Формула любви (Повести и пьесы для театра и кино) - Георгий Горин

— Ну? — Да!

— Хороший мальчик? — оживился Томас.

— Двенадцать килограмм.

— Бегает?

— Зачем? Ходит.

— Болтает?

— Молчит.

— Умный мальчик. Далеко пойдет.

— Знаешь что, — сказал Мюнхгаузен, — едем ко мне. Покажу дом… Для Марты это будет сюрприз…

Свет от канделябра расцветил тысячами огней хрустальные вазы, засветились ажурной голубизной фарфоровые сервизы и украшенные позолотой статуэтки.

Мюнхгаузен вел Томаса по залу, уставленному антикварной мебелью.

— Мебель павловская… из России, — хвастал захмелевший барон. — Это саксонский фарфор… Это китайский… А вон там — индийский… Только руками ничего не трогай. Это там… в том доме все было шаляй-валяй, а здесь порядок!

— Извините, конечно, господин, Миллер, — Томас печально посмотрел на Мюнхгаузена. — А не скучно?

— Что? — не понял барон.

— Не скучно вам здесь?

— Почему? — пожал плечами барон. — У меня музыка есть… — он подошел к огромной шарманке, взялся за ручку. — Музыкантов я прогнал. Ящик надежней! Все ноты правильно берет и в нужной тональности…

Он закрутил ручку, раздалось невнятное бренчание, которое доставило Мюнхгаузену видимое удовольствие.

— Марта, Марта! — громко позвал он. — Иди к нам!

В дверях появился испуганный мажордом в расшитой золотом ливрее.

Его взгляд насторожил Мюнхгаузена. Он бросил шарманку:

— Где Марта?

Мажордом не ответил, отвел испуганный взгляд. Побежали быстрые тени. Мюнхгаузен с горящим канделябром вошел в огромную темную комнату.

Повсюду были следы торопливых сборов. В распахнутом шкафу все платья висели на своих местах. Но на огромном зеркале губной помадой было начертано: «Прости, дорогой, но мне все осточертело. Больше так жить не могу. Прощай. Марта».

Мюнхгаузен приблизился к зеркалу. В его тусклых глазах вдруг появился какой-то странный лихорадочный блеск.

В комнату вошел Томас, изумленно уставился на фарфоровые вазы, стоявшие на подставках.

— И это саксонский? — спросил он, указывая на одну из ваз.

— Нет, — ответил барон. — Это дневнеиндийский.

— Да как же вы их различаете?

— По звону! — объяснил Мюнхгаузен и с силой запустил вазу в зеркало. Осколки разлетелись в разные стороны. — Слышишь? А это — саксонский! — Взял вторую вазу и с силой шарахнул ее об стену.

— Точно! Саксонский, — удовлетворенно кивнул Томас.

Мажордом выскочил в коридор и замер от ужаса. Вслед ему донесся новый удар и звон разбитой посуды.

— Китайский, — заключил мажордом.

Баронесса прошла через гостиную к огромной картине, изображающей героического Мюнхгаузена на вздыбленном коне, и поправила стоящие возле картины цветы.

С кресла поднялся ожидающий ее молодой офицер и ринулся к ней с букетом в руках.

— Как вы сюда попали, Вилли? — спросила баронесса с улыбкой.

— Через дверь, естественно, — поклонился офицер.

— Какая проза! — поморщилась баронесса. — Я же вам, кажется объясняла… Существуют определенные традиции.

— Момент! — Офицер тотчас бросился прочь из дома.

Баронесса прошла в свой будуар и выбросила через окно веревочную лестницу.

Сверху было видно, как по ней стал быстро взбираться мужчина.

Баронесса приняла несколько рискованную, но эффектную позу.

— Ты спешишь ко мне?

— Да! — раздался голос за окном, и на подоконник влез Мюнхгаузен.

Баронесса вскрикнула, инстинктивно запахнула пеньюар.

— Не волнуйся, свои! — Мюнхгаузен спрыгнул в комнату.

— Карл! — ужаснулась баронесса. — Какое безрассудство!.. Тебя могли увидеть… Кто-нибудь из прислуги.

— Ничего страшного! — подмигнул ей Мюнхгаузен. — Сочтут за обыкновенное привидение.

— Что тебе надо?

— Поговорить с тобой.

— Сегодня? Мюнхгаузен кивнул.

— Ты сошел с ума! — Баронесса нервно заметалась по комнате. — Я занята. Завтра годовщина твоей смерти. Ты хочешь испортить нам праздник? Это нечестно. Ты обещал… Сюда идут! Боже милостивый, умоляю тебя, поговорим в другой раз…

— Хорошо. Сегодня в полночь у памятника.

— У памятника кому?

— Мне! — Барон направился к окну. В окне появилась физиономия офицера.

— Я здесь, — радостно сообщил он.

