Военная контрразведка от «Смерша» до контртеррористических операций - Николай Ефимов

— Вам приходилось сталкиваться с такими моментами?

— Конечно. Но, знаете, дело усугублялось тем, что во время войны за, так сказать, благонадежностью людей наблюдала не только военная контрразведка. Этим занимались и политорганы, и органы прокуратуры, и трибуналы, а также еще партийные и комсомольские организации. А во всех этих партийно-политических и прочих организациях было немало людей типа Мехлиса. Честно говоря, сегодня даже удивляться приходится, как это наши командиры выдержали такое количество надзора над собой.

— Это как понимать?

— Вот, смотрите, в 43-м, 44-м году я был начальником оперативного отдела бригады, дивизии. Всегда находился около командира соединения, на передовом командном пункте, и сколько таких командиров перед моими глазами прошло! Но вспоминаю, что ни один из них просто не осмеливался сказать, что он сейчас приляжет отдохнуть на два или три часа, что он пошел помыться или покушать. Поэтому в таких случаях командир дивизии говорил: «Сиди у телефона, скажи, что я ушел на передовую». Мы так и говорили: «Ушел на передовую». Кстати, в первые дни войны командиры отдыхали только украдкой, словно бы вообще не имея права ничего этого делать. Мол, как это: идет война, а он — спит? Но ведь не может человек выдержать совершенно без сна больше двух-трех суток! Однако у нас никак этого не могли понять.

— Думаю, это все же политорганы так старались… Военная контрразведка занималась реальной бдительностью.

— Знаете, тут тоже должны быть свои пределы. О результатах излишней подозрительности можно судить на примере Анвара Садата, президента Египта. Я приехал туда в 1970 году, как раз когда Насер скончался и Анвар Садат пришел к власти. Он тогда приказал: оружие сухопутных войск охранять военно-морскому флоту, оружие военно-морского флота — ВВС и ПВО… Эта подозрительность, тотальный надзор довели до того, что сами же солдаты Садата и убили! Так что до крайностей, до чертиков никогда нельзя доводить даже хороший контроль. Хотя всем понятно, что контроль в войсках нужен.

— Махмут Ахметович, а сами вы во время войны вражеских агентов видели?

— Ну, как сказать — вражеских агентов? Помню, при мне в Белоруссии, в районе Молодечно, арестовали двух человек, которые были в партизанском отряде, а на самом деле они работали на немецкую разведку. Но, чем все это кончилось, я не знаю. Зато при подготовке Маньчжурской операции я повидал их предостаточно. Кстати, там наша разведка в основном опиралась на китайцев, а среди них, к сожалению, было много людей, которые на самом деле оказывались агентами-«двойниками», работавшими и на нас, и на японцев. Так что многие данные, которые они давали, потом не подтвердились. Военные контрразведчики разоблачали таких «двурушкников».

С военными контрразведчиками пришлось мне встречаться и в Афганистане. Хотя в тот период советских войск в ДРА уже не было, только небольшая группа военных специалистов работала, но обстановка была очень сложная, и контрразведчики выполняли очень важные и ответственные задачи.

— То есть — возвращаюсь к ранее заданному вопросу — военнослужащие понимали необходимость деятельности органов военной контрразведки? Ведь если сейчас посмотреть иные телефильмы, то даже «человеческого лица» у сотрудников «Смерша» не разглядишь…

— Действительно, в пресловутом «Штрафбате» и некоторых других фильмах контрразведчиков изображают в виде каких-то зверей, что создает у молодежи превратное представление. Но фронтовики этому не верят! Вы же понимаете, что если бы не помощь личного состава боевых подразделений, то сотрудники «Смерша» мало что могли бы сделать. Не нужно рассуждать, как сейчас любят, о каком-то «стукачестве», «доносительстве»: каждый честный, хороший, верный данной присяге военнослужащий был заинтересован в том, чтобы среди нас не было случайных, а тем более злонамеренных людей, которые будут стрелять нам в спину и выдавать наши секреты противнику.

В том, что солдаты и офицеры помогали контрразведчикам, сказывалось и их патриотическое воспитание, и то, что большинство из работников контрразведки умели расположить к себе людей, убедить их в том, что выявлять врагов, чужих людей, обеспечивать бдительность и сохранять тайны — это наша общая задача, а не забота одних только контрразведчиков. Поверьте, во время войны без сохранения тайны вообще ничего нельзя сделать.

— Махмут Ахметович, сегодня мы поздравляем военных контрразведчиков с юбилеем. Что можете вы им пожелать в этот день?

— Чтобы они и сегодня продолжали те лучшие традиции, которые во все времена были у наших военных контрразведчиков. Ну а от того, что было. наносного, — от этого надо отказываться!

