Время нас подождёт - Ульяна Орлова

Только под утро мне приснился короткий мутный сон. Я лежал там, на мокром снегу, а меня бил Перец. А неподалёку стоял Володька и смотрел на меня, и что-то говорил даже — не разобрать, что. Я хотел крикнуть Володьке: «Ну чего ты стоишь?!» — и проснулся. За минуту до будильника.

Весна вступала в свои права, каждый день количество снега уменьшалось, и весело падали капли с сосулек нашего подоконника. А у меня на сердце было тягостно. Дни тянулись одинаковые, серые, бесцветные. Школа, дом, уроки, школа… Разговаривать не хотелось ни с кем, и я засел за уроки, чем вызвал несказанное удивление Наташи и радость учителей. Но когда я оканчивал делать домашнее задание — снова возвращалось чувство вины, тяжёлое, как гудрон, в который вляпаешься однажды и потом долго не можешь очиститься…

Никуда от него не денешься, от этого чувства. От Перца можно спрятаться, а от него — нет, потому что оно внутри тебя, и ноет, ноет, словно болит что-то.

Наверное, так сильно и долго может болеть только душа.

Если бы я знал раньше, что это такое! Что хуже: заступиться и получить сдачи или всё время — днём и ночью — маяться от угрызений совести? Когда знаешь, то можно сравнить, сейчас я знаю — что это такое, и не хочу больше…

Не могу больше!

Выходит, Славка, когда говорил про то, что эта боль, она хуже физической — знал, откуда? У него у самого такое было?! И что же он делал? Спросить бы его, а он уехал, нет его рядом, и Юры нет, некого спросить…

С Володей с тех пор мы общаться перестали.

В понедельник я рисовал контурные карты по истории, вспоминая, что ведь были такие дни в моей жизни, когда мне было страшно выходить последним после уборки в комнате, понимая, что сейчас меня могут схватить и оттащить в подсобку — для очередной разборки, и никто не заступится. Или когда я шёл по коридору и вдруг встречался с Перцем, и всё оседало куда-то вниз от одного его взгляда… Я боялся его угроз, учился каким-то приемам самозащиты, дрался, потом боль проходила… до новой встречи с ним…

Сейчас я живу спокойно.

Но разве я знал, что самое страшное, это когда ты с разбегу встречаешься с самим собой и узнаешь, какой ты есть на самом деле? И от этого никуда не денешься, как и от того, что ты сделал… или не сделал.

Я бросил карандаш, отодвинул карты и, опустив голову на руки, закрыл глаза. Как же я устал… Такое чувство, будто оступился и попал в болото, и с каждым днём эта трясина засасывает, а я барахтаюсь без толку и выбраться не могу… Внутри всё комкалось и бурлило, и от этого сегодня вот я сердито ответил на Наташину просьбу сходить в магазин за кормом для кота; ответил — и помрачнел. Она ничего не сказала, только вздохнула, а я увидел её глаза — большие такие, грустные. Она же не виновата! Зачем я так… Она ведь тоже скучает по Юре, и пузико у нее уже видно, тяжело наверное… А тут ещё я… счастье привалило… Тьфу!

Внезапно и отрывисто зазвонил телефон в соседней комнате. А через несколько минут вошла бабушка, и предложила запустить «скайп» на компьютере — звонил Юра. Забыл сказать, что маленький компьютер он забрал, а ноутбук лежал на столе в большой комнате.

Как же я обрадовался, увидев Юру! Сердце подпрыгивало от радости, хоть с экрана он казался совсем незнакомым — строгим, подтянутым, только лишь глаза были его: весёлые, смеющиеся карие глаза…

— Миш, как ты?

— Я? Нормально, — откликнулся я и осёкся — и здесь мои переживания не давали покоя. — Юр, а ты когда-нибудь чего-нибудь боялся?

Юрка моргнул — не ожидал такого вопроса. Задумался на секунду.

— Боялся. А как же?

— И что ты делал? Как его побороть, этот страх?!

— Ну как…По мне — так осознавать что происходит, и зачем ты это делаешь.

— А если я понимаю, а всё равно не могу!

— Чего не можешь?

— Ну… Пересилить себя. Сделать что-то честно, даже если боишься рисковать. Сказать правду, заступиться за кого-нибудь.

— Значит, не осознаёшь. Нужно несколько секунд, чтоб остановиться и понять. Или ты, поддавшись страху, бежишь, — да, ты жив, но потерял душевный покой. Или поступаешь честно и помогаешь человеку, и этот душевный покой обретаешь. Вообще, страх куда-то исчезает, когда начинаешь спокойно соображать. Часто он кажется больше, чем есть на самом деле.

— А если, допустим, ты сбежал? Что теперь, всю жизнь мучатся?!

Юрка вздохнул. На экране компьютера изображение рябило и немножко висло — связь плохая, наверное, у него. Картинка застыла, но я услышал его голос:

— Зачем же мучится? Пока живёшь — можешь исправить свои ошибки! Миш, что там у тебя? Давай рассказывай, а то скоро связь совсем пропадет.

Я замотал головой, но потом понял, что он меня не видит и сказал:

— Нормально всё. Юр, ты всё плаваешь, плаваешь… Когда приедешь?

