Формула любви (Повести и пьесы для театра и кино) - Георгий Горин

— Да, да, я вспоминаю, — улыбнулся Генрих, — забавная шутка!

— Нет, Генрих, — метафора! — поправил бургомистр. — Когда прозвучит фраза «пусть же он струится в душе каждого истинного германца», из лошади польется вода…

Из скульптуры брызнула струя воды.

— В окружении советников герцог поднялся с места:

— Так! — на лице герцога появились следы творческого вдохновения. — В целом, господа, мне нравится!

— Да! Хорошо! — тотчас поддержали герцога советники. Его величество приблизился к скульптуре.

— Выразительная штуковина! — сощурясь произнес он. — Жаль только, что одна половина…

Советники понимающе вздохнули, искренне сожалея.

— А куда, собственно, девалась вторая? — заинтересовался герцог.

— Согласно известному рассказу барона, она мирно паслась неподалеку, — быстро пояснил бургомистр.

— А что если все-таки как-то хотя бы… приблизить?

Среди помощников и адъютантов возникло ложное движение, завершившееся быстрым появлением второй половины, которую внесли в кабинет и поставили неподалеку от передней половины.

— Уже точнее, — обрадовался герцог.

— Да! — согласились советники. — Гораздо точнее. Уже.

— Но поскольку скульптура барона состоит у нас из двух половин, впечатление от барона все-таки раздваивается, — горестно вздохнул герцог.

— В том-то и дело! — сокрушенно произнес один из советников.

— Неудобно. Человек многое сделал и для Ганновера и для всей Германии, — продолжал размышлять герцог. — Чего нам, собственно, бояться?

— Не надо бояться! — сказал один из самых смелых советников.

— Но ведь в этом, так сказать, весь смысл изваяния, — попробовал возразить бургомистр. — В этом вся соль! Это смешно…

— Кто же с этим спорит? Но именно поэтому не хотелось бы рассматривать заднюю часть барона отдельно от передней, — сказал герцог и сделал жест, характерный для человека ищущего и глубоко творческого. — Что если… а?

— Соединить их воедино! — предложил самый молодой советник.

— Кто такой? — тихо спросил герцог, бросив быстрый взгляд на советников.

— Прикажете отметить?

— Нет, пока просто понаблюдайте!

Секретарь сделал пометку в блокноте, в то время как задняя часть скульптуры была благополучно сомкнута с передней. Среди советников возникло тревожное ожидание.

— А?! — сказал герцог. — Так даже смешнее. Бургомистр, потрясенный случившимся, приблизился к скульптуре и почувствовал себя неуверенно:

— Откуда же тогда будем лить воду? — тихо спросил он. — Из какого места?

Среди присутствующих воцарилось молчание. Многие искренне озадачились.

Герцог внимательно оглядел скульптуру и пришел к заключению:

— Из Мюнхгаузена воду лить не будем. Незачем. Он нам дорог просто как Мюнхгаузен, как Карл Фридрих Иероним, а пьет его лошадь или не пьет — это нас не волнует!

Герцога поддержал гул одобрительных голосов и аплодисменты.

— Но в одном я решительно не согласен с проектом, — резко произнес герцог, приблизившись к бургомистру. — Почему у барона зауженный рукав и плечо реглан? Нет, нет, двойная петля на кушаке. — Он показал, какая именно и где. — Здесь тройная оборка, и все! Никаких возражений! Все!

Присутствующие дружно устремились к дверям.

Грянули дружные аплодисменты посетителей трактира. На маленькой эстраде, где выступали музыканты, скрипач сделал шаг вперед:

— А сейчас, по просьбе уважаемой публики… Гвоздь сезона! Песня «С вишневой косточкой во лбу»!

Трактир содрогнулся от восторженного рева. Перед оркестром появилась певица — любимица Ганновера. И зажигательная песня полетела по улицам города.

Заплаканная физиономия Феофила не вынесла летящего над городом припева: «С вишневой косточкой во лбу я брожу, по улицам Ганновера и жду, когда у меня на голове вырастет вишневое дерево».

Такие или приблизительно такие слова ворвались в раскрытое настежь окно и повергли Феофила в горечь воспоминаний. Он громко всхлипнул.

— Так нельзя, Фео! Будь мужчиной! — прикрикнула баронесса, входя в гостиную.

На ней был траурный наряд. Рядом — Рамкопф в черном сюртуке. Позади — хмурый Томас.

В центре просторной гостиной красовался пышно сервированный стол.

— Да, да, конечно, извините меня. — Феофил мужественно боролся со слезами. — Нервы! Когда я слышу о нем, то вспоминаю… Господи, Господи! Как мы были несправедливы к нему, как жестоки…

— Дорогой мой, — торжественно изрек Генрих, — кто же знал, что так все обернется? Мы были искренни в своих заблуждениях. Время открыло нам глаза!

