Майор Ватрен - Арман Лану

— Батальон Экема получил приказ отойти к Таньону и Шатле.

— Но дивизии, которая была слева, ведь больше нет!

— Я… не знаю. Я ничего больше не знаю.

Майор опустил глаза; его указательный палец начертил на карте линию прорыва немецких войск — Шато-Порсьен, Авансон, Шатле…

— Ретурн, — сказал он вполголоса.

Это была речка, текущая параллельно реке Эн, в десяти километрах за их спиной!

Ощущение оголенного слева фланга, которому угрожает штык, то самое болезненное и уже испытанное им ощущение непреодолимого головокружения над пропастью снова овладело Субейраком. «Зов бездны, как сказано у Паскаля», — подумал он и горько усмехнулся над своими профессиональными ассоциациями.

Он собирался обозначить стрелками движение немцев к опорным пунктам батальона, но Ватрен сказал:

— Не надо. Не нужно стрелок в этом направлении. Пусть все они смотрят на юг, прямо на юг. Как будто нас не существует.

— Это означает, — сказал лейтенант, — что они обошли нас слева?

— Да, — ответил майор

И Старик произнес наизусть, как прилежный ученик:

«Каждая деревня должна представлять собой замкнутый опорный пункт. Всякая часть, которую обошли бронированные вражеские орудия, должна во что бы то ни стало продолжать сопротивление и выполнять свое назначение… Следовательно, если укрепления нашей пехоты останутся нетронутыми после проникновения в наш тыл танков противника, последний, несомненно, окажется в проигрыше». Все ясно! И вот почему я получил из штаба полка приказ повернуться фронтом к западу.

— К западу!

Этот ошеломляющий приказ красноречиво уточнял положение. Итак, батальоны, полк, целая дивизия могли раствориться, как кусок сахару в стакане воды, и исчезнуть за один день боя!

— Повернуть фронт к западу, — сказал Ватрен, — означает также, что нужно оставить кирпичный завод. КП не может оставаться на новой линии фронта. Мы расположимся у северного края Веселого леса, чтобы иметь широкое поле для наблюдения. Вы отправитесь, как только будете готовы

— Слушаю, господин майор.

Люди уже привыкли к кирпичному заводу. Необходимость покинуть это надежное укрытие и расположиться под открытым небом не предвещала ничего доброго. Перспектива уйти из печей для обжига деморализовала больше, чем весть о том, что отныне батальон поворачивался лицом к западу, прикрытый лишь с севера одной ротой, рассредоточенной на большом участке. Франсуа почувствовал себя раком-отшельником, вырванным из раковины, вроде тех, которых коллиурские мальчишки нацепляют на удочки в качестве приманки: вооруженные руки и голый незащищенный живот.

Два часа спустя взвод командования занял северный край леса. Поставленные лейтенантом наблюдатели ничего не могли разглядеть на расстоянии десяти метров. Казалось, все шевелилось: и кусты, и деревья, и неровности почвы. Широко открытыми глазами Субейрак наблюдал ночь — ночь начала мироздания.

Переходя на новое место, они видели с холмов, как горели вдали деревни в долине Эн — Ретель, Со, Аси. На самом ветру полыхала дальняя рига. Время от времени, чтобы не заснуть, офицер вполголоса окликал солдат. Ему отвечали приглушенные голоса. Доносилось гудение самолетов, стрекотание кузнечиков в пшенице. Несколько солдат спало. Остальные копали убежище, с проклятиями перерубая корни деревьев. Вокруг них разгорался фейерверк разноцветных, плавно танцующих ракет, которые как бы подавали друг другу знаки, нащупывая и охотясь за людьми. Совсем близко двигались тени, кто-то шептался на чужом языке, кто-то подражал крику совы.

В час тридцать утра Субейрак услыхал шаги. Затем раздался низкий, спокойный голос майора. Но он увидел его только тогда, когда майор подошел совсем близко.

По приказу Ватрена солдаты прекратили копать убежище. Майор растянулся прямо на земле под деревом и почти тотчас заснул. Субейрак обошел своих часовых и разбудил сержанта-наблюдателя Лебура. Тот сменил его, Франсуа завернулся в одеяло и прижался к земле. Вдруг он сел. Кругом по-прежнему была непроглядная тьма. Рядом чей-то голос шептал:

— Они здесь, господин лейтенант! В зарослях у опушки. Они уже близко.

Голос Лебура доносился до Франсуа как во сне. Сержант помог лейтенанту встать и показал ему рукой на восток. Начиналась игра в кровавые жмурки.

