Разводящий еще не пришел - Николай Камбулов

— Чудику доверили взвод.

Громов поправил ушанку на голове, в сердцах бросил:

— Чудики разные бывают, капитан. Ничего, сдюжат заминку.

Узлов — это видно было хорошо — снял с себя шинель, бросил ее под колеса машины. Тягач, вздрогнув, сорвался с места. Громов передал коробок со спичками Савчуку, сказал:

— Видите, уложились в отведенное время. В бою надо быть спокойным, расчетливым. Главное — рассудок не терять. Терпение, капитан, не каждому дано, но стремиться к этому надо.

Савчуку стало неудобно за свою нервозность.

...На занятой позиции батарее пришлось находиться около часа. Потом все повторилось сызнова: головная походная застава, используя огонь орудий, сбила «противника» с занимаемой позиции и двинулась вперед. Громов приказал начать выдвижение макетов танков, обозначающих атаку «противника». Батарея с ходу приняла боевой порядок. Тягачи ушли в укрытие.

Шахов готовил данные для ведения огня. Он находился в наскоро отрытом снежном окопе. К нему подошел Узлов.

— Дима, ты что, под машину попал? — спросил Шахов.

— Это я, Игорек, с негодяем боролся.

— С каким?

— Да с тем, что тянул меня на пенсию, — засмеялся Узлов.

— Значит, мосты взрываешь к пенсии?

— Глупости, Игорь! Один умный партиец сказал: не пройдет и двадцати лет, как люди начнут стыдиться слова «пенсионер». А мне только двадцать четвертый пошел... — Он зябко повел плечами и погрозил в сторону, где стояли тягачи: — Уж я этому водителю прочитаю сегодня лекцию, как готовиться к выходу в поле. На ледок наскочили — и тягач забуксовал, а у этого разгильдяя никаких подручных материалов не оказалось, шляпа!

...Ефрейтор Околицын уже несколько раз порывался провести беседу, но обстановка так быстро менялась и люди так заняты каждый своим делом, что все паузы длились не более пяти — десяти минут: разве за это время можно что-нибудь рассказать? Да и мешал Бородин: секретарь не отступал от него ни на шаг и занимал огневиков какими-то случаями, интересными и даже смешными, но, по убеждению Околицына, незначительными.

Волошин, ежась на ветру, глухо буркнул себе под нос:

— Все спешат... А куда? Лейтенант Узлов испортил себе шинель. Кому учения, а кому простуда.

— Вы так думаете? — спросил Бородин и почему-то посмотрел на Цыганка. Тот хихикнул:

— Пашка?.. Он никак не думает, он просто видит.

— Видим мы все, а понять то, что видим, не каждый из нас может, — отозвался Петрищев, следя за местностью, откуда должны появиться танки «противника».

— Верно, — подхватил Бородин, почувствовав, что именно сейчас и нужно рассказать о поведении лейтенанта Узлова, что лучшего материала для агитатора, как этот случай, и не найти.

— Я читал рассказ, который называется «Секунда». Очень мне запомнился. — Бородин сел на лафет, достал из кармана папиросы.

«При чем тут рассказ?» — подумал Околицын, досадуя на секретаря, что он и на этот раз, видно, помешает провести запланированную беседу.

— На фронте было это, — продолжал майор. — Кончились патроны у нашего пулеметчика. Он говорит подносчику: «Валяй за патронами, одна нога там, другая здесь. Понял?» — «Будет сделано», — ответил ему подносчик. Побежал. На обратном пути встретил друга. Тот говорит: «Остановись, Миша, дай прикурить». Миша зажег спичку. Секунда на это потребовалась. И что же вы думаете? За эту секунду фашист догадался, что у нашего пулеметчика нет патронов, выскочил и швырнул гранату. Ноги отшибло бойцу. И как потом клял себя Миша! Ведь он опоздал всего на одну секунду... Наш Узлов не подвел батарею. Он вовремя занял огневую позицию. Вот так, товарищ Волошин. Простуда тут ни при чем.

Никто не отозвался. Лейтенант Узлов, махая руками, подпрыгивал возле своего окопчика: видимо, ему действительно было холодно. Первым это понял Околицын. Он было рванулся к лейтенанту, чтобы предложить ему свою шинель, но тут Узлов подал команду:

— По ме-ста-ам, приготовиться!

Цыганок хлопнул по плечу Волошина:

— Ну, божья простуда, поднимайся. Сейчас мы с тобой будем мокренькими...

Околицын припал к прицелу. Он увидел, как из рощи, подпрыгивая на неровностях, движутся танки, но подумал о Бородине: «Складно у секретаря получается. Я ту секунду тоже не забуду».

...Бой закончился под вечер. Было еще светло. Тусклое холодное солнце опускалось к горизонту, окрасив горы розовым цветом.

Батарея в походной колонне ожидала сигнала, чтобы тронуться в обратный путь. Командиру полка подали «газик». Подошел Бородин. Громов сказал Савчуку:

— Разбор занятий сделаем завтра. Поехали, секретарь.

Шофер включил печку, и в машине потеплело.

