Медальон льва и солнца - Екатерина Лесина

– Видела, – отчего-то без особой радости отозвалась Марта.

– Вот, а со второй, значит, познакомиться не удалось, потому как к этому времени она уже того, ну, на том свете была. Утонула. Точнее, вроде как утопили или опоили чем-то, а потом утопили, в общем, я тут не в курсе, ты этого своего знакомого, который из ментовки, порасспрашивай, он точно знает.

– Обязательно спрошу, – пообещала Марта. Жуков постарался пропустить обещание мимо ушей: дразнится, а он – не мальчишка, чтоб его дразнили, он вообще человек серьезный и занятой.

– Не хмурься, тебе не идет. – Марта, протянув руку, погладила его по голове. Ну и как это понимать?

– Короче, если верить местным, то хозяйку убили из-за золота, которое ей ее бабка оставила. Та вроде как перед смертью открыла внучке, где клад спрятан, но трогать запретила. Оно и понятно, что сразу-то после похорон местные за нею следили.

– За бабкой?

– За внучкой. А вот прошло время, понадобились деньги, и она за кладом в деревню приехала, а там ее убили.

– Кто?

– Да откуда я знаю! Я тебе вообще с чужих слов пересказываю! Это Валентина так думает, что в золоте все дело…

– И кто такая Валентина? – осведомилась Марта, убирая руку. Жаль, приятно было, когда гладила. А Валентина… Валентина работает в магазине и помогала выбрать то отвратное вино, которое они вчера пили, и была женщиной достойной, причем достоинств ее хватало не только на внушительных размеров бюст, такой же живот, но и на три подбородка, полностью прикрывших короткую шею. Правда, Марте такие подробности ни к чему. И Жуков, зажмурившись, ответил:

– Так, знакомая. Кстати, по Танечкиным словам, пансионат переживает не самые лучшие дни, постояльцев мало и, если верить местным, в прошлом и позапрошлом году куда больше было… правда, тогда непонятно…

– Что непонятно?

– Ничего. Это отношения к делу не имеет.

И тут включили свет. Резкий, яркий, он заставил зажмуриться от боли в глазах, которая привычным уже путем откатилась, ударилась в стенки черепа, зазвенела, задрожала, вынуждая обхватить голову руками. Не застонать бы. И ковер не испортить.

– Жуков? Жуков, что с тобой? – Холодные ладошки легли на лоб, скользнули вниз, защищая от невозможного света. – Жуков, ты чего? Ты тоже, да?

– Пройдет.

И вправду проходило, на отливы-приливы похоже, прилив – плохо, отлив – почти хорошо, не считая легкого озноба. Во рту знакомый кисловато-металлический привкус, и носом дышать не выходит – хлюпает там что-то, по губе течет. Наверное, опять кровь пошла.

– Извини, – Никита зажал нос ладонью и поднялся. – Я сейчас, я в ванную только.

Кровь остановилась довольно быстро, почти сразу же, но майку изгваздал, и на умывальник накапало, и на пол тоже, и на ковер, наверное.

Сев на край ванны, Жуков стянул майку, сунул под струю холодной воды и попытался оттереть кровяные пятна. Те не оттирались, только по белой эмали бежали подкрашенные розовым потоки, а на ткани пятна расползались, становясь все больше, все отвратнее с виду. Снова затошнило.

Проклятье! Да к черту Бальчевского с его проектами, смотаться отсюда надо и к врачу, ведь в самом же деле ненормальное что-то творится.

А ведь действительно ненормальное… если в пансионате, как утверждает Танечка, мало постояльцев, то почему по приезде его не нашли куда поселить? Что они говорили? Пожар? Так в одном же домике, а их на территории пансионата много, не в тот, так в другой? А директриса, рискуя нарваться на скандал, дала какой-то отвратный номер. И если б не Бальчевский, Никита в тот же день свалил бы…

– Никита, с тобой все нормально? – Марта вошла без стука. Ну да, чего ей в своем домике стучаться-то. А вот и еще одна странность: ее обмороки, кровь носом, правда, не идет, но эта бледность и то, как она время от времени принимается виски поглаживать, точно массируя.

– У тебя часто голова болит? – Никита, закрыв воду, отжал майку. Черт с ней, новую купит, невелика беда.

– Случается.

– А кровь не шла? Ну, как у меня?

– Нет.

– Тошнит?

– Иногда. Никита…

– Нет, погоди, я думаю. Не мешай.

То, о чем он думал, вряд ли бы понравилось Марте, потому как совершенно не нравилось самому Жукову, поскольку на первый взгляд выглядело совершенно неправдоподобным. Ну зачем Бальчевскому избавляться от него? Разбежались бы, и все. А Марта? Кому она могла помешать?

– Дай сюда, – она отобрала скрученную жгутом майку, встряхнула над ванной, разбрызгивая холодные капельки воды, и, потеснив Жукова, сказала: – Мылом замывать надо. Лучше хозяйственным, тогда следов не останется…

– Что ты сказала?