— Очень приятно, — вежливо сказал Мюнхгаузен. — Прошу! Офицер спрыгнул с подоконника, барон занял его место и быстро начал спускаться по веревочной лестнице.

Несколько мгновений офицер оставался неподвижным, затем бросился к окну:

— Ой! Разве вы не умерли?

— Умер, — спокойно отозвался барон.

— Слава Богу, — офицер вытер вспотевший лоб. — Я чуть было не испугался!

Рамкопф с победоносным видом оглядел студенческую аудиторию:

— Таким образом, господа, мой научный трактат разрушает последние возражения моих оппонентов и свидетельствует о том, каким порой извилистым путем шагает истина во второй половине восемнадцатого столетия, иными словами, в наше время. — Он откашлялся и подошел к огромной схеме — плакату, на котором был изображен барон Мюнхгаузен, утопающий вместе с конем в болоте. — Перед нами уже ставшая классической схема вытягивания самого себя из болота за волосы, гениально проделанная в свое время незабвенным бароном! Нынешние схоласты и демагоги и сегодня еще кое-где твердят: не-воз-мож-но! — Рамкопф усмехнулся. — Как близкий человек покойного, я неоднократно видел этот взлет своими собственными глазами… Как ученый и теоретик утверждаю: главное — правильный вектор приложения рычага! Берется голова, — Рамкопф указал на схему, — берется рука…

Неожиданно из-за схемы появилась чья-то рука и взяла его за шиворот.

— После чего рука подтягивает туловище вверх, — объяснил Рамкопф.

Появившаяся рука подняла Рамкопфа и утащила за схему. Здесь он нос к носу встретился с Мюнхгаузеном.

— Ровно в полночь! — прошептал барон. — У моего памятника. Важный разговор. Быть обязательно. — И он разжал ладонь.

Рамкопф шлепнулся на пол на глазах изумленной аудитории. Студенты вскочили со своих мест.

— Вот и все, — сказал Рамкопф, вставая с пола. — Видите, как просто. Есть вопросы?

В ответ раздался гром аплодисментов.

Кабанчик бежал по лесу, сопровождаемый далеким улюлюканьем охотников и лаем собак. Неожиданно на него накинули сеть, и кабанчик беспомощно забарахтался в веревках, которые держали егеря.

На лесную поляну верхом на лошади выскочил бургомистр, недовольно посмотрел на кабанчика и егерей.

— Господин бургомистр, — быстро доложил старший. — Его величество герцог опять промахнулись. Четвертый раз гоним этого кабанчика мимо его величества, а его величество, извините за выражение, мажет и мажет.

— Прикажете прогнать в пятый раз? — спросил другой егерь.

— Нет, — сказал бургомистр. — Неудобно… он уже запомнил его в лицо.

— Кто кого?

— Герцог кабанчика! — строго пояснил бургомистр. — Позор! И это — королевская охота! Докатились! С одним кабанчиком справиться не можем…

— Осмелюсь доложить, господин бургомистр, — заметил старший, — его величество вообще в этот раз лесом недоволен. Вот если бы, говорит, подстрелить медведя!

— Где я ему возьму медведя? — в отчаянии воскликнул бургомистр.

— Разве у цыган одолжить? — предложил кто-то из егерей.

— Одалживайте! — крикнул бургомистр и спрыгнул с лошади. — Через полчаса медведь должен быть в лесу! Все!

Егеря бросились к лошадям.

Бургомистр, тяжело вздохнув, уселся в тени развесистого дуба.

Тотчас чья-то заботливая рука протянула ему флягу. Бургомистр охотно принял ее и сделал несколько глотков:

— С ума можно сойти!

Он вернул флягу ее владельцу. Им оказался сидящий под тем же дубом барон Мюнхгаузен.

— Кстати, барон, давно хотел вас спросить, где вы, собственно, доставали медведей?

— Уже не помню, — пожал плечами Мюнхгаузен. — По-моему, прямо в лесу и доставал.

— Абсолютно исключено, — отмахнулся бургомистр. — У нас они не водятся.

— И тем не менее нам надо поговорить.

— Докатились! — возмутился бургомистр.

— Сейчас вам не до меня. Буду ждать вас ровно в полночь у памятника.

— У цыган одалживаем медведей!

— Прошу вас. Очень важно.

— А ведь были буквально родиной медведей, — продолжал бургомистр. — А теперь и это — проблема.

Позади беседующих появился медведь, который с любопытством обнюхал обоих.

— Итак, до встречи! — улыбнулся Мюнхгаузен и, похлопав бургомистра по плечу, быстро пошел прочь.

Бургомистр задумчиво посмотрел на появившуюся перед ним морду медведя.

— Не надо, барон, — сказал он с недовольной гримасой. — Мне сейчас не до шуток. Оставьте это для другого раза. Нельзя же каждый раз, ей-богу, любое дело превращать в розыгрыш!