Холмы России - Виктор Ревунов

- Тут наш объездчик приехал. Просит в больницу.

Больная там в очень тяжелом положении,- сказал Родион Петрович.

- Хорошо. Я сейчас.

А через минуту Кирьян увидел на крыльце женщину, показавшуюся ему в темноте молодой, с белым лицом под тенью капюшона черного блестевшего ее плаща.

Выбежала Юлия с пуховым платком для Полипы Петровны.

- Поля, надень,- и сама накинула на нее платок, завязала.- Ночь, ночь-то какая, господи!

Родион Петрович проводил Кирьяна и сестру.

- Осторожнее, Киря. Дай знак с той стороны, и я буду спокоен.

Угра, суженная тут высоким берегом, бывала и в тихие дни с быстриной, а сейчас и крутила, и завихривалась.

Лодку подхватило и понесло.

Полина Петровна сидела на перекладине, держась за борт, в который хлестала вода.

- Не бойтесь,- сказал Кирьян, перекидывая со шлепаньем шест и загребая.

Она сидела спокойно, в задумчивости.

Подплыли к берегу и выбрались на его уступ, на который Кирьян втащил и лодку, привязал цепью к ветле.

Потом он зажег спичку: дал знак Родиону Петровичу, что добрались до берега.

На том берегу радужно метнулся огонек и погас: это Родион Петрович ответил.

Кирьян и Полина Петровна поднялись по крутой, обрывистой тропке среди олешников на венец берега, где больница.

- Что же будет с ней? - спросил Кирьян Полину Петровну.- Спасите ее. Она не виновата.

Полина Петровна скрылась за дверью больницы.

Кирьян сел на край телеги.

Снизу доносился шум течения, всплески от подмытой земли. ^Дождя уже не было. Чистое черное небо. В восточной половине его просеивался из бездны звездный туман.

Кирьян подошел к окну с белой занавеской, за которой двигались какие-то тени.

Он не верил, что может случиться страшное, и эта вера была от молодости, перед годами которой далекой кажется смерть.

Он не представлял, что кто-то выйдет к нему и скажет: "Все кончено".

Ночь, которой, казалось, конца не будет, сходила с неба. Рябиново зарделась полоска зари. Кирьян сидел в телеге, опустив голову: мучился, видения пронзали душу ужасами, даже вскрикивал он,

- Киря... Киря...- услышал голос Фени. Соскочил с телеги. Перед ним Полина Петровна

- Что?

- Она молодая и сильная - это ее счастье,- сказала Полина Петровна.Вот пока все.

К лодке пошли через луг в опаловом и холодном зареве.

- Могу я быть откровенной с тобой? - спросила она вдруг.

- Конечно.

- Не обижайся. Я уже кое-что слышала... Феня не жена?

- Нет.

- А тебя не смущает такая жизнь с женщиной, само это положение, что она может так жить?

- Разве нужны бумажки? Есть у нее, законная да клейменная.

- Тогда надо было сделать себя свободной и устраивать семью, не уродуя жизнь, как это вышло. Знаешь, почему я так говорю? Мне знакомы такие случаи. Ты, Киря, должен знать ее состояние. Она не могла себе простить...- Полина Петровна не договорила.

- Говорите.

- Не могла себе простить, что пошла на измену, и в стыде сотворила над собой это уродство.

- Я не знал. Она скрыла.

- Феня боялась усложнить положение. А ты был невнимателен к ней.

- Что же делать?

- Тут трудно что-либо посоветовать. Жизнь постепенно смоет все. Но скорее смоет горе, чем позор. Мы делаем много ошибок, особенно в любви: что-то не так, и уже расплата, очень жестокая порой. Это женская доля, Киря.

Они спустились к лодке.

Мутная вода кружила, с хлюпаньем и журчаньем вскипала в воронках, несла охапки водорослей и прелой соломы.

"Бывает и расплата, а от любви не уйдешь",- подумал Кирьян.

Полина Петровна села на свое вчерашнее место - на перекладину и, когда тронулись, подняла капюшон, натянула его поверх платка: ветер на реке был резким и холодным.

Они пристали на той стороне под кустом. Полина Петровна, держась за ветки, выбралась на берег.

- Прости, Киря! Может, я и погорячилась, все высказала. Мне жаль ее, потому-то я и сказала. Ты, особенно сейчас, побереги ее,- прощаясь, сказала онп.

- Спасибо,- ответил Кирьян с удалявшейся лодки, в которой стоял он с шестом, и вдруг пол" ..; его, и с сплои ударил в быстрину.

Чуть светало в моросисто мигающих потемках, когда Гордеевна вышла из дома. За хутором свернула на лесную тропку в меди опавшей листвы.

Шла Гордеевна к святому ключу.

Ключ в лесной глуши, на прогалине, среди сосен. Вершины их достигли такой высоты, что кажется, живут они небом, ближе к небу, чем к земле с ее сумраком во мхах и черничниках.

Под сосною с мускулистым комлем в натеках смолы затаен родник в ольховом срубе. Сруб вровень с землей, в малахитовых наростах мха.

На стволе - икона без позолоты и серебра, подревневшая плашка с ликом богоматери. Глядит она печально куда-то вдаль, перед которой бессильны руки матери с дитем. Чуть склонив голову, все ждет и ждет она с бесстрашным смирением, что должно быть. Дрожит на руках ее и на лице свет родника.

