Двенадцать поэтов 1812 года - Дмитрий Шеваров

Сохранился словесный портрет Вяземского той поры (правда, он сделан более года спустя, но во многом он, думается, верен и для 1812 года): «Ему на вид лет сорок. Он потолстел, отрастил бакенбарды, к тому же у него выпал зуб на самом виду. Он такой же веселый, как и прежде, суждения его крайне оригинальны. Например, он уверяет, что мы до смерти соскучимся, если года через два не явятся снова французы или другой неприятель…»[157]

Поступив в Московское ополчение — в полк, сформированный графом Матвеем Александровичем Дмитриевым-Мамоновым, — Вяземский обнаружил, что совершенно не готов к военной службе: на лошади ездит неуверенно, огнестрельным оружием не владеет, как, впрочем, и саблей.

Полк Мамонова формировался в Петровском дворце. Там Вяземский облачился в мундир. Выглядел он в нем нелепо, все на нем как-то обвисало, и знакомые находили, что князь стал похож на казака времен Запорожской Сечи.

«Мундир Мамоновского полка, — вспоминал Вяземский, — состоял из синего чекменя с голубыми обшлагами. На голове был большой кивер с высоким султаном, обтянутый медвежьим мехом…» Это был, пожалуй, самый экзотический мундир в русской армии того времени.

Такой же оригинальной фигурой был сам граф Дмитриев-Мамонов. О нем стоит рассказать отдельно.

* * *

Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов был почти ровесник Вяземскому — ему только исполнилось двадцать два года. Современник так описывал Мамонова: «Наружности был он представительной и замечательной: гордая осанка и выразительность в чертах лица…»

Даже для Александровской эпохи, богатой на незаурядные личности, это был фантастический человек. Состояние, ум, красота, разнообразные способности — все было дано с избытком потомку Рюриковичей. И этот избыток чувствуется в немногих сохранившихся стихах Дмитриева-Мамонова — там, как птица в силках, бьется его причудливая мысль. Оттуда доносятся вулканические раскаты его мрачного и тревожного духа.

За полгода до начала войны, предчувствуя грядущие потрясения, молодой граф пишет стихотворение «Огонь». Эпиграфом к нему ставит строки из Апокалипсиса (гл. 21, ст. 1): «И видех небо ново и землю нову; первое бо небо и земля первая преидоша».

Ты страшен, Огнь, с свинцовым громом,В сгущенных серых облакахНа крыльях ветреных несомом,Во пламенных мечах, браздах;Еще страшнее в жерлах медных,В десницах воинов победных;Тогда ты жнешь людей как цвет,Летает смерть перед тобоюИ острою своей косою,Ударом тмит в глазах их свет…[158]

Летом 1812 года пробил его «огненный» час. Из воспоминаний Петра Андреевича Вяземского: «В самый день состоявшегося собрания, и когда положено было образовать народное ополчение, граф Мамонов подал чрез графа Ростопчина Государю письмо, в котором он всеподданнейше предлагал вносить, во все продолжение войны, на военные издержки весь свой доход, оставляя себе 10 000 рублей ежегодно на прожитие. Мамонов был богатый помещик нескольких тысяч крестьян. Государь, приказав поблагодарить графа за усердие его и значительное пожертвование, признал полезнее предложить ему составить конный полк. Так и было сделано. Дело закипело. Вызвал он из деревень своих несколько сот крестьян, начал вербовать за деньги охотников, всех их обмундировал, посадил на коней, вооружил: исправно и скоро полк начал приходить в надлежащее устройство. Были и другие от частных лиц предложения и попытки ставить полки на собственные издержки; но, кажется, один полк Мамонова окончательно достиг предназначенной цели. Мамонов, хотя и в молодых летах, был тогда обер-прокурором в одном из Московских Департаментов Сената. Военное дело было ему совершенно неизвестно. Он надел генеральский мундир; но чувствуя, что одного мундира недовольно для устройства дела, предложил место полкового командира князю Четвертинскому — тогда в отставке, но известному блестящему кавалерийскому офицеру в прежних войнах. За ним последовали многие молодые люди, в том числе и я…»

Вяземский не совсем точен: в чин генерал-майора Александр I произведет Мамонова в марте 1813 года, а полностью полк был сформирован лишь к Заграничному походу, в сражении при Бородине он не участвовал.

