Солдат великой войны - Марк Хелприн

— Отец посоветовал показать ее вам. Когда я начинаю писать, где-то минут через десять теряю контроль над рукой, она начинает дрожать и болеть. Становится горячей от прилившей крови. Но в остальном все со мной вроде бы в порядке.

— Позвольте взглянуть, синьор. — Орфео взял ручку, схватил увеличительное стекло, всмотрелся в кончик пера. — Вы болван! — вскричал он. — Вы держите ручку неправильно! Левая сторона совершенно стерта, на ней не осталось золота. У хорошего писаря ручка скользит по странице. А ты, мой мальчик, ею царапаешь. Это не дело. Твоей ручке требуется новое перо. Убери ее обратно в карман. Идем со мной. Я дам тебе новую.

Алессандро покорно последовал за Орфео к низкому комоду, который стоял у окна, выходящего на север. Орфео выдвинул невероятно длинный и широкий ящик, который при этом даже не скрипнул. В нем лежали десятки, даже сотни авторучек.

— Это богатство, это сокровище, — прокомментировал Орфео, — принадлежит твоему отцу. Но он доверил его мне. Я дам тебе лучшую. Большинство как черное дерево. Но не эта. Смотри.

Он достал из ящика идеально гладкую, матово-черную ручку. Тяжелое острие блестело даже в северном свете.

— Твой отец позволил мне заказать ее в Англии. Корпус керамический… это «Уэджвуд». Ее нельзя ронять. Она идеальная, пишет гладко и ровно, прохладна на ощупь, а острие такое массивное, но при этом и гибкое, как кнут. Сейчас я наберу в нее чернил для тебя. Специальных чернил, пузырек стоит в два раза больше литра обычных. — Он наполнил ручку и вытер острие чистым льняным полотенцем, висевшем на крючке.

— Теперь за работу, — продолжал он, когда они заняли свои места. — Вот третья часть португальского контракта. Твоя копия для архива. Это не представительская копия, поэтому можешь особо не стараться, но она должна быть чистой. Приступай. Через два часа придут певцы, и работа пойдет веселее.

— Какие еще певцы? — спросил Алессандро.

— Певцы приходят за час до полудня, — ответил усатый писец, не отрываясь от работы. — Они поют, пока мы не уходим домой на ланч.

— Хорошо поют?

— Как ангелы, — ответил Орфео, глядя в потолок. — Две женщины и мужчина, голос которого эхом отражается от стен.

— Если они так хороши, почему же они поют на площади? — удивился Алессандро. — И кто им платит?

— Все просто. Они из Африки, вот почему они поют на площади, и никто им не платит, хотя они поют как ангелы и должны быть в Ла Скала. Разумеется, туда им не попасть. Они здесь уже месяц. Вероятно, покинули Африку, потому что там сезон дождей или потому что у них сдохли козы. Надеюсь, они никогда туда не вернутся. После каждой песни на площадь сыпется серебряный дождь. Вот увидишь. Из каждого окна, из каждой конторы.

В ожидании певцов они принялись за работу. Копируя португальский контракт, Алессандро обнаружил, что массивное золотое острие пера ручки «Уэджвуд» словно обладает разумом. Если требовались чернила, они поступали. Если Алессандро делал паузу, они уходили внутрь вместо того, чтобы вылиться на бумагу. В итоге перо плавно скользило по бумаге, точно фигурные коньки — по льду, выписывая буквы-фигуры. Если не считать того, что контракт был на португальском, никаких трудностей он не вызывал: речь шла о валютном арбитраже при покупке скота, соленой рыбы и масла.

Время от времени подходил Орфео, чтобы проверить работу временного ученика.

— Рука джентльмена. Летает и катается как на коньках.

— Так у вас тоже летает и катается.

— Да, но обрати внимание, всегда одинаково. Фирменный знак старого опытного писца — единообразие. Каждая буква всегда одинаковая. Джентльмены носятся на своих лошадях по полям и прыгают через изгороди, как им заблагорассудится. Писцы двигаются по трамвайным путям. И однако дисциплина приносит удовлетворение. Та же история, что с луной, всегда движущейся по одной орбите, или с танцами животных…

— Скажите, — перебил Алессандро, опасаясь, что Орфео опять начнет распинаться про светящийся сок, — если писцы так ценят единообразие, почему бы не пользоваться одним из этих новых устройств, пишущих машинок, тогда каждая буква всегда будет одной и той же?

Орфео перестал писать.

— Позволь, я тебе кое-что объясню, синьор, — с жаром заговорил он. — В этой конторе мы идем в ногу со временем. Мы используем все чудеса, которые Господь соблаговолил нам дать. Перьевые ручки, пузырьки с наворачивающимися пробками, стулья, у которых поднимается и опускается сиденье. Мы идем в ногу с прогрессом. Если бы пишущая машинка, о которой ты говоришь, приносила пользу, мы бы без колебаний пустили ее в дело. — И он откинулся на спинку стула с довольной, веселой улыбкой.

