Вся ваша ненависть - Энджи Томас

к смерти Халиля не имеет никакого отношения. «Уолмарт» на востоке охраняют выстроившиеся в ряд копы. Мой район стал зоной военных действий.

Крис уточняет по эсэмэс, все ли со мной в порядке, и теперь я чувствую себя гадко из-за того, что игнорировала его, включала режим Бейонсе и тому подобное. Я бы извинилась, но писать «Прости», пускай даже с миллионом эмодзи, – не то же самое, что извиниться, глядя в глаза. Впрочем, я все-таки отвечаю ему, что со мной все хорошо.

Звонят Майя и Хейли и спрашивают, что с нашим магазином, домом, моей семьей и мной. Про жареную курицу ни одна из них не вспоминает. Непривычно и странно говорить с ними про Садовый Перевал. Мы этого никогда не делаем, и я боюсь, что одна из них назовет его «гетто».

Нет, я все понимаю. Садовый Перевал и есть гетто, так что это не было бы враньем, и все же… Помню, когда мне было девять, мы с Сэвеном в очередной раз поссорились и он задел меня за живое, назвав Коротышкой-с-короткой-кочерышкой. Сейчас я понимаю, что оскорбление было так себе, но тогда меня разрывало от злости. Я знала, что, вполне вероятно, я и впрямь невысокого роста, ведь все остальные были выше, да и сама себя вполне могла назвать коротышкой. Однако из уст Сэвена правда звучала обидно.

Если захочу, я назову Садовый Перевал гетто. Но остальным этого делать нельзя.

Мама тоже смотрит в телефон – справляется о соседях и принимает звонки от тех, кто волнуется за нас. Мисс Джонс, которая живет чуть дальше вниз по улице, говорит, что она со своими четырьмя ребятишками перебралась в зал – так же, как и мы. А наш сосед мистер Чарльз предложил нам свой генератор на случай, если пропадет электричество.

Когда звонит дядя Карлос, бабуля отбирает у него трубку и велит маме скорее нас отсюда увезти. Как будто мы попремся через весь этот ад, чтобы от него же сбежать. Потом звонит папа и говорит, что с магазином все в порядке, но мое сердце все равно замирает всякий раз, когда по новостям сообщают о новых грабежах.

Теперь по телику не только произносят имя Халиля, но и показывают его фотографию. Меня же по-прежнему называют «свидетелем» и иногда – «чернокожей шестнадцатилетней свидетельницей».

На экране появляется начальник полиции и объявляет то, чего я так боялась: «На основании полученных улик и показаний очевидца мы заключили, что на данный момент у нас нет причин для ареста полицейского».

Мама с Сэвеном поворачиваются ко мне. Здесь Секани, так что говорить они ничего не станут, но им и не требуется. Все это случилось по моей вине. Бунт, стрельба, слезоточивый газ – все из-за меня. Я забыла сообщить полицейским, что Халиль выходил с поднятыми руками. И не сказала, что коп навел на меня пистолет. Я все рассказала неправильно, и теперь он останется на свободе. В бунте виновата я. А в смерти Халиля по новостям винят лишь его самого.

– По многочисленным сообщениям, в машине убитого был найден пистолет, – объясняет ведущий. – Кроме того, жертву подозревают в продаже наркотических веществ и участии в уличной банде. Однако официально данная информация пока не подтверждена.

Слова про пистолет в не могут быть правдой. Когда я спросила у Халиля, есть ли что-нибудь в машине, он сказал нет. Но и о наркотиках он не сказал ни слова. И о связи с бандой тоже.

Хотя какое это имеет значение? Смерти он все равно не заслуживал.

Секани с Киром почти одновременно принимаются глубоко дышать и засыпают. Из-за всех этих вертолетов, сирен и стрельбы я уснуть не смогу, и мама с Сэвеном тоже, судя по всему, не собираются.

Около четырех утра, когда все стихает, домой возвращается зевающий папа с уставшими глазами.

– До Астрового бульвара они не дошли, – сидя за кухонным столом, говорит он и в перерывах жует мясо. – Похоже, беспорядки только на востоке, там, где его убили. Пока что.

– Пока что, – повторяет мама.

Папа проводит рукой по лицу.

– Ага. Не знаю, что их может остановить. Черт, страшно представить, что будет дальше.

– Мэверик, нам нельзя здесь оставаться, – произносит мама дрожащим голосом, словно все это время сдерживалась и только сейчас решилась высказаться. – Положение дел не улучшится. Будет только хуже.

Папа тянется к ее руке, мама поддается, и он, притянув ее, усаживает к себе на колени. Потом обнимает и целует в затылок.

– С нами все будет в порядке.

А после отправляет нас с Сэвеном спать. И мне даже удается уснуть.

Наташа снова забегает в магазин.

– Ну же, Старр, идем!

Косички у нее в грязи; одежду пропитала кровь; когда-то пухлые щеки запали внутрь.

Я отступаю. Наташа подбегает ко мне и хватает меня за руку. Ее рука холодна, как тогда, в гробу.

– Идем. Идем! – Она тянет меня, тащит к двери, и ноги двигаются против моей воли.

– Стой, – бормочу я. – Наташ, остановись!

Тут в приоткрывшуюся дверь протискивается рука, сжимающая глок.

Бах!

Я вскакиваю с постели.

Сэвен стучит кулаком в дверь. Когда все нормально, он никого не будит и никому не пишет, как тогда, на вечеринке.

– Выезжаем в десять.

Сердце бьется в груди так, словно пытается вырваться наружу.

«С тобой все в порядке, – напоминаю я себе. – Это все болван Сэвен».

– Куда выезжаем? – спрашиваю я.

– В парк, играть в баскетбол. Сегодня последняя суббота месяца! Мы же всегда играем в этот день.

– Ну а беспорядки и все