Пляска в степи - Виктория Богачева

прямиком к князю, и снедаемый любопытством Горазд нарочно замешкался, опустился на одно колено, будто обронил что-то на землю и пытается найти.

Поглядывая снизу наискосок, отрок увидел, как кузнец отдал Ярославу Мстиславичу сверток, и тот, поблагодарив, развернул его. В ярком свете луны блеснули в руках князя два широких серебряных обручья.

Девка в тереме III

Поздним вечером Звениславка пришла в клеть к Рогнеде. Той ночью опальную княжну охранял отрок Бажен, и Звениславке не составило труда уговорить его дозволить ей проститься с сестрицей. Прикрыв ладонью лучину, она толкнула дверь. Рогнеда не спала. Сидела на лавке, закутавшись в плащ, и подняла голову, услышав, как заскрипела старая дверь. В ее глазах мелькнуло облегчение, когда княжна поняла, что в клеть вошла двухродная сестрица, а не мать.

Звениславка, прижавшись спиной к двери, принялась осматриваться. Огонек лучины тускло дрожал в ее руке. Клеть была крошечной: два шага в сторону — и упрешься в стену. Стояла в ней одна лишь лавка, на которой и сидела Рогнеда, прижав колени к подбородку и натянув на ноги подол исподней рубахи. Подле лавки — кувшин с водой, а под ней — горшок. Под самым потолком прорублено небольшое оконце, через которое в клеть почти не проникал ни лунный свет, ни свежий воздух.

Накануне вечером казнили десятника Ладимира. Княгиня воспретила ей выходить во двор и смотреть, но Звениславка все же подглядела за казнью из терема, сквозь тонкую щелочку между узорчатыми створками. Она долго собиралась с духом, прежде чем прийти к Рогнеде в клеть. Мыслила, что должна рассказать княжне о том, что стало с Ладимиром. Но едва оказавшись здесь, она растеряла всю свою решимость.

Рогнеда же явственно хмыкнула. Она по-своему восприняла то, как замешкалась Звениславка подле двери.

— Не моя прежняя горница, — желчно сказала старшая княжна.

— Я ее не занимала, — отозвалась Звениславка и вздохнула.

Один шаг ей потребовался, чтобы подойти к лавке и усесться подле Рогнеды. Сперва она вытащила из-под плаща сверток, а после также согнула колени и положила на них подбородок, пониже натянув длинную рубаху. Сверток она протянула Рогнеде.

— Пирог после пира остался. С ревенем, как ты любишь.

Не кривясь ни мгновения, Рогнеда едва не вырвала еду из ее рук и с жадностью набросилась на пирог. Последний раз она ела рано-рано утром, когда мать принесла ей кусок хлеба.

Звениславка еще раз вздохнула и перебросила на плечо длинные распущенные волосы. Как заговорить о Ладимире?..

— Я уезжаю поутру, — вырвалось у нее вместо этого.

— Стало быть, теперь ты у нас княжья невеста, — хмыкнула Рогнеда, облизнув сладкие после пирога губы и пальцы. — Славить тебя не буду, уж не взыщи.

— Довольно. Ведаешь же, что я того не хотела! — огрызнулась Звениславка.

— Как и я.

Какое-то время обе молчали, думая каждая о своем. После утренней трапезы Доброгнева Желановна учинила им дознание, хотя муж ей и воспретил. Она хотела знать, как ее дочь и бывший десятник сговорились о встрече, и расспросила добрую половину теремных девок, выяснив, что девчонка Устинья заходила к Рогнеде в горницу, а перед тем там же побывала и Звениславка, и кто-то видел, как они с Устей шептались о чем-то в уголке.

И когда Доброгнева Желановна набросилась на Рогнеду и Звениславу с вопросами, притащив за волосы в клеть и Устю, им не оставалось ничего, кроме как сознаться, потому что гневить княгиню еще пуще не хотелось никому. Обеим княжнам уже и так изрядно от нее перепало.

— Я ведь так и не поблагодарила тебя, — Рогнеда первой нарушила повисшее между ними молчание. Вопреки предыдущим словам, сейчас ее голос звучал смущенно и виновато. — За то, что укрыла меня тогда. Спасибо.

— Не нужно, — тихим голосом возразила Звениславка. — Не за что благодарить.

— Мне виднее, — княжна поджала в кровь разбитые губы. — Ты пожалела меня.

Звениславка кожей ощущала, что Рогнеде так же тяжело об этом говорить, как и ей, и потому промолчала. Лучше им не вспоминать больше о той ночи, иначе княжна непременно спросит у нее про Ладимира, а у Звениславки все же не хватит духу рассказать ей правду.

— Прознал ли князь Ярослав, что ты мне помогала? — чувствуя то же самое смущение, Рогнеда поспешила увести разговор в другое русло.

— Не ведаю. По приказу княгини я в горнице просидела весь день, — Звениславка, едва сдержав вздох облегчения, покачала головой и обхватила себя за плечи ладонями. — Вечеряла там же и на пиру не была.

— Худо тебе будет, коли мать ему расскажет, — обычно гордая Рогнеда прикусила губу. — Скажешь, что я обманом тебя заставила. Или что побить грозилась!

Вопреки своей тревоге, Звениславка посмотрела на старшую княжну и против воли тихонько рассмеялась.

Побить! Хороша задумка.

— Я упросила стрыя забрать Устю с собой на Ладогу. Иначе ей тут не жить.

Рогнеда, хоть и расстроилась изрядно, что лишается верной своей служанки, нехотя кивнула. Все едино, не позволят больше Усте ей прислуживать. А мать может и непосильной работой завалить, и сослать куда подальше, и замуж за глубокого старика выдать. Чем дальше от их терема, тем будет Усте лучше.

Наблюдавшая за ней Звениславка прикусила губу. Уезжать оказалось невыносимо тяжело! Она и помыслить о таком не могла. Со стороны всегда легче судить. Но весь день она едва-едва сдерживала злые слезы, чтобы не расплакаться на глазах у теремных девок или, того хуже, перед княгиней. Она оставляла терем, который был ей домом больше 10 весен — ровно столько минуло со смерти ее матушки. Она покидала место, которое называла родным, в котором знала каждый уголок, каждую скрипящую доску. Больше не будет у нее ни летних посиделок, ни веселых хороводов подле костра, ни дурашливой беготни, ни разноцветных ленточек в длинных косах.

И кос у нее скоро тоже не будет. Незнакомый мужчина отрежет их, и она наденет на голову кику и скроется в горницах на женской стороне княжьего терема на Ладоге…

Все случилось столь быстро, столь скоро, что Звениславке совсем не дали времени примириться с мыслью о своем сватовстве. О том, что нынче она невеста ладожского князя Ярослава Мстиславича. У Рогнеды были целые седмицы, ей же не дали и пары дней!

Звениславка молчаливо злилась, кипела изнутри. Конечно, она не смела возражать и не смела жаловаться вслух. Все едино, сделанного назад не воротишь, и коли она примется плакать, то лишь еще пуще всех разозлит. А ладожский князь и без того зол на нее неведомо за что. У Звениславки горели щеки и