счет, — возразил Алессандро.

Возможно, потому что послы привыкли к разговорам с равными себе, они автоматически подумали, что Алессандро говорит от имени Италии. И вместо того, чтобы указать ему его место, сказав: «Но вы не сможете», — французский посол спросил: «Но почему?»

— Ничего из того, что есть в Ливии, не стоит войны, — владение риторикой плюс сильный голос наконец-то привели к тому, что все разговоры за столом смолкли.

— Это не так, — заговорил брат Лиа. — Италия многие годы участвует в развитии Ливии. Там большие месторождения полезных ископаемых, у страны огромный сельскохозяйственный потенциал, который позволит переселиться туда избыточному населению с юга Италии. Не говоря уже о нашей чести, о нашем законном праве иметь колонию в Африке, нашей истории, проблемы с доступом к каналу и абсолютной неприемлемостью немецкой военной базы у наших берегов.

Алессандро ответил, подстегнутый вниманием столь многих людей.

— Капитан, — в голосе слышалось уважение, — Ливия — территория Оттоманской империи. Мы там гости, и все наши усилия по развитию Ливии за последние десять лет вполовину меньше нового строительства на виа дель Корсо. Вы правильно упомянули о наличии месторождений полезных ископаемых, но следовало сказать, что их добыча требует особых методов, потому что месторождения находятся глубоко под землей, которые пока не созданы. Что же касается сельскохозяйственного потенциала… насчет этого есть определенные сомнения. Во всяком случае, факты говорят о том, что там ничего не растет. Если настанет день, когда итальянцы с Юга начнут покидать свою сухую и каменистую почву ради ливийского песка, тогда, возможно, война с султаном и станет мудрым решением. Но эти люди уезжают в Америку, и будут уезжать, независимо от того, начнем мы войну с Турцией или не начнем, а при таком раскладе эта самая война с Турцией становится совершенно бессмысленной. История же у нас такая, что мы не можем объявлять кому-то войну, ссылаясь на наши давнишние владения. Иначе придется воевать не только с Турцией из-за Ливии, но и с Британией, Испанией, Германией, Францией, Австрией и Карфагеном. Возможно, нам удастся предотвратить появление немецкой военной базы на юге, не объявляя войну Турции — это какой-то очень уж кружной путь, — а просто проинформировав Германию, что это casus belli[25]. Что же касается нашей чести, то честь — дело тонкое и важное, и наилучший способ служить ей — поступать правильно.

— Лучше воевать с Германией позже, чем с Турцией сейчас? — спросил брат Лиа.

— Лучше вообще не воевать.

— Лучше рискнуть войной с Германией позже, чем победить в войне с Турцией сейчас? — напирал капитан.

— А кто сказал, что мы победим?

— Заверяю вас, победим, и я не стал бы давать таких гарантий относительно Германии.

— Как мне это представляется, гораздо благоразумнее позволить немцам построить военно-морскую базу в Ливии, если им того хочется, а самим построить три базы на каблуке Италии, чтобы обеспечить превосходство в силе. Тогда и тревожиться будет не о чем, и мы не прольем кровь и не потратим деньги на войну.

— Маневренность, — указал капитан, — гораздо важнее массы и баланса. Вы пренебрегли маневренностью ради уравнения. На войне и в конкуренции между государствами позиция — это все.

— Да, конечно, — вмешался какой-то англичанин на безупречном немецком. — Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!

Поскольку никто не мог точно сказать, почему англичанин выбрал именно этот момент, чтобы съязвить, те, кто поддерживал Алессандро, решили, что англичанин насмехается над братом Лиа, а сторонники капитана не сомневались, что этот аргумент в его пользу.

Баронесса воспользовалась паузой и инициировала полдесятка разговоров на разные темы. Оставив в покое Средиземное море, послы заговорили о России.

Алессандро откинулся на спинку стула, и его лицо налилось кровью, приобретя цвет сливы. Сокрушенный гордостью и смущением, по молодости он еще не понимал, что вопрос так и остался открытым: он-то думал, что решил его раз и навсегда.

Потом он обнаружил, что на дипломатических обедах подают много блюд, и пожалел о том, что не последовал примеру Лиа и послов, которые только притрагивались к еде, положенной на тарелку. Он же, в восторге от собственного триумфа, съедал практически все, и после четырнадцати блюд и трех десертов ощутил себя настолько отяжелевшим, что засомневался, выдержит ли Энрико его вес.

Еда и шампанское вынудили его сидеть на стуле в компании стариков и наблюдать, как Лиа кружится в вальсе, который, казалось, длился целую вечность. Он уже понял, что есть надо ровно столько, чтобы не потерять способность подняться после обеда и пригласить даму на танец. Лиа вальсировала с военным. Алессандро решил, что потанцует с ней позже. Теперь же он любовался ею со стороны и чувствовал, хотя точно знать не мог, не имея достаточно опыта, что оно и к лучшему. Лия танцевала божественно, и он мог не составить ей достойную пару.

* * *

Лиа с братом покинули дворец Венеция в половине двенадцатого. Стоя на брусчатке двора и наблюдая, как они садятся в карету, Алессандро задавался вопросом, не жениться ли ему на ней. Он боялся, что видит в Лиа только утонченную изысканность и слеп ко всему остальному, его тянет к ней слабость, так что страсть, которую он испытывает, с изъяном. Слишком хорошо зная, какую глубокую благоговейную любовь способны испытывать итальянские поэты к женщинам, которых они мельком видели на улице, он опасался, что его влюбленность в Лиа — недостаточная основа для союза, который заключают мужчины и женщины перед Богом.

Он очень хорошо знал, что любовь сродни самому прекрасному пению, она может заставить забыть про смерть, может быть такой сильной и чистой, чтобы преобразить вселенную. Он это знал и стремился к такой любви, а сам стоял во дворе дворца Венеция, наблюдая за разъездом дипломатов, всем довольный, ибо подозревал, что, поддавшись самой сильной любви, в итоге можно навлечь на себя даже больше страданий, чем от ее отсутствия.

Однажды высоко в Юлианских Альпах они с отцом наблюдали, как стая птиц разлетелась в разные стороны при появлении орла. Орел летел неестественно медленно, словно огромный броненосец, рассекающий волны вдали от берега, а птицы торопились увести от орла своих птенцов, и отец сказал: «Их души не ведают страха, и орел для них ничто. С ними Бог, который заменяет то, чего им недостает».