Бессмертный - Катулл Мендес

– Вот что объясняло бы печаль Великого жреца, – сказала Лоренца.

– Печаль еще ничего не значила бы, но он начнет подозревать маленький обман. Записки, которые ему передают, перестанут удовлетворять его, и, не получая от султанши никакой милости, он начинает приходить в отчаяние.

– Так что?.. – спросила Лоренца.

– Так что, без сомнения, совершит какой-нибудь поступок, благодаря которому станет ясна стратегия О'Сильвы, и невинность султанши будет очевидна.

– Чего, вероятно, не должно быть?

– Да, чего не должно быть, – серьезно повторил я. Затем, после недолгого молчания, я задумчиво продолжал:

– Надо было бы, чтобы О'Сильва заставила султаншу сделать какой-нибудь действительно компрометирующий шаг.

– Легко сказать, мой милый, Мирна может оказаться добродетельной.

– Да, но ожерелье блестит, как звезды на небе в ясную ночь. Ты сама, Лоренца, с трудом устояла бы против такой прелести.

– Э! Дело не во мне. Позволь высказать тебе мое мнение. Ты бы поступил во сто раз лучше, если б не вмешивался в эти опасные интриги, а просто передал мне ожерелье.

– Кто знает, может быть, ты его и получишь со временем.

Тут мне доложили о посетителе. Это был принц, который дня не проводил, не повидавшись со мною.

Я изобразил сострадание, созвучное его печальному настроению, в котором он пребывал уже несколько дней.

И вдруг, черт возьми! Принц вошел с самым веселым видом, довольный, гордый, как Артабан, похожий на Мальборо, отправляющегося на бой. Он не помнил себя от радости и даже забыл поцеловать мне руку, восклицая:

– О, мой дорогой учитель!..

Лоренца поняла, что стесняет нас, и сейчас же исчезла, наградив улыбкой; тогда я вгляделся в его смущенное лицо и спросил:

– Что случилось, монсеньор?

– То, – отвечал он, – что все забыто, и я счастливейший из смертных.

– Кто вам это сказал?

– Как, кто сказал?..

– Графиня или сама та особа, О'Сильва или Мирна?

– У меня есть гораздо лучшее доказательство, чем слова. Вы знаете, божественный Калиостро, что я ничего не таю от вас. Вы мой отец, мой учитель, мой оракул, мой Бог. Вот смотрите, – он протянул мне маленький медальон, украшенный бриллиантами, показавшийся мне влажным от поцелуев, которыми его покрывали.

Я открыл медальон и, признаюсь, был поражен изображением: на ярко-красных подушках лежала женщина в полном блеске ослепительной наготы. Миниатюрный размер портрета не исключал утонченности отделки, сходство черт было таково, что нельзя ошибиться в оригинале этого компрометирующего портрета. Женщина, велевшая нарисовать себя таким образом, была Мирна.

Понятно, что радость кардинала была вполне законна, подарок, присланный Мирной через посредство О'Сильвы, не оставил ему ни малейшего сомнения относительно благосклонных намерений султанши.

Что до меня, то я был порядком удивлен и очень рад. Та, кого мы звали О'Сильва, поступила согласно с моими инструкциями. Успех был больше, чем мы надеялись. Барон Вейсхаупт останется доволен мною.

Тем не менее, я не был вполне удовлетворен, так как у меня мелькнуло подозрение. Поэтому долго рассматривал прелестный портрет, чтобы запечатлеть в памяти малейшие подробности редкой красоты, представшие перед моим восхищенным взором, предвидя, что они могут быть мне полезны.

Но, конечно, я не подумал хоть сколько-нибудь беспокоить моего прелата, и он удалился с любовью в душе и восторгом в сердце; к тому же, мне надо было уложить до завтра разгадку этого дела, как ни важно оно для меня, потому что сегодня у нас с Лоренцой хватало хлопот по поводу ее приготовлений для посвящения в ложу Изиса, которая должна открыться вечером на лице Сент-Оноре.

Это торжество так тесно связано с моей историей, что я не могу не сказать о нем несколько слов.

Глава V

Ложа Изиса

В то время семьдесят две французских масонских ложи почитали во мне могущественного пророка и не сомневались, что я черпаю свет из самого источника света. Повинуясь моим решениям, гроссмейстер новых тамплиеров Филипп Орлеанский ничего не делал без моего совета и без совета герцога Люксембургского, пользующегося действительной властью, тогда как Филипп был только его тенью.

Поддерживаемый масонами Германии и Италии, я получил позволение создать Соединенную ложу, где оба пола имели бы одинаковые привилегии. На этой основе во время моего пребывания в Лионе была открыта египетская материнская ложа, названная «Торжествующая мудрость».

Должен признаться, что лионцев испугало это нововведение: отцы, братья, мужья захотели заранее узнать о церемонии посвящения, которой предполагалось подвергнуть городских дам. Такая претензия показалась мне неуместной и, само собою разумеется, была отклонена. Впрочем, я не старался искать сторонников, убежденный, что достоинство моей идеи само обеспечивает ей успех. Если и было несколько сомнительных сторон в равенстве, которое я хотел провозгласить, то все они были в пользу Женщин, чьи преимущества пред нами мне казались неоспоримыми. Они всегда будут превосходить нас в делах великодушия, энтузиазма и преданности. Что касается пустых замечаний относительно природной нескромности, то существует очень простое средство помешать им выдавать масонские тайны – это не иметь их.

Париж показался мне центром, великолепно подготовленным для основания новой ложи; но надо было постараться не оскорбить общественного мнения и не нарваться на французские насмешки, которые могла убить нашу идею каким-нибудь водевилем или куплетом.

По моему совету Лоренца заявила, что многоуважаемый герцог Люксембургский возвел ее в сан Великой Учительницы ложи Изиса, где существуют три степени посвящения: учение, братство и управление, и что она открывает «храм» исключительно для женщин. Боясь испугать парижанок, которых совершенно несправедливо считают немного легкомысленными, на состоявшемся у меня предварительном собрании она не сообщила о возвышенной цели ложи, которая заключалась, в сущности, в спасении человечества с помощью женщины. По словам Лоренцы, надо было только подготовить физическое и нравственное возрождение женского пола посредством первоначальной материи, которая дает долгую жизнь, молодость и здоровье, а символический опыт должен был состоять в наложении таинственной печати, которая призвана была возвратить посвященным невинность, потерянную благодаря прародительскому греху или каким-нибудь другим способом.

Можно было предположить, что множество женщин чувствовали потребность вознаградить потерю этого рода, так как мы получили более трехсот писем от желающих записаться, хотя цена приема была назначена в сто луидоров. Я нарочно завысил эту сумму, чтобы отбить охоту у буржуазок.