Изумрудные зубки - Ольга Степнова

– Странно. – У Татьяны не было сил ни удивляться, ни радоваться. – Знакомься, – указала она на Сычеву и Афанасьеву. – Это мои подруги. Таня и... Таня. Они тоже тут будут жить.

– Пусть живут, коли рисовать умеют, – кивнул благодушно Паша. – Просто здорово все получится: вы картины малюете, а я продаю! Десять процентов мои, остальное – ваше! Всем хорошо, все довольны, все при деньгах и любимом деле. А?! Как?

Демонстративно заткнув уши руками, Сычева обошла квартиру – зашла в туалет, в ванну, на кухню, в кладовку, подергала за ручки запертые двери комнат.

– Жить здесь нельзя, – констатировала она. – Но придется.

– А че, хорошая хата! – не унимался Паша, следуя за ней по пятам. – Дешевая, с удобствами, с потолка не каплет, в щели не дует, а рисовать во дворе можно!

– Парню кляп в рот, в руки – отвертку, – распорядилась Сычева. – Пусть вскрывает одну из закрытых комнат. Разместиться всем в конуре, которую вешалка называет кладовкой, никак невозможно!

– Самозахват?!! – в ужасе прошептала Афанасьева. – Ой, девочки, как неудобно!

– Неудобно штабелями на полу спать, – вдруг сказал Паша, откуда-то притащил тоненькую отвертку и быстро вскрыл одну из дверей.

– Красавчик! – Сычева одобрительно ткнула его пальцем в живот. – Как зовут-то?!

– Паша. Павел Павлович Попелыхин, – дурашливо раскланялся Паша. – Гроза болотнинских бандитов, хулиганов, извращенцев, алкоголиков и прочих нестабильных антисоциальных личностей.

– Ой, девочки, неприлично-то как! – попятилась от открытой двери Афанасьева.

– Да не переживайте вы так насчет самозахвата! – горячо принялся убеждать ее Паша. – Веранде просто деньги потом отдадим и все дела! Она ведь чужих не пускает, только по рекомендации, так вот я скажу, что вы мои приятельницы-любовницы, она и слова не скажет! Десять тыщ и все дела! У нас в Болотном дороже хату снять, чем у Веранды в Москве...

– Кляп ему! – Сычева схватила подвернувшуюся под руку газету, скомкала ее и сунула Паше в рот. Он обиженно замычал.

Вскрытая комната оказалась вполне приличной: на окнах висели короткие занавески, на полу лежал потертый ковер, в центре стоял круглый стол, два кресла, у стены – большая кровать, напротив нее старенький телевизор, а на подоконнике даже притулился компьютер с обшарпанным монитором.

– Жаль, решеток на окнах нет, – сказала Сычева, отодвинув штору и осмотрев оконный проем.

– Зато здесь есть черный ход, и если что, можно удрать через кухню, – сказала Татьяна, присаживаясь на край широченной кровати.

– Танюха, у тебя пистолет с собой? – шепотом спросила Афанасьева.

– А как же! – Сычева достала из сумки оружие и положила его в центр стола.

– Ой, кажется, вы не умеете рисовать, – выплюнув ком газеты, растерянно пробормотал Паша. – Кажется, вы от кого-то скрываетесь и чего-то боитесь. Вот у нас в Болотном, Людка почтальонша, когда у нее муж напивался, всегда к мамке прибегала и в подпол пряталась, а мамка ружье брала, солью заряжала и...

Сычева угрожающе скомкала новый кусок газеты.

– Молчу! – заорал Паша. – Я в ваши дела не полезу и даже неразговорчивым стану, если вы компьютером мне позволите пользоваться.

– Ты что, в компьютере шаришь? – насторожилась Сычева.

– Лучше меня в Болотном никто не шарил, – гордо завил Паша.

– А диск распаролить можешь? – Сычева достала из сумки диск и протянула его Паше.

– Не знаю, не пробовал. Но нерешаемых проблем нет, особенно в таком городе, как Москва! Давайте свой диск, уж если я оранжевого кота продал за пять минут, то что мне какой-то там диск распаролить!

– Если распаролишь, я тебе картину нарисую, – благодушно пообещала ему Сычева и опять ткнула пальцем в живот.

– Не, лучше Таня пусть нарисует, – засмущался вдруг Паша. – Вон та Таня, – указал он на Татьяну.

– И она нарисует. Правда, вешалка?

– Ага, – кивнула Татьяна. – Намалюю пошлую, глупую, яркую, сказочную жар-птицу. Народ с руками ее оторвет.

* * *

– А ведь знаете, девочки, за Глеба, может быть еще выкуп потребуют, – прошептала Таня, когда они наконец улеглись спать. За окном уже маячил серый рассвет, а в комнате стоял нудный гул комаров. – Я слышала, что похитители иногда затаиваются на некоторое время и звонят только через пару недель. Представляете, они позвонят, а меня нет дома!

