Янтарь чужих воспоминаний - Марина Суржевская

Тощая фигура метнулась передо мной и торопливо принялась убирать золу.

— Иди ешь, — грубо сказал я. — И Мрака покорми. Мясом.

Лили постояла, раздумывая, но ушла. Я закатал рукава, почистил камин, аккуратно вымыл пол рядом. Принес дрова из пристройки за домом, сложил горкой и зажег. Чудовища вылезли из-за древесных поленьев, запрыгали красноглазыми угольками. Пока маленькие, даже забавные, но когда огонь разгорится, они вырастут и оскалятся уже по-настоящему, начнут выть в каминной трубе и биться в стеклянную заслонку, пытаясь выбраться.

На кухне тихонько журчала вода и звенела посуда. Потом все стихло, и на досках пола застыли голые девичьи ноги.

— Я там убрала… — неуверенно потопталась Лили. Повздыхала, поняв, что я не отвечаю, и пошла к двери.

— Я деньги оставлю, — негромко сказал я, не отводя взгляда от хохочущей в камине морды. — Купишь завтра продукты. И какую-нибудь одежду себе. Еще мыло и шампуни, какие захочешь, но мои больше не бери.

Босые ноги снова приблизились, я видел их краешком глаза.

— Спасибо… но… я не понимаю!

Все-таки пришлось повернуть голову. Она стояла, сжав ладони и закусив губу. Теперь понятно, почему они у нее такие обкусанные.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите! Зачем взяли в дом, кормите, одежду… вот. Деньги там… Что вам от меня нужно?

На бледном лице написано такое отчаяние, что стало смешно. Я и рассмеялся. Действительно, что?

— Можешь считать последним отголоском давно подохшей совести, — хмыкнул я.

— Чего? Я не понимаю… вы непонятный.

Я снова рассмеялся. Забавная девочка с синими волосами.

— Мне ничего от тебя не надо, Лили. Совсем. И если завтра ты исчезнешь вместе с котом, я вряд ли это замечу.

— Вы врете, — тихо, но убежденно выдохнула она. И опустилась коленками на доски пола, словно не решаясь сесть на ковер. — Вы все врете, что не заметите и что вам все равно! Я чувствую. Я не как вы, этот… эмпант, но я чувствую!

— Ну да, хваленая чуйка валькирии, — пробормотал я, отпивая виски. — Наслышан.

— Вы издеваетесь… — она снова закусила губу. — Я не глупая. Хоть и не понимаю иногда ваших слов, но я не глупая!

Я не ответил, позволяя ей самой разбираться с собственным самомнением. Ни тешить его, ни принижать я не собирался. Худые коленки подползли ближе.

— А это больно… пить янтарь? — шепотом спросила она. — Я слышала, что больно. И что таких, как вы, нельзя убить. Вы бессмертный, да? А зачем вы с моста прыгали?

Чудовище в камине хохотало, рассыпаясь красными искрами и ударяя пятью огненными хвостами. Оно было грациозное и гибкое, выгибалось на обугленном дереве, меняя свои обличья, но оставаясь каждый раз собой. Чудовища тоже бывают красивыми. Мне ли не знать.

— А вы сейчас слышите, что я думаю? — коленки еще ближе, уже на границе с ковром. Слишком близко.

— Да. Ты думаешь, как подобраться ко мне поближе, залезть сверху и хорошенько потрахаться.

— Да я ничего такого не думала! — Лили вскочила и отпрыгнула на добрых полметра, метнулась к двери. Я улыбнулся. Зря, потому что она остановилась и с подозрением уставилась мне в лицо. — Вы обманываете! Врете! Опять! Зачем? Вы… чтобы я испугалась и ушла, да? Не хотите разговаривать? Ну и ладно. Можно было просто сказать!

Девчонка гневно расправила плечи и выскочила из комнаты, что-то сказав коту. Дверь за ней закрылась.

— Неглупая. Да.

Чудовище в камине задумчиво кивнуло.

* * *

… — Мили, ну куда ты меня тащишь? И развяжи мне глаза!

— Это будет сюрприз. Кай, не ной, тебе понравится.

— Мне уже не нравится! Ты знаешь, что я не люблю сюрпризы!

— Зануда, — Милинда хохочет, продолжая крепко держать меня за руку и вести за собой. Тугая плотная повязка закрывает половину лица, и я не вижу ничего совершенно, мой мир сузился до теплой сухой ладони Милли, ее легкого дыхания и уверенных шагов. И все же я ощущаю, что становится темнее и улавливаю запах навоза и сена.

— Конюшня? — догадываюсь я.

— Тсс, какой ты нетерпеливый, — я поднимаю руку, чтобы снять повязку, и получаю удар по ладони. Сильный, и нанесен он явно не рукой. Хлыстом.

— Точно, конюшня, — хмыкаю я.

— Кай, не трогай повязку! — приказывает Мили и снова шлепает меня по ладони. На миг прижимается ко мне и шепчет в губы — А то я тебя отхлещу по-настоящему…

И тут же смеется, отстраняется, а я замираю, сжимая ладони, и почти хочу дотронуться до лица. Настороженно вслушиваюсь в ее шаги, которые то приближаются, то удаляются, тихое шуршание, а потом… легкий поцелуй в щеку, и повязка исчезает.

— С днем рождения, Кай.

— Мне исполнилось шестнадцать неделю назад, — ворчу я, отчаянно моргая и пытаясь привыкнуть к полумраку, который после темноты кажется слишком ярким.

— Неделю назад я была в академии, — улыбается Мили, — но ты ведь не думал, что я не поздравлю тебя?

— Вот это да, — мои глаза, наконец, все увидели.

Лошадь была черная и блестящая, словно елочная игрушка. Настолько красивая, что казалась ненастоящей, глянцевой, выточенной из черного дерева и вскрытой лаком. Чистокровная пустынная кобылица.

— Нравится? — Мили возникла за спиной, пока я пялился на это чудо, стоящее в деннике.

— Откуда она?

— Господин Верон привез ночью.

Я смотрю на покрасневшую Милинду, а потом хватаю ее и начинаю кружить по тесному пространству конюшни.

— Кай, прекрати! Ненормальный! — она хохочет и отбивается, но не настолько решительно, чтобы я поверил. А потом смотрит проказливо, и синие глаза лучатся озорством.

— Прокатимся?

— Нам влетит, — я счастливо улыбаюсь, а Мили уже хватает сбрую.

— Конечно, влетит, — соглашается она. — Так что надо насладиться как следует!

Словно два заговорщика, мы запрягаем вороную красавицу, которая лишь снисходительно косится на нас. Стараясь не хихикать и не шуметь, мы тихо выводим лошадь из денника и направляемся к полям. И уже за оградой я залезаю в седло и помогаю забраться Милинде, усаживаю ее перед собой.

— Ах, я почти принцесса из старой сказки! — шепчет Мили.

— Ты все еще читаешь их? — я насмешничаю, но улыбаюсь, глубоко втягивая воздух цветущей сирени. Здесь ее много, целые сады крупной, развесистой, всех цветов и оттенков, от бело-розовой, до чернильно-черной. И от густого, сладкого аромата, от бархата ночи и трелей сверчков кружится голова, и внутри все замирает в предвкушении счастья. Я дергаю поводья, пуская лошадь рысью. Надо отъехать подальше от поместья, молясь, чтобы конюший не наведался в свою вотчину, а после, на кромке пахнувшего землей и молодой травой поля, можно уже и в галоп.