Холмы России - Виктор Ревунов

Даже самая высокая любовь оборачивается вдруг трагедией, когда умирает один. И так бывает, что после такой потери человек живет с надломом. Его не утешишь, не отзовешь. В новой семье он становится несчастьем. Это вот от хорошего, от высокого. А бывает, что люди душами не сошлись. Мучают, терзают друг друга, пока кто-то не надломится или, наоборот, взбунтует, закричит, бросится в огонь и воду с отчаянья. А тут сразу двое бросились, сперва он, потом она. И любить хочется или быть любимым, а любви-то нет. Вот это-то никакой наукой не разрешишь. Но кто знает? Может, и придумают такую формулу, в которую вставят признаки человеческие. И если выйдет хороший ответ, женись, а нет - уходи, чтоб трагедии потом не было. Взаимосвязи людские, сцепления - они и дают вспышки, от которых или пепел остается, или не гаснет потом, горит всю жизнь ясный счастливый огонек.

- Все это гораздо сложнее,- выслушав брата, заключила Полина Петровна.

- Да,-согласился Родион Петрович.-Мы только пытаемся как-то объяснить.

Родиону Петровичу пора было в контору лесничества.

Юлия подала ему картуз и брезентовый плащ, просушенный на печи.

Он оделся и уж хотел было идти, как заслышал шаги на крыльце.

Юлия еще раньше, через стекло террасы, увидела поднимающуюся на крыльцо женщину.

- Шелганиха!

В дверь постучали.

- Что ей тут надо? - недовольно проговорил Родион Петрович.

Но не провожать же от двери человека.

- Заходите,-сказала Юлия.

Дверь открылась, и на террасу вошла женщина, высокая, с бледным строгим лицом. Темный платок на ней.

Что-то властное было во взгляде ее темных глаз.

- По делу к вам,- взглянув на Полину Петровну, сказала она.

- Ко мне? - поняла ее взгляд Полина Петровна.

- Да, к тебе.

Она стояла у двери, ждала, когда Родион Петрович и Юлия выйдут, и не сводила глаз с Полины Петровны.

Родион Петрович и Юлия вышли.

Шелганиха угрожающе приблизилась к Полине Петровне и сказала:

- Тварь ты! Плюнуть бы в глаза твои и уйти. Что ты там вчера в больнице на меня говорила? В суд повести грозилась. Тварь!

Полина Петровна покраснела. Она хотела крикнуть с гневом: "Вон отсюда!.." Но не крикнула. Спокойно приняла ее вызов: "вызов тьмы", как подумала она.

- Ты зачем сюда приехала? Отдыхать от московской жизни? Вот и отдыхай. А в нашу жизнь не лезь белыми своими ручками. Вон как расходилась! За что ты мне судом грозила? За что?

- Вы женщину изуродовали.

Шелганиха еще ближе подошла к ней.

- Дай я погляжу на тебя, на такую умную...

Дура! Не в брата пошла. Понимаешь ли ты что-нибудь в нас?

- Какая вы злая! - удивилась Полина Петровна.

- Злей змеи! И отступись от нашего бабьего дела.

- Нет! Хоть бы умели делать, а то не умеете.

- Не училась.

- Так и не беритесь!

- Так вы же не делаете: запретили. Кому надо,тот родит. А кому легче на тот свет, чем рожать? Муж у нее, а она с парнем связалась. Парень не берет, а к мужу нельзя. Куда же ей? В Угру? На коленях Фенька просила, только избавь. Сделайте, чтоб никто не изменял да чтоб и седьмой рот не лишним был. Мужья жен бы любили, а жены мужей до конца. Тогда и запрещайте и в суд жалуйтесь. Я их не зову, силом не тащу. Сами просят. Да что же я, бессердечная?

- Как же вы решаетесь на это?

- Приезжай работать в нашу больницу. К тебе будут ходить. Я тогда и решаться не стану. Жизнь непутевая.

Кого выслали. Бабенки молодые остались. Пожить хочется. Куда же ей хомут такой? Вот и бегут потом ко мне:

избавь!.. Вы люди чистые, бабье дело не знаете. Пошел в магазин - взял хлебушка. А тут и посей его, и сожни, и обмолоти, да еще свези. А на покосах сколько забот!

А тут, глядь, и ленок поспел: выбери его и свяжи, потом расстели, потереби. Без разгибу спина ноет. Вот сколько дел! А тут еще и с ребеночком ходи, роди его и вырасти.

Пожалуйтесь вон в суд, что бабу не жалеем. Ей дома бы с детьми сидеть, да по грибы или по ягоды с ними ходить. Вот тогда она и молодая будет и румяная. Перемучаем бабенок - хворь на детей перейдет, так и дальше до выродков. Медицину свою с жизни начинали бы - с бабы, чтоб ей хорошо было, и народ будет здоровый.

А лекарства ваши не помогут: это только свидетели хворей посеянных... Сказала я тебе. А то правду-то не знаете. Отворотились. Жить уж гнушаетесь с нами, только погостить, а жить - нет. Там лучше. Землю бросили. А ты грозить приехала. Не пахала, не сеяла тут. Нет тут твоего дела,- снова распалилась Шелганиха и подняла руку так, что Полина Петровна отступила в страхе.- Отстань!