— Через месяц, Миша. Скоро уже… Ты держись там давай! Слышишь? Держись!

… Эти слова до сих пор звенят у меня в ушах. Держись… За кого держаться-то?

Этот разговор словно был продолжением того, в машине, по дороге домой…Юрка тогда говорил… Да, точно: сделал зло — упал в болото. Вот и у меня так вышло, хоть я и не делал, а всё равно вышло так, как бы и сделал. Что я тогда сказал? А…

«Ну ведь можно же вылезти!»

«Из болота-то? Ну-ну…»

«Вытащит кто-нибудь…»

Кто меня теперь оттуда вытащит?! Друзья? Родные?

Бог?

Но ведь я Его предал!

Что теперь делать?! Исправить ошибки… Как?!

Глава 27.

Тайник.

Спустя несколько дней, я впервые по-настоящему обиделся на Наташу. А было это вот как.

Сидел я, делал уроки, вдруг — смс-ка от Кольки. «Нашёл в башне тайник. Встречаемся во дворе, в три. Если не сможешь — напиши». Естественно такая новость не могла меня удержать за уроками и я, даже не переодевшись, заглянул к бабушке сказать, что пошёл гулять, а потом, накинув лёгкую курточку, — помчался через ступеньку вниз и, вынырнув из подъезда, устремился к Колькиному дому.

Свежий весенний воздух ударил мне в грудь, и так легко и хорошо задышалось после душной квартиры — у нас топили от души, даже открытые окна не помогали, — что я так и побежал, легкой трусцой, перепрыгивая через ручейки и небольшие лужицы. Ну и погода! Точно весна решила нас порадовать пораньше!

Колька ждал меня на качелях, на площадке, где мы впервые с ним увиделись. В голубой курточке с белыми полосками, тоже весенней, с намотанным на шею коричнево-жёлтым полосатым шарфом не знаю сколько раз, и в чёрных сапожках, — он медленно покачивался, отталкиваясь ногой от края большой тёмной лужи и, похоже, любовался на своё отражение в ней. Чудак!

— Коль! — позвал я ещё издалека.

Друг поднял голову, помахал мне раскрытой пятерней и спрыгнул с качелей, задев сапожками лужу. Брызги в разные стороны! Но это его не смутило — он был в чёрных потрёпанных спортивных штанах, которые не жалко испачкать.

— Мих, здорово! Ну что, идём?

— Идём! — выдохнул я и кивнул глазами на шарф, — это что?

— А… Это… Это сестра меня заставила одеть. В пуховике жарко, я вот видишь — полегче оделся, а она не выпускает — замерзнешь, говорит! Как я замёрзну-то, на улице жара! Только с шарфом вот и выпустила…

— Теперь ясно. Но ничего, он тебе даже немного идёт…

— Спасибо, — буркнул Колька и вздохнул. Тогда я решил его утешить:

— А мне бабушка свитер под курку велела одеть, видишь, — я покрутил шеей в вязаном колючем воротнике, — приходится терпеть… Зато ты вон в каких штанах — пачкать не жалко!

— Ага… Миш, Юра-то когда приедет?

— Звонил, сказал, что где-то через месяц. В апреле.

— Скучаешь? — сочувственно спросил Коля.

— Ага, — тихо ответил я и замолчал — это снова зашевелились во мне угрызения совести из-за Володьки. Как теперь успокоить её?

Мы подошли к башне. Вокруг неё снег растаял, лишь под навесом над дверью была ледяная лужа. Издали просто лужа — прозрачная, а то, что она была ледяная, мы поняли, когда Колька поскользнулся в ней в своих чёрных сапожках и, не удержав равновесия, бухнулся в неё…

— Ой-йо! — сердито вскрикнул он. Схватился за мою руку, медленно поднялся. — Ёлки, куртка промокла… — Он выгнулся назад, пытаясь разглядеть масштабы поражения.

— Тихо ты, сейчас опять свалишься! — я оттащил его от лужи. — Да, промокла, вон какое пятно большое…

Коля зябко повёл плечами, шмыгнул носом и недовольно пробурчал:

— Я уже и так чувствую, как она промокла… Приключения, да… Начинаются только.

— Коль, — предложил я. — Идём в башне, переоденемся! Я тебе свитер дам!

— А ты?

— Так мне жарко! Правда! — горячо заговорил я. — У меня ещё водолазка под ним, а куртка-то потолще твоей… Ну как, идёт? А куртку потом оденешь, там ведь сквозняков нет, пока в свитере побудешь, а завтра мне его отдашь.

— А твои не заругаются?

— Не! — я беспечно махнул рукой. — Чего им ругаться? Я быстренько переоденусь, и не заметят даже!

— Ну, давай… — нерешительно согласился друг.

В башне, как и в прошлый раз, стоял полумрак, но Коля снова принёс с собой фонарик. На этот раз другой: удобный такой, с двумя режимами, светодиоды яркие, сзади крючок выдвигается, и магнит есть, чтоб к чему-нибудь металлическому крепить. Можно и в руке держать, и положить — он плоский, луч света тогда вверх направляется. Мы его так и положили на пол — он был сухой, несмотря на лужи вокруг башни. Я расстегнул курку, лихо снял через голову свитер, протянул Коле… И вдруг услышал, как что-то брякнулось о бетон, словно монетка…