Баронесса многозначительно вздохнула:

— Такова судьба всех великих людей: современники их не понимают.

— Современники — возможно! — воскликнул Феофил. — Но мы-то родственники! Страшно вспомнить: я мечтал о дуэли с отцом. Я хотел убить его! И убил…

— Прекрати, Фео! — снова прикрикнула баронесса. — Мне надоели твои истерики!

Феофил посмотрел на мать затуманенным взором и гневно процитировал:

— «Еще и башмаков не износила, в которых гроб отца сопровождала в слезах, как Ниобея!»

— Ой, ой, ой, — затыкая уши, застонала баронесса, — что за пошлость, Фео!

— Это не пошлость, мама, это монолог Гамлета! Я тоже переписываюсь с Шекспиром!

— Ну и как? — заинтересовался Генрих.

— Уже отправил ему письмо.

— А он?

— Пока не отвечает.

— Ты совершенно теряешь голову, Фео! — Баронесса с трудом сдерживала негодование. — Допустим, мы тоже виноваты, допустим! Но нельзя же теперь всю жизнь казнить себя!

— Прошу прощения, — произнес Томас, приблизившись к баронессе. — Господин барон просил предупредить его…

Феофил пришел в состояние крайнего возбуждения:

— Они летят?!

— Летят, господин барон! — подтвердил Томас. — Сейчас будут как раз над нашим домом.

— Опять? — усмехнулся Генрих. — Феофил, вам не надоело?

— Пусть попробует еще раз! — по-матерински нежно произнесла баронесса.

— Да, мама! — Феофил рванулся в сторону и снял со стены ружье. — Еще разок! Сегодня я чувствую вдохновение… Командуй, Томас!

Феофил сунул ружье в камин, на его лбу выступил пот.

Томас с подзорной трубой занял место у окна:

— Минуточку, господин барон… приготовились…

На лицах присутствующих отразилось возрастающее напряжение.

Никем не замеченный, в дверях появился пастор Франц Мусс.

— Пли! — закричал Томас.

Грянул выстрел. Наступила тишина. Феофил засунул голову в очаг и стал смотреть в дымоход.

Через секунду он с остервенением повторил выстрел и полез вверх по дымоходу.

Баронесса поморщилась.

— Томас, когда молодой барон вернется, помойте его пемзой. Боже, как я измучилась с ним, — дрожащим голосом произнесла она и вынула носовой платок. — Сегодня утром я случайно увидела, как он стоял на стуле и тянул себя за волосы… Это так глупо!

— И очень больно, — добавил Генрих, поправляя волосы.

— Вы тоже пробовали?

— Господин пастор Франц Мусс! — неожиданно объявил Томас.

Стоящий в дверях пастор поклонился:

— О, — всплеснула руками баронесса, — какой приятный сюрприз! Я уже отчаялась увидеть вас! Прошу!

Баронесса сделала гостеприимный жест. Все прошли к столу. Сели. Наступило неловкое молчание.

— Как добрались? — улыбнулась хозяйка.

— Скверно, — ответил пастор. — Дождь, туман… Вся ганноверская дорога размыта.

— Да-а, — задумчиво протянул Генрих, — после смерти барона льют такие дожди…

— Не вижу никакой связи между этими двумя явлениями, — недовольно произнес пастор.

— Я тоже, — поспешно согласилась баронесса. — Не говори ерунды, Генрих.

— А что тут такого? — удивился Рамкопф. — Все говорят, что с его уходом климат изменился.

Пастор отложил обеденный прибор:

— Глупое суеверие.

— Абсолютно с вами согласна, пастор. — Баронесса бросила недовольный взгляд на Генриха. — Вообще мне не хотелось бы, чтобы наша беседа начиналась так напряженно… Но раз уж вы приехали к нам, несмотря на вашу занятость, давайте поговорим откровенно. Не буду вам рассказывать, какие сложные отношения были у нас с мужем. Однако время идет, обиды и чудачества забываются. Остается светлая память и всеобщая любовь сограждан, которую вы не сможете отрицать.

— Я и не отрицаю, — ответил пастор. — Я не одобряю ее.

— Почему? — спросил Генрих.

— Популярность барона растет, — улыбнулась баронесса, — а оппозиция церкви идет только ей же во вред. Разумно ли это? Не правильней ли проявить милосердие и снять негласное проклятие?

— Это невозможно! — пастор вышел из-за стола. — Церковь не может признать истинными так называемые подвиги барона. Они — результат фантазии и непомерного самомнения. Простой смертный не может совершить ничего похожего. Стало быть, барон либо хвастун и враль, либо… святой?