— Так пользы от нее нет?

Едва сдерживая смех, Орфео покачал головой.

— Разумеется, нет! Все учреждения, которые покупают эти машинки, обречены! Их никогда не станут использовать в конторах, никогда! Это я тебе гарантирую. Они слишком безликие. Не позволяют понять, что стоит за словами. При этом изначально все надо написать от руки. Я работаю писцом пятьдесят лет. И готов умереть на месте, если скажу хоть слово лжи. Эти машинки никогда не будут широко использоваться. Слишком непрактичные. Мне жаль изобретателя. Мне жаль пользователей. Мне жаль продавцов.

— Не знаю, — Алессандро пожал плечами. — Когда их конструкция улучшится…

— Да что там можно улучшить? — вскричал Орфео.

— Скажем, снабдить их мотором.

— Мотором? — Орфео расхохотался. — Паровым двигателем?

— Нет, электрическим мотором, чтобы лучше отпечатывались буквы.

— Невозможно! Всякий раз, как ты будешь к ней прикасаться, тебя будет бить электрическим током. А если найдут способ обезопасить тебя… скажем, оденут в резиновый костюм или закрепят на пальцах пластинки из слоновой кости, или посадят на резиновый трон, тогда электричество не будет знать, что ему делать. Как электричество может знать, что ему делать? Человеческие пальцы! Человеческие пальцы! Они созданы для того, чтобы выписывать красивые буквы, а не стучать по клавишам.

— А как же пианино?

— При чем тут пианино?

— Музыка такая красивая, а создают ее стуча по клавишам.

— Немцы — да, но не мы.

— Итальянцы не играют на пианино?

— Есть разные степени сочувствия. — В голосе Орфео слышалась паника, тело и лицо дергались. — Вдруг они ворвутся сюда, лопоча на своем варварском языке, словно мартышка, давящаяся апельсином. Иногда мне снится, что немец смеется надо мной, потому что я такой коротышка. Смотрит на меня и тычет пальцем, а его рот сворачивается, как свиток. «Ты такой низенький! — говорит он. — Какой у тебя рост, один метр?» Но я все держу под контролем. Просто не обращаю внимания. Полностью владею ситуацией. Я вижу этот сон каждую ночь. Эти люди высокие, но они безумцы. Поэтому они говорят так, будто им делают операцию без наркоза.

— Мне не кажется, что у них ужасный язык, — возразил Алессандро. — Он такой же красивый, как наш, ну, почти.

— Не отдавай Венецию этим выпивохам.

— И не собираюсь.

Орфео согнул руки, сжал кулаки.

— Будешь сражаться?

— Сражаться с кем?

— С немцами, вот с кем!

— Войны не будет.

— А если все-таки случится?

— Никаких немцев, кроме туристов, здесь никогда не будет!

— Из-за таких людей, как ты… — В голосе Орфео слышалось неприкрытое отвращение. — От Рима остались одни руины. И так уже тысячи лет.

— Почему? Потому что я не убиваю туристов?

— Нет, из-за слонов.

— Слонов?

— Римляне чувствовали себя в безопасности, потому что слоны жили по другую сторону моря, но Ганнибал оказался умнее. Он кормил слонов виноградом и медом, пока они не раздулись, как бочки, а потом в Сеуте заманил их в воду, говоря: «Давайте немного поплаваем», — и течение отнесло их к Испании, где они вышли на берег. — Он повернулся к усатому писцу. — Разве это неправда?

— Не знаю. Меня там не было, — ответил писец.

— Ах! Вы оба трусы. — Орфео покачал головой. — И вот для двух трусов два факта. Они уже покорили Италию: Милан, Венецию, Фиренцу, Болонью и Геную. Осталось только официально это признать. И люди, которые смогут их побить, — это те, кто прошел необходимую подготовку и готов сражаться до последнего.

— Это три факта, — встрял в разговор еще один писец.

— И что? Кто ты такой, чтобы придираться к цифрам? Я не могу разобрать твои пятерки: они все кажутся шестерками.

Писцы заспорили. Алессандро вернулся к португальскому контракту, думая о слонах, выбирающихся из моря на южное побережье Испании. Австрийцы, конечно, располагают боевыми кораблями в Средиземном море, впрочем, они могли бы просто спуститься из Тироля без всяких слонов, но сейчас царит мир, можно не думать о войне, никто не требует от него погибнуть во цвете лет. История осчастливила его таким подарком, и он испытывал глубокую благодарность, отказываясь даже представить себе войну. Ничто не ограничивало его свободы, и он это знал.