— Ну как, Степан Павлович, подучил агитатора? — Громов отвернул воротник полушубка и повернулся к Бородину, предлагая закурить.

— Кое-что он понял... Подумать только, целую лекцию намеревался прочитать на марше! А виноваты в этом мы, командир: все норовим по каждому случаю речь закатить часика на два, да обязательно, чтобы большая аудитория была. Вот взводные агитаторы и берут с нас пример... Учить надо людей.

— Пробуем, пробуем, секретарь. Не знаю, как со стороны-то получилось?

— Капитан Савчук доволен, да и командирам взводов хорошая зарядка. Узлова надо отметить...

— Подождем. Поступок-то его смахивает на мальчишескую лихость. Согласен?

— А что вы Савчуку говорили об Узлове?

— Он что, рассказал?

— Я же секретарь партийной организации. Передо мной народ — как на исповеди. — Бородин расстегнул полушубок — тепло и до него дошло. — В общем-то я согласен с вами, Сергей Петрович, не надо отмечать, но как-то все же следует поднять у него дух, сказать о нем доброе слово. Рапорт ему еще не вернули?

— Жду, пока сам за ним придет, если не забыл.

— Ну что ж, тоже верно.

Въехали в село. Бородин предложил Громову зайти к нему на квартиру. Он открыл дверцу, спрыгнул на утоптанный снег и показал на ворота:

— Четвертый год здесь живу. Привык, вроде бы так и надо. А вообще-то, Сергей Петрович, пора нам сооружать домишко для офицерского состава. Хозяйственным способом: деньги государственные, материалы — тоже. — Он рассмеялся. — Так же в некоторых-то частях строят.

С пригорка по тропинке, ведущей к домику Водолазова, спускалась женщина. Первым ее заметил Громов. Что-то знакомое было в походке этой женщины. Бородин перехватил взгляд командира полка, пояснил:

— Прораб со стройки. Скоро ты с ней познакомишься, командир.

— Каким образом? — спросил Громов, не в силах оторвать взгляда от женщины: чем больше он смотрел на нее, тем больше утверждался в мысли, что где-то видел ее.

— Квартиру выделишь мне, тогда отвечу, каким образом, — пошутил Бородин.

Женщина поскользнулась, выронив из рук портфель. Она заметила офицеров. Бородин помахал ей ушанкой. Она была сравнительно далеко, и Громов не смог четко рассмотреть ее лицо, но опять показалось, что женщина ему знакома.

Бородин натянул ушанку на голову, в шутливом тоне сказал:

— Наташа Гурова. Думаю жениться на ней, командир.

— Гурова... — прошептал Громов.

Открылась калитка, и Павлик с разбегу повис на шее отца, целуя его в щеки и губы. Женщина, подняв портфель, стояла на прежнем месте. «Неужели она? — гадал Громов. — Как могла... в такую даль?» Он сел в машину, вспомнил, как в академии слушатели шутили по поводу нагорненского гарнизона: «Меньше взвода не дадут, дальше Нагорного не пошлют», и снова пытался убедить себя: «Нет. нет, в такую даль не могла приехать, здесь люди ходят не по ковровым дорожкам. Просто показалось мне», — решил он. Но, сев в машину и отъехав немного, повернулся к заднему стеклу: женщина и Бородин шли навстречу друг другу напрямую, через сугробы. «Нет, это не она», — покачал он отрицательно головой. Но через минуту, закурив, спросил себя: «А если она? Всяко может быть... Жизнь меняется, а с нею и мы».

VII

Матвей Сидорович Околицын родился и вырос в Нагорном. На его глазах проложили сюда, к горам, железную дорогу, построили электростанцию. Тогда, накануне войны, поговаривали, что в многочисленных отрогах горного хребта обнаружили редкий металл, очень нужный для оборонной промышленности, что будет строиться завод. Начали строительство с рабочего поселка. Но тут подкатил тревожный 1941 год, и все заглохло. Потом началась стройка. Каждый день приезжают новые люди, а председателю одни хлопоты. От колхозного клина отрезали триста гектаров под строительство завода. Триста умножить на двадцать центнеров, получается — отняли шесть тысяч центнеров зерна. Да, а когда-то жилось вольготно, легче председательствовалось: землищи уйма, только распахивай да сей. А теперь вот нацелился Околицын распахать участок за старой греблей, и не вышло, запротивилась колхозная молодежь: как же вода, огороды, гуси, утки?.. Еще один сторонник водоема объявился. Водолазов! На общественных началах взялся верховодить бригадой землекопов, без трудодней. Точно при коммунизме. Сидел, сидел дома и нате — Сибирь-матушку решил благоустраивать. Эх, Михаил Сергеевич, не знаешь ты здешних условий. Уйдет вода под землю, как ушла прошлый раз, в тридцатом году. «Не смотри на жизнь однобоко!» Стал бы ты на мое место, не знаю, как бы зазвучала в твоих руках семиструнка. Опасается, совестится. Или уезжал бы от нас, бога ради, в Москву, что ли, или в Воронеж, как будто все туда норовят отставники. Чудной какой-то ты, полковник: из армии удрал, а тут шумишь, не навоевался, что ли, в войсках-то?