Формула любви (Повести и пьесы для театра и кино) - Георгий Горин

Мюнхгаузен подмигнул баронессе. Баронесса снисходительно улыбнулась:

— Некоторое сходство есть, но очень незначительное. Карл был выше ростом, шире в плечах… другой взгляд, короче усы…

— Благодарю вас, — поклонился Рамкопф. — У меня больше нет вопросов.

Судья обернулся к Мюнхгаузену:

— Подсудимый, вы хотите задать вопрос свидетельнице?

— Да, господин судья, — весело кивнул Мюнхгаузен и поднялся. — Простите, сударыня, как вас зовут?

— Не понимаю, — фыркнула баронесса.

— Меня интересует ваше имя!

— Протестую! — тотчас возразил Рамкопф.

— Почему? Это тайна? — удивился Мюнхгаузен. Баронесса покосилась на Рамкопфа, потом на судью:

— Мое имя, сударь, Якобина фон Мюнхгаузен.

— А как вы можете доказать, что вы та, за кого себя выдаете? — быстро спросил Мюнхгаузен.

— Протестую! — Рамкопф рванулся к судейскому столу.

— Отвожу ваш протест, обвинитель, — сказал судья и обернулся к заволновавшимся членам суда. — Подождите, это интересно…

— Я спрашиваю, — громко повторил Мюнхгаузен, — чем вы можете доказать, что вы баронесса Якобина фон Мюнхгаузен, супруга знаменитого барона?

— По-моему, это излишне доказывать. — Баронесса старалась оставаться спокойной.

— Отнюдь! — воскликнул Мюнхгаузен. — Я иду тем же логическим путем, что и наш уважаемый суд. Документы ничего не доказывают, они могут быть присвоены, свидетели могут ошибаться — вы очень похожи на настоящую баронессу.

— Что значит «похожа»? — возмутилась баронесса. — Я есть я!

— Это надо доказать! — Мюнхгаузен жестом призвал присутствующих в зале соблюдать тишину. — Если взять известные портреты баронессы, то свидетельница на них мало похожа. Та баронесса и моложе и красивей. Если взять платья баронессы, то свидетельница в них просто не влезет!

— Влезу! — не выдержала баронесса. В зале поднялся невообразимый шум. Испуганный Томас попятился к выходу.

— Неслыханно! Я протестую! — срывающимся голосом кричал Рамкопф.

Судья зазвонил в колокольчик:

— Протест принимается. Вы свободны, баронесса.

— Я протестую! — не уступал Мюнхгаузен. — До тех пор, пока не установлена личность свидетельницы, вы не должны называть ее баронессой…

— Успокойтесь, подсудимый! — Судья поднялся с места. — Лишаю вас слова!..

Томас с силой барабанил в дверь аптеки.

— Фрау Марта! Фрау Марта! У нас беда! Барон воскрес! В окне аптеки появилось испуганное лицо Марты…

Зал суда взревел с удвоенной силой.

— Господин барон, вы узнаете подсудимого? — громко вопрошал Рамкопф.

Феофил с презрением взглянул на Мюнхгаузена.

— Нет!

— Можете ли вы хоть отдаленно признать в нем своего покойного родителя?

— Никогда!

— Достаточно, — тотчас прервал его Рамкопф. — Я прошу суд избавить ранимую душу юноши от дальнейших расспросов.

— Почему же? — Мюнхгаузен поднялся с места. — Я бы тоже хотел кое о чем спросить.

— Подсудимый, — вмешался судья, — если вы еще раз собираетесь поставить под сомнение личность свидетеля…

— Нет-нет, — покачал головой Мюнхгаузен, — к сожалению, это действительно мой сын.

— Протестую! — немедленно воскликнул Рамкопф.

— Извините — сын барона!.. — поправился Мюнхгаузен. — Хотя это звучит так же парадоксально. Но, очевидно, в этом есть какое-то непонятное свойство природы: вино переходит в уксус, Мюнхгаузен — в Феофила.

— Ненавижу! — закричал Феофил. — Дуэль! Немедленно! Стреляться!

— Прекратить! — Судья зазвонил в колокольчик. — Свидетель, вы свободны!

К Феофилу быстро подошла баронесса и демонстративно прижала его к груди, как нежная мать.

Зал дружно отреагировал на материнскую любовь.

— Прошу господина бургомистра! — объявил Рамкопф.

Бургомистр беспокойно огляделся по сторонам. Поднялся с кислой улыбкой:

— Извините, я бы хотел уклониться от этой неприятной обязанности.

— Это невозможно, — сказал судья. — Вы были другом покойного барона, ваши показания необходимы.

— Господин судья, — взмолился бургомистр, — я старый человек. У меня слабые глаза и совершенно ненадежная память. Я могу ошибиться…

Судья поднялся со своего места:

— Но вы узнаете в подсудимом барона или нет?