«О долге и чести замолвите слово»

Строго отобранные книги с дарственными подписями стоят у меня на специальной полке. Все тома в основном о войне. Той, Великой Отечественной. И среди дорогих талантливых имен есть книги и Владимира Богомолова: повести «Иван» и «Зося», роман «Момент истины («В августе сорок четвертого»), рассказы. Они не очень впечатляют местом на полке, но поражают тиражами, местом в душах людей.

Богомолов редкий как писатель и редкий как человек. Неподкупный, «чокнутый» на правде и порядочности. Окончив всего семь классов, он сам себя образовал. Удивлял всех работоспособностью, энергией. Друзья шутили, что от прикосновения к его руке сами собой загорались спички.

Уже полгода, как нет Владимира Богомолова среди нас. Он умер внезапно, как солдат, бегущий в атаку.

— Я пришла утром ему укол делать, а он лежит в своей излюбленной позе — ладонь под щекой — и уже не дышит, — сказала мне Раиса Александровна, жена Богомолова, врач, кандидат медицинских наук. — Во сне скончался, никому не мешая и не досаждая. Как жил, так и умер…

Мне посчастливилось долгие годы близко знать Владимира Осиповича, бывать у него дома. Месяца за два до его смерти мы беседовали с ним на разные темы. Я нашел свои записи и пометки. До сих пор гудит у меня в ушах его твердый поставленный голос.

— Спешу поздравить вас, Владимир Осипович, с сотым изданием «Момента истины». Пресса хоть и скупо, сквозь зубы, но заметила это большое событие в литературе…

— Для теперешнего времени дело обычное. Газеты, радио, телевидение с шумом раскручивают недокормленных, якобы обиженных старой властью бездарей, а то и откровенных прохиндеев, перебежавших из комсомола к демократам. Их напыщенные физиономии заполняют все экраны, а писателей, которых почитает и знает народ, на порог студий не пускают. Я уж не помню, когда последний раз видел в телевизоре, к примеру, Василия Белова, Валентина Распутина, Юрия Бондарева, Виктора Бокова. Нельзя художников делить на своих и чужих, по религиям и партиям. Так мы долго гражданское общество не построим.

— Но вам, выражаясь иностранным словцом, паблисити в общем-то и не требовалось. Ваши вещи, как тяжелый танк, прорывают все преграды, забираются на самые высокие высоты. Это же неслыханно: сто изданий выдержал роман! А его все печатают и печатают. Даже при нашем диком рынке. Он стал как бы учебником, настольным пособием в десантных войсках, в спецслужбах, в антитеррористических подразделениях. Некоторые специфические выражения перекочевали из романа в повседневную армейскую жизнь. Полмира читает «Момент истины», «Ивана» и «Зосю». Киноэкран подхватил все ваши произведения. У вас, Владимир Осипович, всегда так гладко дело шло?

— Как бы не так! Никакой глади не было. «Ивана», например, в пух и прах раздолбал именитый редактор из «Художественной литературы». Он обнаружил в «Иване» влияние Ремарка, Хемингуэя и Олдингтона, о котором я даже не слышал. И в заключение вынес приговор: эту вещь никто и никогда не напечатает. Другой бы при такой авторитетной рецензии запил бы или сжег рукопись к чертовой матери. Ведь «Иван» был первым моим литературным произведением. Но я не сдался! Я верил в своего Ивана!

— Вообще-то после «Сына полка» Катаева писать о детях на войне было рискованно…

— Я знал это. Могли сказать, что писатель, мол, повторяется, чиновников в издательствах было немало.

— А, кстати, как возник у вас этот «Иван»? И как вы добиваетесь почти документальной точности, доверительности? Может, у всех ваших героев есть прототипы?

— В какой-то степени есть, конечно. Ведь я служил в полковой пешей разведке. Был командиром взвода и ротой командовал, много всего перевидал, в том числе и таких мальчишек, как Ваня.

— Я слышал от одного генерала, что Богомолов, мол, в «Смерше» служил, это, мол, из романа видно: уж очень все точно схвачено, даже шифровки почти подлинные…

— Нет-нет, я в разведке служил, а «Смерш» знал, конечно. И людей его знал. Мы же рядом были, глаз «Смерша» за нами, разведчиками, особенно был пристальным: мы же по тылам шастали. А роман сочинен — это же художественное произведение. И «Иван» тоже. Я написал его, можно сказать, со зла. Меня коробило от множества нелепейших несуразностей, когда я читал военную прозу. А читал я много. Вернулся из армии с двумя ранениями и контузией, был инвалидом, получал небольшую пенсию. Ни специальности, ни образования. Ведь на фронт я ушел совсем мальчишкой, добровольно, прибавив себе два года возраста, за своими дружками побежал. Хватил лиха под завязку. После Германии побывал в Маньчжурии, на Сахалине, на Камчатке. Армию любил и хотел в ней остаться, но меня обидели несправедливостью. Так вот, начитавшись книг о войне, стал и сам писать…