Пляска в степи - Виктория Богачева

глаза.

Хазары нужны ему, как не нужна собственная дружина! Без их поддержки не сдюжит против робичича, хоть и переманит на свою сторону десяток ладожских бояр. Дружина крепко стояла за Ярослава, ведь набрал он их из такого же отрепья, каким был сам! Слыхал Святополк, что робичич даже девку пришлую приветил, в тереме остаться дозволил!

Впрочем, тут ему негоже роптать. Чем больше недовольных бояр среди ближников Ярослава, тем лучше. Так что пусть творит робичич, что токмо пожелает. Хоть девок в дружину берет, хоть невесту себе в степном княжестве ищет. Долетали до Святополка слухи, что многих добрых мужей оскорбил Ярослав, отказавшись от их дочерей и сестер.

Что первую водимую жену незнамо откуда вытащил, что вторую…

Все же глуп робичич несказанно! Шибче всякого меча прокладывает ему, Святополку, путь к княжьему престолу на Ладоге.

Недолго осталось ждать. Вскоре привезет Ярослав молодую жену в княжий терем. Тогда-то Святополк с Багатур-тарханом и сговорится.

Еще Святополк мыслил, что надо бы проучить степного князька. Неча девок своих ладожскому князю подсовывать да союзы заключать…

PS. ваши лайки согревают автору сердечко!

Княжий отрок III

Слухи, что заместо Рогнеды их князь возьмет в жены Звениславу Вышатовну, расползлись по терему быстро. Горазд услыхал, как шептались о том девки, прислуживающие за столом. Разделить с кметями трапезу не пришел никто из семьи князя Некраса Володимировича. То не мудрено, размышлял Горазд. После такого-то позора. Говорили, что строгая княгиня заперла дочку в тесной, темной клети, а князь Некрас заперся в горнице с кувшинами хмельного меда.

Ярослав Мстиславич сидел с кметями бок о бок на лавке, и нельзя было сказать по его лицу, что накануне что-то приключилось.

— Уйдем подальше от степи, возьмем западнее, — заговорил князь, когда отложил ложку. — Гружеными ведь будем возвращаться, не хочу с хазарами дороги делить.

Вспомнив, как таскал накануне утренней трапезы тяжелые сундуки с добром, Горазд поежился. Пообещал Некрас Володимирович втрое больше приданого дать за Звениславу Вышатовну и слово свое держал. Немало богатых обозов увезут они с собой на Ладогу. Вот только маловато у них людей, да воевода Крут не оправился до конца.

Тот, к слову, сидел напротив Горазда и прожигал его пристальным взглядом, и отрок с трудом сдерживался, чтобы не начать ерзать на лавке. Что он, мальчишка какой!

— Княже, — позвал кто-то из кметей, — а не сыскали еще вымеска, который дядьку Крута отравить удумал?

— Не сыскали, — Ярослав Мстиславич покачал головой.

— Они и татя, что терем поджег, не сыщут, — насупившись, пробубнил воевода. — Дурное семя!

Кмети засмеялись, но Горазд приметил, что князь нахмурился.

Когда закончили трапезничать и потянулись из горницы в сени, к отроку подошел воевода и крепко схватил того за плечо.

— Ступай-ка со мной, — велел дядька Крут, и против воли Горазд поежился. Выходит, не просто так воевода его взглядом за столом буравил.

Дядька Крут дотащил его до заднего двора терема, куда ушел князь, чтобы поупражняться с мечами. Заслышав их шаги, Ярослав Мстиславич обернулся, и Горазд был готов поклясться Перуном, что увидел усталость во взгляде князя. Воевода шел на шаг впереди и тянул за собой отрока, который, знамо, не противился. Дядька Крут и так едва на ногах стоял.

Прежде чем князь заговорил с ними, воевода остановился и пихнул вперед себя Горазда.

— Он меня отравил, некому больше!

Отрока словно ударили обухом по голове. Тот аж пошатнулся, вскинул руки, чтобы не упасть, и принялся хватать ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Он вскинул взгляд на князя, который в молчаливом удивлении смотрел на воеводу, и попытался обернуться, когда получил тычок в спину.

— Ты на князя, князя гляди, сосунок! Все сходится, Мстиславич. Окромя него про оберег никто не ведал. Да и не видал, куда я его спрятал. А раз его украли, стало быть, и меня травили с тем же. Чтоб ты никогда уже про находку мою не прознал. Кто-то из дружины отравил меня, свой, не пришлый, не чужой!

Дядька Крут говорил настойчиво и складно, и Горазд похолодел. Князь шагнул назад, скрестив на груди руки, и окинул отрока задумчивым взглядом.

— Я давно уж о том мыслю. Еще накануне сказать тебе чаял, да все пожар сбил!

Воевода, наконец, отпустил отрока, поразмыслив, что тот не сбежит, и обошел его, чтобы стать поближе к князю.

Горазд облизал враз пересохшие губы и отрешенно отметил, что на них издалека начали поглядывать уже слуги да кмети.

— Он, точно он! Еще и прибился на Ладогу незнамо откуда, неведомо, какого рода-племени. Не наш он, не наш!

Отрок зажмурился. Ему словно снился дурной, ужасно дурной сон, и вот-вот он должен проснуться. Ну не могло такое с ним и взаправду приключиться! Что стоит он перед князем, который пригрел его в дружине, дозволил остаться, дал приют его семье… что стоит он перед князем, и лучший княжий воевода обвиняет Горазда, что покушался он на его жизнь. Что предал своего князя.

— А ты что же молчишь? — хмурый пуще обычного Ярослав поглядел на отрока. Меж бровями у него залегла глубокая складка, и черная тень опустилась на лицо.

У Горазда задрожали губы, и потому он не сразу сдюжил отозваться. В глазах стояли злые, беспомощные слезы, и он страшился моргать. Токмо вот расплакаться не хватало ему ко всему прочему. Но обвинение — такое страшное, такое жуткое, и он не ведал, как оправдаться! Какие найти слова, чтобы князь ему поверил? Ведь и впрямь складно сказывал дядька Крут. По всему выходило, что отравил он…

— Не я это, княже… — кое-как выдавил из себя Горазд, уняв дрожь.

Он мыслил, что все вокруг слышат испуганный стук его сердца, но силился не отводить взгляда и смотреть князю прямо в глаза. Он стоял перед ним, вытянувшись тугой струной, и сжимал и разжимал кулаки.

— Еще б он сознался! — проворчал дядька Крут. — Сам поразмысли, Мстиславич. Никому я про оберег не говорил — даже тебе! Никто прознать не мог, токмо вымесок этот.

— Погоди обзываться, воевода, — велел князь. — Не решил я еще ничего. Как бы прощения просить не пришлось потом.

Выругавшись сквозь зубы, воевода сплюнул себе под ноги. На мальчишку подле себя он не глядел.

— Что хочешь вели мне, господине, все исполню! Хоть железо возьму, хоть режь меня, — забормотал Горазд и судорожно принялся нашаривать завязки рубахи у шеи, чтобы ослабить их, отодвинуть в сторону душивший его ворот.

— Не трогал я воеводу, и помыслить о таком не мог! Не я это!

Он