– Ерунда! – сонно отозвалась Сычева. – Его ж кормить надо все это время, а Глеб что попало не жрет. Он одни креветки лопает, да мидии с тортиками, накладно им это будет – затаиваться.

– А ты точно уверена, что... его кормить еще надо? – всхлипнув, спросила Таня.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну... он живой, как ты думаешь?

– А ты его мертвым видела?

– Нет.

– Ну, значит, и не должна сомневаться! Спи!

Они лежали втроем на одном матрасе, и укрывались одним одеялом. Кровать оказалась такой широкой, что Тани без труда разместились на ней. От хозяйского постельного белья пахло сыростью, плесенью, а старые пружины скрипели при малейшем движении.

– Господи, до чего я дожила! – вздохнула Сычева. – Лежу вместе с женой и любовницей своего любимого человека! А как все начиналось! Как начиналось! Знаете, как мы с Афанасьевым познакомились?!

– Откуда нам знать? – всхлипнула опять Таня. – Глеб не очень-то распространялся о своих приключениях, а я за ним не следила. Я на многое закрывала глаза, лишь бы он был со мной.

– Я вышла первый день на работу. Ну, чего мне стоило в эту газету попасть, отдельная душещипательная история – блат, знакомства, переговоры, рекомендации! И вот, наконец, свершилось, меня взяли в штат, и я должна была придти к главному, чтобы познакомиться лично. Он всегда со своими сотрудниками лично знакомился, наш Овечкин. Пришла я, а в приемной секретарши нет. Я воздуху в грудь набрала и толкнула дверь. Здравствуйте, говорю, Борис Борисыч! Увидела его и поняла – все, пропала. Сидит в редакторском кресле мужик, который с детства мне в снах снился – черный, как смоль, бородка узкая, глаза бесовские. Сидит этот Мефистофель, курит трубку и сквозь клубы дыма насмешливо щурится. Я девушка не сентиментальная, но тут чувствую, фанфары в душе заиграли. На руку его глянула, кольца обручального нет. Я на краешек стула присела. Он говорит, вы что, наш новый сотрудник? Ну да, вроде того, отвечаю. И давай ему все про себя рассказывать: где училась, где работала, что жизни себе без этой газеты не представляю и что работать хочу только под его чутким, внимательным руководством, что не замужем, детей нет, больничных в жизни никогда не брала и для любых командировок в любой момент готова. Он меня слушал, слушал, потом резко встал и говорит: «Это хорошо, что ты для командировок готова. Поедешь завтра со мной в Ярославль? Там экспериментальную школу для детей-инвалидов открывают, быстренько накропаем статейку».

Я от неожиданности со стула подскочила.

– С вами в Ярославль? Завтра?

– А чем тебя Ярославль не устраивает? Или я не подхожу?

Я чувствую, щеки краснеют, в висках стучит, голос срывается.

– Разве главный редактор в командировки ездит?

Он захохотал:

– Кто тебе сказал, что я главный? Запомните, девушка, первое правило успешного журналиста: не тот начальник, кто в кресле главного редактора сидит, а тот, кто чаще всех в буфет отлучается. Овечкин обедать пошел, а я тут с его позволения в тишине и покое трубку курю. Вы же видели эту чертову редакцию, там как в аквариуме, от чужих глаз не спрячешься. Так как, едем завтра в славный город Ярославль?

– Едем!

Я десять раз обругала себя за то, что так поспешно и восторженно это сказала, но повторила:

– Едем!

Вы не представляете, девки, как я была рада, что он не главный редактор, этот дьявол с трубкой! Что он такая же, как я, рабочая лошадка! Если вдруг срастется у нас с ним, никто не скажет, что Сычева карьеру через диван делает! Я даже не разозлилась на него за то, что он полчаса главного изображал и ни разу не перебил меня, пока я ему душу изливала, про себя рассказывала. Мы обменялись номерами мобильных. Он спросил:

– Зовут-то тебя как?

– Таня.

– О господи!

– Что?

– Если женщину зовут Таня, она нравится мне независимо от возраста, внешности, профессии и интеллекта. Впрочем, у тебя с этим все нормально. Раз уж ты мне все про себя рассказала, то знай, что меня зовут Глеб Афанасьев, я давно и безнадежно женат, но при этом абсолютно свободен. Жена уважает мою свободу и ни в чем не мешает мне. Я люблю комфорт, сильных, независимых женщин, хороший коньяк, дорогие яркие галстуки, а главное – я люблю независимость. Я ненавижу собак, детей, и то, что называется «обязательствами». Я не люблю долго ухаживать и делать подарки. В общем, больше всего на свете я люблю самого себя и не считаю это большим недостатком. Эгоизм делает человека красивым и неповторимым. Эгоизм сделал человека человеком, а меня – Глебом Афанасьевым. Короче, если тебя устраивает то, что ты теперь про меня знаешь, то поехали завтра в командировку, с Овечкиным я сейчас же договорюсь.