Субейрак вытащил револьвер, напрягая зрение, чтобы проникнуть взглядом во мрак. Они добрались до опушки Веселого леса. Казалось, вокруг все плавно колеблется. На неясном фоне равнины деревья то приближались, то удалялись. Доносились гортанные голоса. Дважды ухнула сова, затем наступила зловещая тишина. В десяти метрах, справа налево, промелькнула тень. Субейрак выстрелил, и револьвер чуть не выскочил из его пальцев. Чей-то голос крикнул:

— Это я, господин лейтенант, это я. Не стреляйте.

Около Франсуа, задыхаясь, упал человек. Он узнал Филипона, одного из двух рядовых тридцать третьего полка, вернувшихся из отпуска. В него-то и стрелял Субейрак.

— Я задел тебя? — спросил он со страхом.

— Нет, — ответил солдат.

— Почему же ты бежал на нас? Я принял тебя за фрица! Какого черта ты торчал здесь на опушке…

— Господин лейтенант, мне надо было на двор… Я уже кончал, когда вдруг увидел двоих… Они были совсем рядом, в нескольких метрах. Я закричал…

О, стократ безумная война! Какая нелепость, что человек для естественных надобностей вынужден днем прятаться в лесу, а ночью бежать из него! Субейрака охватил нервный смех. Он представил себе, как солдату помешали, как он судорожно натягивает штаны, хватается за пояс, кричит… Смех и горе!

На КП оставалось еще несколько этих гранат. Одну из них держал в руках связист, не умевший с ней обращаться. Субейрак вынул из нее чеку и, крикнув «ложись», швырнул ее в рощу, на которую указывал Филипон. Взрыв получился неожиданно сильный. Раздался протяжный вопль, постепенно слабевший, и отчетливый шелест раздвигаемых веток. Был ли это человек? Говорят, волки, подобно ночи, всегда идут с востока на запад…

Подошел Ватрен.

— Что случилось?

— По правде сказать, сам не знаю, господин майор. Там что-то было, в тридцати шагах отсюда. Мы выстрелили. Оно завыло. Прислушайтесь.

Вопль возобновился, удаляясь, то пронзительный, то приглушенный.

— Я так и не знаю, человек это или собака, господин майор. Пойду посмотрю.

— Не надо. Оставайтесь здесь. Следите внимательно, ребята.

Бравый батальон, лишенный своего убежища в развалинах, встречал опасность, как оглушенный ударом бык, который шатается, поворачивается во все стороны, все еще угрожая своими рогами, но уже не знает, откуда придет его смерть.

Франсуа проснулся от дневного света.

Часы показывали шесть утра. Он чувствовал противный вкус во рту, и ему захотелось кофе. Все было спокойно. Он направился к роще, где прошлой ночью таилась неведомая опасность. Там он нашел осколки своей гранаты и ручную гранату, брошенную немцами. Нет, не со зверем они имели дело несколько часов тому назад.

У Субейрака оставалось еще немного хлеба. Он отрезал тонкий ломоть, открыл коробку сардин и позавтракал. Люди постепенно выходили из сонного оцепенения. Франсуа с трудом глотал сардины, язык словно распух у него во рту.

После долгих поисков Субейрак нашел в зарослях ручеек и, раздевшись до пояса, долго мылся. У него был еще почти неначатый кусок мыла. Когда он теперь доберется до своих запасов, оставшихся в чемодане в Жюнивиле? Вода была холодной. Щеки заросли: он уже три дня не брился. Сквозь ветви и зелень виднелись золотистые безбрежные поля, на фоне которых выделялись зеленые листья. Жаворонки кружились в небе. Солнце уже пекло, туман исчез без следа. Франсуа пристроил карманное зеркальце, засунув его за кору дуба, и побрился. Насмешливо стучал зеленый дятел. Франсуа вернулся на КП. Майор ответил на его приветствие улыбкой, которая быстро затерялась в его густых усах.

— Где это вы нашли воду, чтобы побриться, хитрый вы человек? — спросил он.

Чувствовалось, что это ему понравилось.

Около половины седьмого послышались звуки пехотного боя. Невероятно! Немцы шли с юга и с юго-запада в направлении Шатле-на-Ретурне, расположенного в десяти километрах отсюда. И целый день там будет неистовствовать сражение; а на их участке сейчас стоит тишина, нарушаемая лишь неясным жужжанием, словно где-то вдали роятся бесчисленные насекомые.

Бравый батальон застыл в оцепенении. Адъютант батальона ждал от майора каких-либо приказаний, хотя бы бесполезных — копать окопы или сооружать огневые точки, подсчитывать боеприпасы, проверять оружие… Но он не получил их. Ватрен помылся, побрился. Он. тщательно изучил местность в бинокль, отметив все, что следует отметить: ветряк, печную трубу, смешанный лес — береза и ель. С северного края Веселого леса можно было различить вдали холмы и кладбище Ретеля — теперь они находились уже с правой стороны. В бинокль он увидел немцев, суетившихся вокруг грузовиков.