Пушкин выбрал Дмитриева-Мамонова в герои своего неоконченного романа «Рославлев». Действие романа начинается в Москве в 1812 году. Повествование ведется от лица молодой девушки. «Приезд государя усугубил всеобщее волнение… Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением… (В черновой редакции Пушкин цитирует эту речь: „У меня 15 тысяч душ и жертвую отечеству 3 миллиона и поголовным ополчением моих крестьян“.) Мы все были от него в восхищении. Полина бредила им». Жених героини уходит на войну в составе Мамоновского полка и гибнет на Бородинском поле.

Лев Толстой придал своему Пьеру Безухову немало черт Дмитриева-Мамонова: высокий рост, огромная физическая сила, вспыльчивость, склонность к мистицизму…

Кавалеристы Мамонова храбро сражались, о их командире говорила вся Россия. Но как писал о Мамонове служивший первое время под его началом Петр Вяземский: «Отличия перепитали гордость его…» Буйный нрав молодого генерала и его нежелание подчиняться кому-либо привели к тому, что во время зарубежного похода полк был расформирован.

После войны Мамонов, как и многие гордые умы того времени, был пленен масонскими идеями; вместе с 26-летним генералом Михаилом Орловым он стоял у истоков первого тайного «преддекабристского» общества — Орден русских рыцарей…

В своем подмосковном имении Дубровицы граф построил что-то вроде замка, закупил пушки и поставил под ружье часть своих крепостных. Правительство заподозрило подготовку мятежа. Мамонова пробовали вызвать для объяснений, но он отказывался покидать свою крепость и никого не принимал. Многие годы не встречался даже со своими друзьями. Слухи о нем ходили самые причудливые: одни говорили, что граф давно скончался, другие уверяли, что он стал человеком-невидимкой.

Незадолго до восстания декабристов Мамонов был насильно привезен в Москву и посажен под домашний арест. Николая Первого опальный миллионер не признал и присягать ему отказался. В ответ власти предъявили ультиматум: «Поскольку граф отказывается признавать императорскую династию и правительство, установленное императором Николаем I, его предупреждают, что ему вернут свободу и его права лишь в том случае, если он признает законность и правомочность правительства…»

Коса нашла на камень. Мамонов стал сочинять пародийные указы, оспаривая права Романовых на престол и подписывая свои бумаги титулами родовитых предков или просто: «Владимир Мономах». Правительство после событий на Сенатской площади шуток не понимало. Вскоре имущество графа было передано под опеку, Матвей Александрович взят под стражу и объявлен сумасшедшим.

Поразительно, что через несколько лет такая же судьба постигнет его дальнего родственника — Петра Чаадаева. Но Чаадаева хотя бы не лечили насильно, надзор над ним позволял прогулки и прием гостей. Над Мамоновым же изощренно издевались — привязывали к кровати и обливали ему голову ледяной водой.

Через несколько лет такого «лечения» Мамонов и в самом деле психически заболел. Мир людей стал ему чужд. Говорят, он очень любил голубей.

Умер в 1863 году. Похоронен в Москве в Донском монастыре.

* * *

Вяземский недолго был в составе Мамоновского полка — буквально несколько недель. Первые дни армейской жизни обострили хронический бронхит, и даже обычные смотры и дежурства корнет Вяземский переносил тяжело. Мамоновский полк формировался «с бору по сосенке». В нем оказались слишком разные люди, не всегда ладившие друг с другом. Правда, на казарменное положение офицеров не переводили, и Вяземский пользовался этой относительной свободой. Обедал он обычно у своего непосредственного командира князя Бориса Антоновича Четвертинского (с ним его связывали и родственные отношения: Четвертинский был женат на сестре супруги Вяземского, Надежде Федоровне Гагариной).

Филипп Филиппович Вигель вспоминал о князе Четвертинском: «Много раз встречал я в петербургских гостиных этого красавца, молодца, опасного для мужей, страшного для неприятелей, обвешанного крестами, добытыми в сражениях с французами. Я знал, что сей известный гусарский полковник, наездник, долго владевший женскими сердцами, наконец сам страстно влюбился в одну княжну Гагарину, женился на ней и сделался мирным жителем Москвы; знал также, что, по усиленной просьбе графа Мамонова, он взялся сформировать его конный казачий полк…»

Итак, обедая однажды у Четвертинского, корнет Вяземский оказался за одним столом с генералом Милорадовичем, который был проездом в Москве. Очевидно, это было 24 или 25 июля.