— Не знаю, — огорчился бургомистр. — Честное слово… Иногда мне кажется, что это он, иногда — нет… Полностью доверяю суду. Как решите, так и будет!

Зал тревожно загудел.

— Какой позор! — воскликнула баронесса. — И это — наш бургомистр!

— Извините, баронесса, — развел руками бургомистр. — Извините, подсудимый… Я на службе. Если решат, что вы Мюнхгаузен, я паду вам на грудь, если Миллер — посажу за решетку. Вот все, что я могу для вас сделать…

— Садитесь, свидетель, — сказал судья. — Господин обвинитель, у вас все?

— По-моему, достаточно.

— Подсудимый, — обратился судья к Мюнхгаузену, — нет ли у вас свидетелей в вашу защиту?

Мюнхгаузен оглядел суд и печально пожал плечами.

— Есть! — раздался чей-то уверенный голос.

Все присутствующие в зале обернулись. Марта стояла в дверях.

— Есть, — спокойно повторила она. Мюнхгаузен рванулся к ней:

— Марта?!

Конвойный тотчас схватили его за руки. Зал отчаянно зашумел.

— Прошу отложить судебное разбирательство, — закричал Рамкопф. — Мне плохо…

— Врача! — крикнула баронесса.

— Судебное заседание переносится на завтра, — громко объявил судья.

Люди повскакивали со своих мест. Одни устремились к выходу, другие к судьям.

Гвардейцы оттеснили Мюнхгаузена за дверь, расположенную сзади скамьи подсудимых.

Замелькали лица любопытных. Марта быстро ринулась прочь по коридору. Ее окружил водоворот вопросов, вздохов, воплей и причитаний. Она ускорила шаг. Вылетев из здания суда, Марта бросилась к карете, Томас помог ей, открыл дверцу и тотчас отлетел в сторону, получив сильную оплеуху.

Карета рванулась с места.

Баронесса откинула вуаль. Она сидела напротив Марты:

— Вы хотите участвовать в этом процессе?

— Я хочу сказать правду, — ответила Марта.

Сидящий рядом с кучером Рамкопф указал ему направление, затем проворно полез на крышу кареты. Свесился вниз, заглянув в окно экипажа. Постучал по стеклу:

— Имейте в виду, если он раскается, мы добьемся помилования. Иначе как минимум десять лет тюрьмы. — Он показал на пальцах. — Десять!..

— Успокойся, Генрих, — сказала баронесса и задвинула занавеску на окне кареты. — Если человек хочет сказать правду, он имеет на это право. — Она внимательно посмотрела на Марту с едва заметной улыбкой. — Мне бы только хотелось знать, какую правду вы имеете в виду.

Марта выдержала ее взгляд:

— Правда одна.

— Правды вообще не бывает, — снова улыбнулась баронесса. — Правда — это то, что в данный момент считается правдой… Вы скажете суду, что он — Мюнхгаузен. Но разве это так? Этот сытый торговец, этот тихий семьянин — Мюнхгаузен? Побойтесь Бога! Нет, я не осуждаю вас, фрау Марта, наоборот, восхищаюсь. За три года вам удалось сделать из моего мужа то, что мне не удалось и за двадцать. Но теперь, когда мы совместными усилиями добились успеха, зачем начинать все сначала?

— Я люблю его, — сказала Марта.

— И поэтому ушли из дома?

Марта посочувствовала своей собеседнице:

— У каждого своя логика, сударыня. Вы понимаете, что можно выйти замуж не любя. Но чтобы уйти любя, этого вам не понять!

Баронесса искренне оскорбилась:

— А что она ему дала, ваша любовь? Серую жизнь, скамью подсудимых… А завтра — тюрьму или… смерть.

Рамкопф перебрался на другую сторону, и его физиономия появилась в противоположном окне экипажа.

— Имейте в виду, фрау Марта, — прокричал он, — если судебное расследование зайдет в тупик, мы будем вынуждены произвести экспертизу!

— Успокойтесь, Генрих. — Баронесса задвинула занавеску.

— Что это значит? — насторожилась Марта.

— Его бросят в болото или заставят прокатиться на ядре, — объяснила баронесса. — На настоящем ядре, фрау Марта!

— Господи!.. На глазах Марты появились слезы. — Неужели вам обязательно надо убить человека, чтобы понять, что он живой?

— У нас нет выхода, — вздохнула баронесса. — А теперь, когда вы знаете все, решайте… И мой вам совет — не торопитесь стать вдовой Мюнхгаузена. Это место пока занято.

Дверь тюремной камеры с лязгом распахнулась.

— Подсудимый Миллер, — объявил появившийся фельдфебель, — вам разрешено свидание.

Мюнхгаузен стремительно ринулся из камеры. В комнате для свиданий за решеткой стояла Марта. Они осторожно приблизились друг к другу и не произнесли ни слова.