На коленях, склонись, стояла Гордеевна в белом с синими горошками платке. Молилась за Кирю и Катю.

Припала к роднику. В сумрачной глубине его, там, на самом дне, вздымалась и кипела земля с прорывавшимися струями воды, с песком и черными прожилками корней, размытых где-то в глубинах, под новыми толщами схороненных с веками пластов, и туда, туда шептала Гордеевна:

- Не отними волю и хлеб у детей моих. Не отлучи от двора. Пошли Кире жену хорошую, а дочке моей Кате мужа забочего. Без воли тяжко, без хлеба голодно, а без жены и мужа прийти не к кому. А Феню, хоть и не нашего двора она, огляни на Митю. Дай им счастья и, если уж взять негде счастья-то, от меня возьми все до последней капельки да брось беде. Пусть отлетит от них беда.

Глядят из-под воды глаза, ее глаза, а будто чужие всматриваются. Мрак клубится за ними. Глаза что-то страшное сказать хотят. Что? Что?.. И среди этой отрешенной тишины услышала Гордеевна голос материнского своего предчувствия: не это лихо, с каким пришла она, а будет лихо чернее тьмы, как в этой глубине кромешной.

- Господи! - прошептала Гордеевна и, обняв ствол, прижалась к иконной плахе.- Сохрани! Сохрани!

Туманные полосы света прорывались на землю из прорубей среди медленно качавшихся вершин, меленые тучи хвои - они далеки, но еще дальше их матовобелые раковины облаков, перламутрово отливавшие от зари.

- То, что делает Шелганиха, ужасно,- утром поделилась с братом Полина Петровна.- Я должна поговорить с ней. Либо она прекратит свое варварство, либо надо заявить куда следует.

- Сходи. Но какой толк? К ней женщины сами идут,- сказал Родион Петрович.

Все трое - Юлия, Родион Петрович и Полина Петровна - сидели за столом на террасе. Завтракали. На столе - жаркий самовар с чайником на конфорке. Кувшин топленого молока к чаю.

За стеклами террасы, промытыми дождями, небо прозрачно синилось над осинами в винпо-красном багрянце.

- Ты лучше отдохни,- сказала Юлия Полине Петровне.- Последние теплые деньки.

- Нет, нет. Я пойду,- решительно ответила Полина Петровна.- Она уродует женщин.

- Но ведь не силой она их тянет к себе,- хотела убедить Полину Петровну Юлия.- Что делать? От доли к ней идут. Да, слава богу, никто не умирал.

- Ты ничего не изменишь,- поддержал жену Родион Петрович.

- Зачем берется, не умеет делать!

Родион Петрович вышел из-за стола: ему было все равно, пойдет сестра или нет. Его больше тревожило, что его объездчик, Кирьян Стремнов, запутан в этой истории.

- Не Шелганиха виновата, а само положение, в котором оказалась Феня. Ей ничего не оставалось делать,- сказал Родион Петрович, как говорили сейчас все.- Ты знаешь Дмитрия, ее мужа? - обратился он к сестре.- Это характер запутанный, слабый и сильный. Он еще покажет себя. Мне жаль Кирьяна. Силы душевные потратит, а цели никакой. Мог бы хорошие дела делать. Я так и думал: уйду вот на отдых-он место лесничего займет в нашем лесу. Такие истории губят.

- Он любит ее,- возразила Полина Петровна.- Я поняла. Мы разговаривали с ним.

- Вот и ужасно, не может разорвать этот узел.

Митя так не уйдет.

- Кирьяну с Феней бежать надо отсюда,- сказала Юлия.- Тут им житья все равно не будет. Не простит Митя.

- Сам виноват. Он по-человечески у нее прощения просить должен: порвал жизнь своей жены. Откуда берется такое? - спрашивая и сожалея, сказала Полина Петровна.

Родион Петрович набил махоркой свою трубку: табак не признавал - курил махорку с донником, который засушивал и хранил в пучках на сеновале.

- Откуда берется такое? - повторил он вопрос сестры.- Мы многое, я уверен, решим. Человек будет сыт, иметь жилье, будет образован и занят делом, творить чудеса, о которых сейчас и понятия не имеем. Но вот смятения души останутся. У одних и сейчас жизнь в удачливом состоянии, как-то вот так выходит, что жизнь идет без всяких завихрений. А у других и боль и трагедии.

Даже самая высокая любовь оборачивается вдруг трагедией, когда умирает один. И так бывает, что после такой потери человек живет с надломом. Его не утешишь, не отзовешь. В новой семье он становится несчастьем. Это вот от хорошего, от высокого. А бывает, что люди душами не сошлись. Мучают, терзают друг друга, пока кто-то не надломится или, наоборот, взбунтует, закричит, бросится в огонь и воду с отчаянья. А тут сразу двое бросились, сперва он, потом она. И любить хочется или быть любимым, а любви-то нет. Вот это-то никакой наукой не разрешишь. Но кто знает? Может, и придумают такую формулу, в которую вставят признаки человеческие. И если выйдет хороший ответ, женись, а нет - уходи, чтоб трагедии потом не было. Взаимосвязи людские, сцепления - они и дают вспышки, от которых или пепел остается, или не гаснет потом, горит всю жизнь ясный счастливый огонек.