– Что надо мылом замывать. Тогда следов не останется.

А ведь и вправду, домик, доставшийся Никите, сверкал чистотой, прямо-таки вонял лимонами – хвоей – морским бризом и прочим стандартным набором ароматов, стыдливо прикрывавших запах самой обычной хлорки. У Марты не так, у нее хоть и чисто, но все же не настолько. А у Никиты даже на книгах пыли нету. И вообще ощущение такое, что дом искупали в чистящих средствах, тогда он еще порадовался, ну как же, генеральная уборка в его честь… а выходит, что и не в его, выходит, что следы замывали, а его нарочно в тот дом поселили.

Зачем?

А чтоб следами следы затереть. Чтоб не привлекать внимание первозданной чистотой, чтоб все достоверно выглядело. Вот гады! От злости или азарта опять пошла кровь из носу. Красные капли часто застучали о белый кафель, расплываясь по нему аккуратными, будто нарисованными, звездочками.

– Пойдем, – отложив майку в сторону, Марта намочила полотенце и, сунув в руки, велела: – Тебе лежать нужно. Давай ты сегодня здесь останешься? Ну, на ночь. На диване. Устроит?

Еще как. А завтра поутру Никита вернется в свой домик и устроит обыск. Конечно, сомнительно, что там хоть что-то осталось после уборки, но проверить надо. А еще порасспрашивать Танечку, вдруг та знает, кто там жил до Никиты. Как там в сказке было? Кто-кто в теремочке живет…

Вот он и выяснит.

Он все выяснит, и если догадки подтвердятся – кранты Бальчевскому, будь он хоть трижды гений.

– Лежи спокойно, – Марта поправила подушку и полотенце на переносице. – Завтра поговоришь. Все завтра.

В этом она права, все – завтра.

«Людмила похожа на него, светловолосая, синеглазая, а матушка говорит, что характером в меня, такая же фантазерка. Матушка теперь живет в деревне, и отец, и сестра, которая переезду уж совсем не рада, но отец не желает слышать возражений. В Москве нынче опасно.

Я ее понимаю, я тоже соскучилась по прогулкам, нечаянным встречам, поэтическим вечерам… Господи, пишу и только сейчас начинаю понимать, сколь многого сама себя лишила. И ведь ничто не вернется, даже если можно будет отправиться в Москву, меня оставят тут, под присмотром тетушки, пользуясь предлогом, что Людмиле тут лучше. На самом деле боятся, что кто-нибудь узнает правду.

С каждым днем мысли о прошлой жизни, той, которую я не ценила, все мучительней, а воспоминания ярче. Уже и сама не знаю, что было на самом деле, а что придумано, да и неважно, главное – в общество путь мне закрыт. Из-за Л. и его дочери. Н.Б.».

Семен

Теперь Венька сам желал побывать в пансионате и подробно выяснить все, что касалось прошлой жизни Калягиной Людмилы. Оказавшись за калиткой, он остановился, сунул руки в карманы, расправил плечи и, втянув пахнущий сиренью и свежескошенной травой воздух, велел:

– Веди давай, ты ж тут бывал, помнишь, где администрация?

Приходу их Рещина не очень обрадовалась, точнее, не обрадовалась совершенно. Сейчас, деловитая, собранная, в строгом накрахмаленном халате, она мало походила на ту находящуюся на грани истерики женщину, которая сама явилась в их с Венькой кабинет.

– Добро пожаловать в «Колдовские сны», – она поднялась навстречу, протянула руку, которую Венька пожал, и, указав на стулья, велела: – Присаживайтесь. Надеюсь, вы понимаете, что ваши визиты, как бы это выразиться… не совсем на пользу моему бизнесу. Мы обещаем постояльцам покой, от вас же одно беспокойство.

Холеное, холодное лицо, черты резкие, немного грубые, отчего кажется, что Рещина сердита. А может, и вправду сердита?

– Чай? Кофе? Или сразу к делу? Надеюсь, много времени вы не займете? Вы уж простите, но я вынуждена вас поторопить, график у меня напряженный, работы много, работников мало… теперь, после того как Людочка ушла, приходится… Господи, да что это я. Вы извините, нервничаю.

– Не надо нервничать, Валентина Степановна, мы просто пришли кое-что уточнить. Возникли некоторые дополнительные вопросы, правда, Семен?

Семен кивнул, осматриваясь. Кабинет как кабинет, ничего интересного, самый обыкновенный, небольшой. В углу массивный стол, мягкий стул, над ним – огромное зеркало, у стены – еще один стол, узкий и длинный, на нем – электрический чайник, пачка чая, банка с кофе и открытая коробка конфет. У противоположной стены рядком выстроились стулья. Венька, взяв один из них, придвинул к столу и сел напротив Рещиной.