- Я и не грозила,- сказала Полина Петровна.- Я только хотела предупредить вас: не делайте. Мы ведь ее вчера от смерти едва спасли. Сколько потеряла крови.

Как вы решились на такое?

- Что с тобой говорить,- с унижающим презрением сказала Шелганиха.- Она через разлив ко мне пришла, как без памяти была. "В Угру уйду, тетя. В Угру уйду",- вот как просила. А я жалостливая. Сама в тюрьму пойду, суд накажет, а избавлю: человек вопит.

- Знаю. Бывает так. Но он бы ее не бросил,- сказала Полина Петровна про Кирьяна и Феню.- У них могла бы сложиться жизнь. Неужели не могли отговорить ее?

Шелганиха устало села на стул.

- Разве не говорила? Кинулась она из избы. Замечется, пропадет. Догнала я ее. "Иди, говорю, возьму грех на душу". Страх божий! Руки трясутся у меня... После уложила я ее, одеялом укрыла. Притихла вроде бы. И я прилегла. Не помню, как и заснула. Проснулась. Гляжу, а ее нет. "Значит, думаю, ничего, раз ушла". А сегодня-то и слышу, что с ней. И твои слова обо мне дошли. Только ведь она никогда не признается, что у меня была. Ведь не призналась?

- Так догадалась.

- А не призналась и не признается. Сама вот призналась, знай ты правду. Не за корысть делала, а по жали своей.

Не простилась Шелганиха.

Через окно видела Полина Петровна, как шла эта женщина, не горбясь, прямо, без торопливости, останавливалась изредка, как бывает, когда чувствуют, что-то забыли и хотят вспомнить.

В походке обычно виден характер, радость, покой или смятение душевное.

На терраску вошла Юлия и сразу спросила Полину Петровну:

- Что она?

- Ничего. Бывает, думаешь о человеке одно, а он совсем другой.

- Человека не узнаешь, пока с ним пуд соли не съешь... Что она сюда нагрянула?

- Поговорить пришла о вчерашнем.

- Боится?

- Я погорячилась там, в больнице. Не так все просто.

Умные люди, видимо, потому и умные, что очень осторожны перед чужой жизнью... Я сейчас пойду к Фене. Юлия, милая, если можно, баночку смородинового варенья?

Для нее.

Феня сама добралась до скамейки за больницей и села тут среди кустов бузины. Бледная, слабая еще, в сером больничном халате и в белой косынке, она радостно огляделась вокруг: новым и прекрасным показался ей мир.

"До чего ж хорошо! До чего ж хорошо! Жить... Житьто как хорошо",радовалась она и свежему воздуху, в котором сияюще вились паутинки, и красным гроздьям ягод на бузине, и небу с густо налитой синевой, и далеким лесам - все было удивительно ярким, новым и сильным в сполохах света, который солнечно брызгал изза кустов на колени ее и под ноги, где стелился просвиркик. Цвел еще: и осень как весна для его былых цветков.

Она посмотрела в сторону Угры. Там черные ольхи.

А дальше, на той стороне, дорога среди сжатых полей, дышавших свободным простором.

Она услышала, как кто-то сзади подошел к ней. Положил на плечо руку. Тонкая, маленькая рука.

- Катя!.. Катюшка!

Катя выбежала из-за скамейки и остановилась перед Феней. Обняла ее и расцеловала.

- Как я узнала, что тебе лучше, так сразу и собралась.

- Посиди. Посиди со мной.

Катя села рядом. Развязала узелок. В узелке антоновские яблоки заскрипели, крепкие, с блестящей желтинкой.

- Мама прислала.

Феня взяла яблоко. Зажмурившись, понюхала его, осенью пахнет.

- Мы все так переживали за тебя. А Киря сам не свой.

- Пусть успокоится,- с отчужденностью сказала Феня.- Поиграли, и хватит. За все мне... Если бы не ты, то и каюк... А теперь жить хочу.

- Прийти он хотел.

- Не надо. Не к чему. Да и волноваться мне нельзя.

Покой нужен... А как же ты на той стороне очутилась? - спросила Феня.

Катя опустила голову, вздохнула.

- Сказать?

Наливались слезали глаза Кати. Это цидела Феня.

Напрасные, может, слезы?

Нет.

Напрасные!

Нет. Я тоже, как ты, туда шла.

Куда? - с испугом спросила Феня.- К Шелганихе?

- Только ты пока не говори никому.

Феня поправила косынку на голове Кати, загладила ржистую прядку волос.

- Глупая ты. Это я шла, а тебе-то зачем?

- И тебе незачем было идти. Что, с ребенком бы мы тебя бросили? Все хорошо было бы.

- Мое кончено, не вернешь. А что не вернешь, о том и тужить нечего. У меня совсем другое. Ты вольная, и Федя вольный. Замуж выйдешь. Вот и все... Он знает?